Своеобразие комического в творчестве В.П. Аксенова

     Открывает галерею образов Телескопов и  Шустиков Глеб. Писатель сразу подчеркивает их разницу: «Профиль Глеба чеканен, портретно плакатен. профиль Владимира вихраст, курнос, ненадежен» [4, 8]. Несомненно, что моряк-черноморец - фигура положительная. Причем настолько, что автор всякий раз именует его почти по уставу: «Шустиков Глеб». Такая  положительность несет в себе и сильнейшее пародийное начало, типичное для прозы В. Аксенова. Перед нами трафаретный образ «молодого положительного героя», который был характерен для советской  прозы того времени.

     Володя  Телескопов – другой. Некая несуразность угадывается уже через его фамилию. Нелепа и биография Володьки, который, «процыганив» где-то изрядную часть своей жизни» [4, 8], к отцу на пенсионные хлеба прикатил». Телескопов еще и поэт в душе.

     Еще более нелепа, абсурдна жизнь Дрожжинина. Аксенов наделяет его редкой профессией – специалист по Халигалии, полезность которой осознает лишь сам герой. Он настолько погружен в перипетии этой страны, что главной жизнью стала выдуманная, а реальная жизнь осталась лишь «оболочкой»: « Каждую минуту рабочего и личного времени он думал о чаяниях халигалийского народа, о том, как поженить рабочего велосипедной мастерской Луиса с дочерью ресторатора Кублицки Роситой, страдал от малейшего повышения цен в этой стране, от коррупции и безработицы, думал о закулисной игре хунт, об извечной борьбе народа с аргентинским скотопромышленником Сиракузерсом, наводнившим маленькую беззащитную Халигалию своими мясными консервами, паштетами, бифштексами, вырезками, жюльенами из дичи» [4, 10].

     Комична привычка старика Моченкина деда Ивана писать на всех жалобы и доносы, превратившаяся в образ жизни, без этого герой уже не может существовать. Мы узнаем, что ранее он работал инспектором о колорадскому жуку, но при этом никогда его «окромя как на портретах не видел, однако долгое время преследовал его по районным овоще хранилищам, по колхозным и приусадебным огородам, активно выявлял» [4, 11]. Иронизирует Аксенов и над «верной профессией», которую дал старик Моченкин своему сыну: «научил кастрировать ягнят и поросят, дал ему, малоактивному, верную шабашку, можно сказать, обеспечил по гроб жизни» [4, 11] и «идея Алимента», посетившая его, комична в высшей степени.

     Учительница по географии  Ирина Валентиновна Селезнева представляет собой великолепный женский типаж.  Главной чертой этого персонажа является сентиментальность. Эта особенность героини пародируется в произведении «романом» Селезневой с «удивительным семиклассником» Борей Курочкиным: «Ирина Валентиновна, закусив губки, осыпала его единицами и двойками. Положение было почти катастрофическим – во всех четвертях колы и лебеди, с большим трудом удалось Ирине Валентиновне вывести Курочкину годовую пятерку» [4, 13-14].

     Каждый  герой «Затоваренной бочкотары» в утрированном виде воспроизводит  некую типовую модель соцреалистической литературы с соответствующей языковой палитрой, что усиливает комический эффект повести.

     Можно также сказать о том, что Аксенов  пародирует не только реальность, в  которой живут герои, но и созданную  ею литературу. Как отмечает С. Рассадин, «в целом же действующие лица здесь не характеры, а характеристики, не лица, а маски… какая-то черта характера пародийно укрупнена, шаржирована. Эти характеристики очень напоминают ремарки для актеров, поэтому здесь можно говорить о драматическом влиянии» [70, 108].

     Привлекает  внимание и то, что до начала путешествия  пространство повести представлено в черно-белых тонах, практически  отсутствуют цветовые эпитеты.

     Затем начинается путешествие героев из райцентра  до въезда в Коряжск. Сразу же обращает на себя внимание авторская ремарка, открывающая путешествие: «Странности эти начали проявляться сразу» [4, 13]. Этим Аксенов сразу акцентирует наш интерес на те изменения, которые должны произойти. И они происходят. Появляется цвет, начинает звучать музыка, возникает масса иллюзий и миражей, которые обусловлены тем, что герои попадают в чудесное пространство. В нем герои путешествуют и пытаются найти смысл жизни. Особо показательны поиски Телескопова, его разговор с Вадимом Афанасьевичем. Внешне первые суждения Телескопова кажутся путанными: «Какие мы маленькие, Вадик, - вдруг сказал Телескопов, - и кому мы нужны в этой вселенной, а?» [4, 44].

     Однако, в отличие от предыдущих «всплесков»  потока сознания, этот оформлен в соответствии со всеми грамматическими нормами, чем В.Аксенов хочет придать особую важность и значимость диалогу. Первая реплика Вадима Афанасьевича соответствует его внешней, педантичной наукообразности отвечать, не совсем улавливая сути, но в правильном направлении. Он начинает рассуждать что-то об идее космического одиночества. Телескопов же, не очень слушая Дрожжинина, продолжает: «А чего она варит, чего сдвигает и что же будет, в конце концов. Ведь не было же меня и не будет, и зачем я взялся» [4, 44]. Такие рассуждения Володи Телескопова уравнивают его с Вадимом Афанасьевичем. Далее, разговор вступает в фазу спора об основах человеческого бытия: Вадим Афанасьевич первоначально отстаивает мысль о том, что «человек остается жить в своих делах» [4, 44]. Владимира такой подход не устраивает, и он продолжает рассуждения: «В каких же делах остаемся мы жить? Вот раньше несознательные массы знали: Бог, рай, ад, черт - и жили под этим знаком. Так ведь этого же нету, на любой лекции тебе скажут. Выходит, я. сейчас остаюсь без всяких подробностей, просто как ожидающий» [4, 44]. Из слов Телескопова выходит, что «жизнь под знаком» отменили лекцией. Это абсурд. И пародийный прием тем самым способствует не столько осмеянию явления, сколько его возвышению и отделению от прочих. На эти слова Володи Дрожжинин отвечает, что «человек остается в любви» [4, 45]. Думается, что в специфическом контексте это христианская формула: «Любовь есть Бог». И тогда фраза Телескопова: «Я тебя понял, Вадюха! Где любовь, там и человек, а где нелюбовь, там эта самая химия-химия вся мордёха синяя» [4, 45], - становится абсолютно логичной. Володька Телескопов вдруг осознает  свое место в мире. Вместе с ним осознает его и Дрожжинин.  И Вадим Афанасьевич становится способным на самые непредсказуемые и удивительные поступки. Рассмотренный отрывок при всей серьезности внешне носит пародийный характер, а зачастую самопародийный. В нем слышны отголоски споров Максимова и Зеленина, мысли Виктора и Димки Денисова о «Звездном билете». Пародийная маска играет здесь по-настоящему эстетизирующую роль, демонстрирует  свободу. К идее «Всеобщей Любви» так или иначе писатель приводит всех героев. Происходит это не без помощи  Бочкотары, которая в те или иные моменты обретает тот или иной конкретный образ. Таким образом, пародийный характер разговора героев является еще одним средством создания комического в повести.

     В статье Л.Е. Кройчика «Повесть В. Аксенова «Затоваренная бочкотара»: реальность абсурда или абсурд реальности?»  высказывается точка зрения о  том, что Аксенов использует средства комического, гротеск и иронию, не как отвержение реальности, а как нерасчленимые с жизнью [51].

       Он пишет: «Сегодня все наперегонки  предъявляют читателю ироническое  письмо. Ирония - как знак особой  мудрости повествования и его  оппозиционности власть предержащим  - вчерашним, нынешним и будущим.

     Сегодня многие используют гротеск как форму  неприятия реальности, как способ отповеди ей, как доказательство непричастности к ней. Прием не новый: жизнь сама по себе так гротескна, что ничего не надо заострять.

     У Аксенова ирония и гротеск выполняют другую роль: они раздражают указанием на настоящее. Булгаков в "Мастере и Маргарите" развел сатирическое описание действительности и реальность советского быта двадцатых годов. У Аксенова гротеск и реальность нерасчленимы. Таковы, в частности, роль заявленных в подзаголовке повести сноведений» [51, 32].

     Впервые в этой повести Аксенов вводит в круг событий как нечто равноправное и даже автономное иллюзорные компоненты – сны. Сновидения каждого из героев произведения, играют важную роль в  их жизни. М. Липовецкий в статье «Пародийный утопизм В. Аксенова («Затоваренная бочкотара» и «Поиски жанра») отмечает, что сны героев представляют собой «пародийные сгущения целых ответвлений соцреализма, эксплуатирующих эти образные модели» [59, 163].

     Например, сны Вадима Афанасьевича, Липовецкий называет, «политическим роман-фельетон-разоблачением язв империализма» [59, 164]: «Кривя бледные губы в дипломатической улыбке, появилась Хунта. На ногах у нее были туфли-шпильки, на шее вытертая лисья горжетка. Остальное все свисало, наливалось синим. Дрожали под огромным телом колосса слабые глиняные ножки» [4, 18]. Сны Глеба Шустикова – это пародия на  героически-производственную советскую литературу: «Входит любимый мичман Рейнвольф Козьма Елистратович. Вольно! Вольно! Сегодня, манная каша, финальное соревнование по перетягиванию канатов с подводниками. Всем двойное масло, двойное мясо, тройной компот. А пончики будут, товарищ мичман? Смирно!» [4, 48]. В сноведения педагога Ирины Валентиновны Селезневой слышны интонации «молодежной прозы»: «Помните, у Хемингуэя? Помните, у Дрюона? Помните, у Жуховицкого? Да ой! Нахалы какие, за какой-то коктейль «Мутный гаран» я все должна помнить. А сверху, сверху летят, как опахала, польские журналы всех стран» [4, 21]. Стилистика снов внештатного лаборанта Степаниды Ефимовны отсылает нас к русским былинам: «Не окщаегся. Кружит мине по ботве картофельной танцами ненашенскнми. Ой, в лесу мурава пахучая, ох, дурманная… Да куды ж ты мине, куды ж ты мине, куды ж ты мине… бубулички… Гляжу, у костра засел мой игрец брюнетистый, глаз охальный, пузик красненькай. — А ну-ка, бабка-красавка-плутовка, вари мне суп! Мой хотель покушать зюпне дритте нахтигаль. Вари мне суп, да наваристый!» [4, 53-54].

     В этих снах героям видится Хороший  Человек. Для каждого он выглядит по разному: для Степаниды Ефимовны это некий Блаженный Лыцарь, для Владимира Телескопова – «…шеф-повар с двумя тарелками ухи из частика. И с пивом» [4, 50], для Седезневой – «Хороший Человек, и клеши у него мокрые до колен» [4, 21], для старика Моченкина – молодая ядреная Характеристика, для Глеба – «любимая в шелковой полумаске» [4, 49], для Вадима Афансьевича – «квалифицированный бондарь с новыми обручами» [4, 52].

     Аксенов не отказывает никому из них в праве  считать себя достойным встречи с Хорошим Человеком, идущем по росе, своеобразной мечтой утопического характера. Но в конце повести экспресс «Север-Юг», на который спешили герои увозит загадочного пассажира, с которым во сне спорили герои и который к каждому из них приходил в разном обличии:

       «Через две минуты тронулся  этот знаменитый экспресс «Север  — юг», медленно тронулся, пошел  мимо нас. Прошли мимо нас  окна международного, нейлонного, медного,  бархатно-кожаного, ароматного. В одном  из окон стоял с сигарой  приятный господин к пунцовом жилете. С любопытством, чуть-чуть ехидным, он посмотрел на нас, снял кепи и сделал прощальный салютик.

     — Он! — ахнула про себя Степанида Ефимовна. — Он самый! Игрец!

     «Боцман Допейкало? А может быть, Сцевола  собственной персоной?» — подумал  Глеб.

     — Это он, обманщик, он, он, Рейнвольф Генрих Анатольевич, — догадалась Ирина Валентиновна.

     — Не иначе как Фефёлов Аггдрон Лукич в загранкомандировку отбыли, туды им и дорога, — хмыкнул старик Моченкин.

     — Так вот вы какой, сеньор Сиракузерс, — прошептал Вадим Афанасьевич. — Прощайте навсегда!

     И так исчез из наших глаз загадочный пассажир, подхваченный экспрессом» [4, 67].

     Важен в повести образ Хорошего человека, как некая идеальная субстанция, поисками и постижением которой и заняты действующие лица, которая объединяет героев повести, на уровне подсознательного. С. Рассадин по этому поводу писал: «Для полного уяснения авторской мысли в повесть введены сны героев, в которых перед каждым предстает по-своему увиденный Хороший Человек. Сперва Хороший Человек определен опытом и характером персонажа. Потом сны сливаются, перемешиваются, видения одного проникают в видения другого, а в финале героям снится последний общий сон. Хороший Человек Идеал лишился уже индивидуальности, стал всеобщим» [70, 94].

     Но  все же в повести «Затоваренная  бочкотара» каждый из персонажей индивидуальность: «и мы полезли в ячейки бочкотары, каждый в свою» [4, 68]. Как утверждает Л.Е. Кройчик, без этой ключевой фразы повесть не имела бы смысла, «Аксенов заботится о достоинстве каждого. О нерастворимости «я» в «мы». Это вера в человеческую личность» [51, 29].

     Все герои живут в плену иллюзий, не замечая этого. Шустиков Глеб придумал веру в могущество Военно-Морского флота. Ирина Валентиновна придумала Географию, замешанную на собственной биографии. Дрожжинин придумал страну Халигалию. Володя Телескопов придумал веру в свое могущество. Старик Моченкин придумал Бумагу, которой доверяет больше, чем себе. Счастливее их делает сказочное существо Бочкотара.

     Анализируя  повесть, В. Линецкий в работе «Аксенов в новом свете» пишет о том, что писатель «нарушает правила литературной игры, переводя повествование из третьего лица в первое» [57, 248], отстраненность повествователя от событий исчезает: «– Товарищи, подумайте, какое безобразие! – закричал он. – Не приняли! Не приняли! Не приняли ее, товарищи!

     – Не может быть! – закричал и затопал ногами по бетону Вадим Афанасьевич. – Я не могу в это поверить!

     – Не может быть! Как же это так? Почему же не приняли? – закричали мы все… Володя Телескопов сидел на насыпи, свесив голову меж колен, а мы смотрели на него. … «Пошли», - сказали мы и попрыгали с перрона… Мы шли за Володей по узкой тропинке на дне оврага… и вот мы увидели машину, притулившуюся под песчаным обрывом, и в ней несчастную нашу, поруганную бочкотару, и сердца наши дрогнули от вечерней, закатной улетающей нежности» [4, 66-67].

     Линецкий  акцентирует внимание на том, что разрушение этого повествовательного канона имеет важнейшее значение: «дистанция «мы» и «они» зыбка, необязательна, факультативна, она может быть разрушена в любой момент» [57, 250].

     Эта трансформация, по мнению другого исследователя                          М. Липовецкого, с одной стороны может быть интерпретирована в контексте социалистической утопии, ведь формирование Мы всегда было обязательным условием ее создания. Значимым событием, исследователь называет, «финальное перевоспитание героев: забулдыги Володи Телескопова: «мы не узнали в нем прежнего бузотера» [4, 67], а также старика Моченкина, отправляющего письмо во все инстанции «Усе мои заявления и доносы прошу вернуть назад» [4, 67]; - а также явление уезжающего прочь врага с сигарой и в пунцовом жилете…и венчающий повесть «последний общий сон» про Хорошего Человека, который «ждет всегда» также может быть понят как знак утопического морального апофеоза» [59, 165].