Своеобразие комического в творчестве В.П. Аксенова

     Особую роль в современном понимании комического принадлежит в отечественном литературоведении Л. Е. Пинскому.  Как отмечает ученый, « смех от радостной беспечности, избытка сил и свободы духа - в противовес гнетущим заботам и нужде предыдущих и предстоящих будней, повседневной серьёзности - и вместе с тем смех возрождающий» [66, 339]

     Одним из источников достижения комического эффекта он называет «наше "узнавание" предмета под преображённой до неузнаваемого, например, в шарже, карикатуре, маской: сотворчество зрителей и слушателей. Пинский фактически  ставит знак равенства между комическим и смешным, называя в одной из своих работ  в качестве источника комического у Шекспира человеческую природу «в избытке отпущенных на свободу, цветущих жизненных сил» [66, 97]. «Это комизм характеров, – подчеркивает литературовед, – которым ничто человеческое не чуждо, любящих, страдающих, веселых, богато одаренных, «всесторонних», то авантюрно предприимчивых, то трогательно беспомощных перед своими страстями, перед стечением обстоятельств (перед своей «судьбой»), то великодушных, то жестоких, несправедливых, ослепленных своими чувствами, непоследовательных в своих поступках, но всегда «естественных». Натура в обоих ее вариантах – у лукаво-простодушных народных персонажей и у всесторонне развитых культурных героев – здесь, в конечном счете, одна и та же, в отличие от комедий Мольера. Мы сочувствуем героям, видим их заблуждения, разделяем их радости и страдания, смеемся то над ними, то вместе с ними, но в нашем  смехе нет оттенка ни морального, ни интеллектуального превосходства» [66, 101]. Добавим, что на протяжении 70-80-х годов точка зрения Л.Е. Пинского на комическое является наиболее убедительной, подтверждением чему, становится републикация именно его словарной статьи в «Литературном энциклопедическом словаре» [65].

     Попытку создать теорию, объединившую понятия  комическое и смеховое предпринял  известный литературовед-фольклорист  В.Я. Пропп в книге «Проблемы  комизма и смеха». Сущность комического  виделась ему вполне определенной и  не противоречащей утверждавшемуся в прежних философско-эстетических теорий, однако явления комического и смехового, как таковые следует изучать «сами по себе как таковые» [69, 8]. В связи, с чем ученый делает следующее заключение: ««Комическое» и «смешное» мы объединяем под одним термином и понятием «комизм». Оба эти слова для нас пока обозначают одно и то же. Это не значит, что «комизм» есть нечто совершенно единообразное. Разные виды комизма ведут к разным видам смеха» [69, 13]. Он выделяет шесть видов смеха: добрый, «вызывающий не смех, а улыбку» [69, 18], злой, характеризующийся преувеличением недостатков, приводящим к недоброжелательству, жизнерадостный, имеющий не эстетические, а психологические причины, обрядовый, разгульный, отличающийся отсутствием границ. Особое внимание Пропп уделяет такому виду смеха как насмешливый, считает его самым распространенным. Исследователь дает ему такую характеристику: «наличие  прямой или скрытой насмешки, вызванной некоторыми недостатками того, над кем смеются» [69, 23].

     Далее В. Я. Пропп ставит вопрос «связаны определенные виды смеха с определенными видами комизма или нет» [69, 34] и отвечая на него дает оригинальную типологию различных видов комических (смеховых) ситуаций, в которых звучит  прежде всего «насмешливое слово», а это, в свою очередь, привело к выходу работы за пределы собственно литературоведения, в частности, в сферу современного бытового поведения.

     «Благодаря  возвышению смеющегося над осмеиваемым  радость превалирует над неприятным ощущением, и комизм доставляет нам  эстетическое наслаждение» [28, 78], пишет в своей книге «Комическое» Ю.Б. Борев. Он рассматривает комическое как эстетическую категорию, изучая его природу со всех позиций, но в отличие от Проппа различает категории комического и смешного. «Комическое – смешно, но не все смешное комично… Смешное шире комического. Комическое – прекрасная сестра смешного. Комическое порождает социально окрашенный, значимый, одухотворенный эстетическими идеалами, «светлый», «высокий» (Гоголь) смех, отрицающий одни человеческие качества и общественные явления и утверждающий другие» [28, 10-11]. Борев делает вывод: «Комическое – явление, взятое в его эстетической ценности, критически сопоставленное с человечеством, выверенное на степень его состоятельности по отношению к человечеству как роду… Комическое - категория эстетики; общественно значимое жизненное противоречие, которое является объектом особой, эмоционально насыщенной эстетической критики осмеяния» [28, 76-77].

     В главе «Эстетическое богатство  комического» исследователь выделяет различные оттенки смеха,  меру смеха, как «полное соответствие оттенка смеха предмету осмеяния» [28, 109]. Автор различает «юмор – сатира». Полюса смеха», в основе которых лежит особая форма эстетического отношения к действительности – «комедийное отношение» [28, 80]. Оно в зависимости от эстетических свойств объекта и целей субъекта имеет два основных типа: «сатирическое» и «юмористическое», различающиеся главным образом отношением субъекта к ситуации. «Сатира – пишет Борев, артиллерия смеха. По воробьям из пушек не стреляют, и применение сатирического оружия предполагает общественно опасный объект, социально вредные явления» [28, 84], она «начисто отрицает явление, раскрывая его полное несоответствие высоким эстетическим идеалам; она бичующие изобличение всего, что стоит на пути к их полному осуществлению» [28, 86], обратим внимание на то, что Борев говорит что в отличие от нее юмор «всегда видит в своем объекте какие-то стороны, соответствующие идеалу», «он призывает не к уничтожению явления, а к его совершенствованию» [28, 88].

     Еще одним оттенком автор называет «иронию  – сарказм», определяя иронию, как  «один из оттенков комедийного смеха, одну из форм особой эмоциональной  критики, при которой за положительной  оценкой скрыта острая насмешка» [28, 98]. Она притворно хвалит те свойства, которые на самом деле отрицает, поэтому получает двойной смысл, прямой, буквальный и скрытый, обратный. Писав об иронии, он отмечает, что ее можно разделить также на сатирическую, которая «утверждая предмет, осмеивает и отрицает его сущность» [28, 98] и на юмористическую, утверждающую предмет, но подвергающую критике его отдельные стороны. Сарказм, по мнению исследователя, особо едкая, иногда злая ирония, «достигшая трагедийного накала», изобличающая особо опасные пороки, по своим общественным явлениям. Особой формой иронии является комический намек, шутка, насмешка. Эти подвиды различаются между собой. «Комедийный намек – пишет Борев, есть переходная форма от иронии, скрытой насмешки, к насмешке, которая прямо и открыто разит противника» [28, 107]. Если же это прямая обидная издевка, в форме жесткой, насыщенной, четко сатирически направленной критики, то это насмешка. Мягко, юмористически окрашенная, не несущая критики общественным явлениям ирония – «перед нами     шутка» [28, 107]. И «завершающим аккордом» исследователь делает важное понимание меры смеха, «можно казнить смехом несовершенство мира, очищать, возвеличивать человека и утверждать радость бытия, но для этого художник должен каждый раз, верно, находить меру смеха в точном соответствии с его предметом и целью осмеяния» [28, 109].

     Таким образом, очевидно, что Ю Б. Борев  включает смех и близкие ему явления  в общее поле явлений комического, каждое из которых либо самостоятельно, либо в совокупности с другими  создает комический эффект в произведении.

     Близкой точки зрения, что и Ю. Борев, придерживается и А.Н.Лук:   «... не все смешное комично, но все комическое смешно» [61, 65]. Иными словами, обладая всеми признаками смешного, комическое обладает еще каким-то дополнительным признаком. Это признак общественной значимости». «Комическое – это общественно значимое смешное» [61, 63].

     В этой мысли существенны две особенности. Первая относится к трактовке  сущности комического: комическое нельзя отождествлять со смешным вообще, оно общественно значимый смех. Вторая особенность связана с тезисом о том, что «все комическое вызывает смех, однако не все, что вызывает смех, есть комическое» [61, 63].

     Все существовавшие теории рассматривают  комическое или как чисто объективное  свойство предмета, или как результат субъективных способностей личности, или как следствие взаимоотношений объекта и субъекта. Это многообразие польский эстетик Б. Дземидок в книге «О комизме» систематизирует вокруг шести генеральных типологических моделей комического:

1. Теория отрицательного свойства объекта осмеяния (Аристотель) и ее психологический вариант – теория превосходства субъекта над комическим предметом (Т. Гоббс, К. Уберхорст).
2. Теория деградации («Поводом к смешливости является принижение какой-нибудь значительной особы»). Эту теорию сформулировал английский психолог первой половины XIX века А. Бэн.
3. Теория контраста (Жан Поль, И. Кант, Г. Спенсер), («Смех естественно возникает, когда сознание внезапно переходит от вещей крупных к малым»). Причина смеха в несоответствии ожидаемому (Т. Липис, Г. Хоффдинг).
4. Теория противоречия (А. Шопенгауэр, Г. Гегель, Ф. Фишер, Н. Чернышевский).
5. Теория отклонения от нормы (комично явление, отходящее от нормы и нецелесообразно и нелепо разросшееся) немецкого эстетика К. Гросса, французского теоретика Э. Обуэ и С. Милитона Нахама.
6. Теория пересекающихся мотивов, в которой выступает не один, а несколько мотивов, объясняющих сущность комического. Эта группа широкого объема: А. Бергсон, З. Фрейд, А. Луначарский и другие. [36]

              Эта книга была переведена на русский язык в 1974 году и вызвала оживленные споры среди представителей отечественной гуманитарной мысли.

     М.М. Бахтин в своем исследовании «Творчество  Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса»  раскрывает понятие  смехового слова  и его комического эффекта. В  работе показано изменение смеховой культуры в литературно-историческом развитии. В представлении автора комическое это эстетическая категория, фиксирующая ложную значительность и мнимую серьезность в аспекте небезопасного осмеяния и путем вовлечения в операции разъятия и деформации (гротеск), профанации и фамильяризации (карнавал, эксцентрика, скоморошество, клоунада), в формах «смеховой культуры» [26].

     Но в своей работе Бахтин рассматривал западноевропейскую традицию народной смеховой культуры.

     В отечественном литературоведении  первым, рассмотревшим проблему смеха  в древнерусской литературе был Д. С. Лихачев. В своей работе «Смех в Древней Руси», в соавторстве с А.М. Панченко он, предлагая подробную характеристику вводимого им понятия «смеховой мир», делая акцент на то, что для древнерусского смеха, как для смеха средневекового характерна его «направленность на наиболее чувствительные стороны человеческого бытия [60, 8]. Этот смех чаще всего обращен против самой личности смеющегося и против всего того, что считается святым, благочестивым, почетным» [60, 10].

     Он  специально подчеркивал тот факт, что создание «смехового мира» в литературном произведении предстает, прежде всего, как результат «стремления к генерализации творчества, которое было так характерно для фольклора и древнерусской литературы и которое создавало в них «общие места», «законы», традиционные представления и традиционные способы выражения. Это было подведением осмеиваемого явления под некий, впрочем, довольно широкий, смеховой шаблон. Наличие этого смехового мира не означало, однако, что юмор весь без остатка сводился только к отнесению к этому смеховому миру встретившихся шутнику тех или иных явлений» [60, 14]. Выделяя такую русскую форму смеха как балагурство, Лихачев отмечает «в отличие от простого балагурства, смеховое литературное произведение имеет тенденцию к единству смехового образа: либо кабак изображается как церковь, либо монастырь как кабак, либо воровство как церковная служба и т. п. Это — представление одного в мире другого, служащее смеховому снижению. В смеховой антимолитве дублируется молитва, которую читающие или слушающие знают наизусть, и поэтому ее нет смысла вводить в текст» [60, 56].

       Лихачев называет главную задачу смехового слова в древнерусских текстах: « Древнерусский смех – это смех «раздевающий», обнажающий правду, смех голого, ничем не дорожащего. Дурак – прежде всего человек, видящий и говорящий голую правду» [60, 36]. Приемы комического служат  для обличения порока, раскрытия правды.

     А.М. Панченко в своей работе «Смех  как зрелище» рассказывает о связи  юродства на Руси со смеховым миром. Она не ограничивается изнаночным принципом, но и захватывает и зрелищную сторону дела. Но юродство невозможно и без церкви: в Евангелии оно ищет свое нравственное оправдание. «Юродивый балансирует на грани между смешным и серьезным, олицетворяя собою трагический вариант смехового мира» [60, 76].

       На исследование Д.М. Лихачева  и А.М. Панченко « Смех в  древней Руси» была написана  рецензия «Новые аспекты изучения культуры Древней Руси» Ю.М.Лотмана и Б.А. Успенского, опубликованная в журнале «Вопросы литературы» в 1977 году, в которой опровергались некоторые положения работы Лихачева.

     Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский считали, «смех в Древней Руси был направлен не столько на себя самим смеющимся, сколько «работал на зрителя»» [62, 152].

     Позднее ответом на эту рецензию стало переиздание книги Д.С. Лихачева, с добавлением новых глав, написанных Н.В. Понырко и приложения, в котором были представлены древнерусские тексты. Смех создает смеховые антимиры, но при этом «внешне не стремится к истине. Напротив, смех разрушает мир, нарочито его искажает. Но при исследовании смеха как части культуры и его связей с мировоззрением обнаруживается, что в скрытом и глубинном плане смех активно заботится об истине, не разрушает мир, а экспериментирует над миром и тем деятельно его «исследует»» [60, 290].