Масса и власть

таким  блеском, чтобы ими могла гордиться  страна, из которой они выходят. Но

и те и другие во время своего путешествия встречаются с новыми караванами, у

которых та же  цель, так что все они  растут,  ширятся и вблизи  своей  цели

становятся могучими потоками. Мекка морс, в которое  они впадают.

     Для  таких паломничеств весьма характерно  то, что их участникам остается

много  места  для переживаний обычных, не имеющих ничего  общего со  смыслом

затеянного.  Каждый  день  люди  преодолевают  многочисленные опасности,  по

большей  части  бедствуют и  должны  заботиться  о еде  и  питье.  Жизнь их,

протекающая  на  чужбине,  причем на  чужбине  все время  новой,  подвержена

опасности  гораздо  больше, чем  дома. И это вовсе  не опасности, связанные с

характером  их  предприятия.  Словом,  эти  паломники  в  значительной  мере

остаются индивидуумами, живущими  каждый сам  по себе, как  люди  повсюду. Но

поскольку  они помнят о своей цели  (а так обстоит дело  с большинством из

них),  они  все время остаются также частью медленной массы, которая  в каких

бы  отношениях они с ней ни находились продолжает существовать и существует,

покуда они  не достигнут цели.

    Третья  форма медленной массы представлена  всеми случаями, где люди

обращены  к  невидимой и в этой жизни  недостижимой цели. Потусторонний  мир,

где почившие  праведники  ждут всех,  кто заслужил здесь  место, вот  хорошо

обозначенная  цель, доступная лишь верующим. Они видят  ее перед собой ясно и

отчетливо,  им  нет  нужды   довольствоваться  лишь  каким-либо  смутным  ее

символом.  Жизнь  подобна паломничеству в мир  иной, который отделяет от  мира

реального   только  смерть.  Путь  гуда  в   подробностях  не  обозначен   и

труднообозрим. Многие блуждают и пропадают на этом  пути. Жизнь верующих так

сильно окрашена неугасающей надеждой попасть в  потусторонний  мир, что можно

с полным правом говорить  о медленной  массе, включающей  всех  приверженцев

данной религии. Поскольку  друг друга  они не  знают и  рассеяны  по  разным

городам и странам, анонимность этой массы особенно ярко выражена.

     По  что происходит внутри ее и  чем этот  вид массы отличается  в основном

от быстрых  ее форм?

     Для  медленной  массы  невозможна  разрядка.  Можно сказать, что  это  ее

важнейший  признак,  так  что  медленную массу позволительно  также  назвать

массой без  разрядки. И все же первое определение  предпочтительней, поскольку

дело не в  том, что разрядка здесь вовсе  не предполагается. Идея ее все время

присутствует  в представлении о конечном состоянии.  Она отодвинута в дальнюю

даль. Где цель, там и разрядка. О ней все  время грезят, она обещана в  конце.

     Медленная  масса ориентирована на то, чтобы  как можно дольше растягивать

процесс,  ведущий  к  разрядке.  Великие  религии достигли  по  части этого

растягивания  особенного мастерства. Заполучив приверженцев, они заботятся  о

том, как бы их  удержать.  Чтобы  их сохранить  и завоевать новых, необходимо

время от времени  собираться.  Добившись  однажды  на таких собраниях сильной

разрядки, нужно  ее  повторить,  а то и превзойти  по силе; во всяком  случае,

регулярное  повторение  разрядок необходимо, чтобы  объединение  верующих не

распалось.  Происходящее  во   время   такого   рода  богослужений,  которые

разыгрываются   ритмическими   массами,  нельзя   контролировать   издалека.

Центральная проблема универсальных религий сохранение власти над верующими в

дальних  уголках  земли.  Это сохранение власти  возможно лишь  при  условии

сознательного  замедления  процессов, происходящих в массах. Отдаленная цель

должна  стать  более значительной,  близкая  цель становится менее  важной  и

наконец  вовсе  теряет цену.  Земная разрядка никогда  не  бывает длительной,

постоянно то, что  отодвинуто в мир потусторонний.

     Итак,  разрядка  перемещена  вдаль,  но  цель  недостижима.  Ибо  земля

обетованная  здесь на  земле может быть  занята врагами и опустошена, народ,

которому  она  обещана, может  быть  из  нее  изгнан.  Мекка  была  покорена

карматами и  разграблена, священный камень Кааба был ими похищен*.  Много лет

никакое паломничество  туда не было возможно.

     Но  потусторонний мир,  обитель праведников,  недоступен никаким подобным

опустошениям.  Он  живет лишь одной верой  и лишь  для верующих  существует.

Распад  медленной  массы христианства начался в тот самый миг, когда начала

рушиться вера в потусторонний мир. 
 

Переживший других 

     Миг,  когда ты  пережил других,- это  миг власти. Ужас перед лицом  смерти

переходит  в  удовлетворение от  тою,  что  сам  ты не мертвец. Мертвец лежит,

переживший ею стоит. Как будто прошла битва  и ты сам победил тех, кто мертв.

Когда  речь  идет о выживании,  каждый  враг  другого, по  сравнению  с этим

изначальным торжеством всякая боль  ничтожна. При атом  важно, что  выживший

один противостоит  одному  или  многим  мертвым.  Он видит себя  одного,  он

чувствует себя одного,  и если говорить о власти, которую даст ему этот миг,

то нельзя забывать, что она порождается его единственностью, и только ею.

     Все   мечты человека  о  бессмертии  содержат  в  себе что-то  от  желания

пережить других.  Хочется не  только быть всегда, хочется  быть  тогда, когда

других больше не будет. Каждый  хочет стать  старше  других  и  знать  это, а

когда его самого не будет,

     пусть  скажет об этом его имя.

     Самая  низшая форма выживания это  умерщвление. Как  умерщвляют  животное,

чтобы употребить его в пищу, когда оно беззащитно лежит перед  тобой и можно

разрезать его  на куски, разделить, как добычу,  которую проглотишь ты и твои

близкие,  так  хочется  убить и человека, который  оказался  у тебя на  пути,

который тебе противодействует, стоит  перед тобой  прямо,  как враг. Хочется

повергнуть его, чтобы почувствовать, что ты еще  тут, а его уже нет. Но он не

должен исчезнуть  совсем,  его телесное присутствие  в  виде трупа необходимо

для этого чувства  триумфа. Теперь можно делать с ним  что  угодно, а он тебе

совсем ничего не сделает. Он лежит, он навсегда останется  лежать, он никогда

уже не  поднимется. Можно забрать у  него  оружие; можно вырезать части  его

тела  и  сохранить  навсегда,  как  трофей. Этот миг  конфронтации  с  убитым

наполняет оставшегося  в живых силой  особого рода, которую не сравнить  ни с

каким другим  видом силы.  Нет  другого мгновения,  которое  так хотелось бы

повторить.

     Ибо  переживший  других  знает   о многих мертвецах. Если он  участвовал в

битве,  он видел,  как  падали вокруг  него другие. Он отправлялся  на битву

специально,  чтобы  утвердить себя,  увидев поверженных  врагов. Он  заранее

поставил  себе целью убить их как  можно  больше, и победить он  может, лишь

если это ему  удастся. Победа и выживание для  него совпадают. Но и победители

должны платить  свою  цену. Среди мертвых много  и их  людей. На  поле битвы

вперемешку лежат друг и враг общая груда мертвецов.  Нередко в битвах бывает

так,  что  враждовавших  покойников нельзя разделить: одной массовой  могиле

суждено объединить их останки.

     Оставшийся  в живых  противостоит  этой  груде  павших как  счастливчик и

привилегированный. Тот факт, что он все еще жив,  а  такое множество других,

только  что  бывших  рядом, нет,  сам  но себе  потрясает.  Беспомощно  лежат

мертвецы,  среди  них  стоит  он,  живой, и  впечатление  такое,  будто битва

происходила именно для того, чтобы он их пережил. Смерть обошла его стороной

и настигла  других.  Не то чтобы он избегал опасности. Он, как и его друзья,

готов был встретить  смерть. Они пали. Он стоит и торжествует.

     Это   чувство превосходства над мертвыми  знакомо каждому, кто участвовал

в войнах. Оно  может быть скрыто  скорбью о  товарищах;  но товарищей немного,

мертвых  же  всегда  много. Чувство  силы от  того, что ты стоишь перед ними

живой,  в  сущности, сильнее всякой  скорби,  это чувство  избранности среди

многих, кого  так сравняла судьба.  Каким-то образом чувствуешь  себя лучшим

потому, что ты еще тут. Ты утвердил себя, поскольку  ты жив. Ты утвердил себя

среди многих, поскольку  все,  кто лежат,  уже не  живут. Кому пережить таким

образом  других удается часто, гот  герой. Он сильнее. В нем больше  жизни.

Высшие силы благосклонны к нему. 
 

Выживание и  неуязвимость 

     Человеческое  тело  голо  и уязвимо; в своей  мягкости оно открыто любому

нападению. То,  чего человек с трудом  и всяческими ухищрениями не допускает

до себя на близком  расстоянии,  может легко настичь  его издали. В него могут

вонзиться копье  и  огрела.  Он изобрел щит и  доспехи, построил вокруг себя

стены  и  целые  крепости.  Но главная цель  всех  его предохранительных мер

чувство неуязвимости.

     Достичь   его   он   пытался   двумя   различными   путями.  Они прямо

противоположны  друг другу, а потому и весьма различны их результаты. С одной

стороны,   он  старался  отдалить  от  себя  опасность,  отделиться  от  нее

пространствами  большими, но обозримыми, которые  можно было бы охранять. Он,

так сказать, прятался от опасности, и он отгонял опасность.

     Но  больше всего  отвечал  его   гордости  другой  путь. Во  всех  древних

текстах полно  хвастовства и самовосхвалений  такого рода:  человек  сообщает,

что он искал  опасности и подвергал себя ей. Он подпускал ее к себе как можно

ближе и  рисковал  всем. Из всех возможных  ситуаций он выбирал ту, где  был

больше  всего  уязвим,  и обострял ее до  крайности.  Он кого-то сделал своим

врагом  и  вызвал его на  бой.  Возможно,  это  уже  и прежде был  его враг,

возможно, он  только сейчас его  объявил  врагом. Как  бы  там  ни  было, он

сознательно выбирал  путь высшей опасности и не старался оттягивать решение.