Масса и власть

абсолютного равенства.  У всех есть головы, у всех есть руки, а чем там  они

отличаются, не так уж важно.  Ради этого равенства  и становятся массой. Все,

что могло бы от итого отвлечь, не стоит  принимать  во внимание. Все лозунги

справедливости,  все теории  равенства вдохновлены в конечном  счете этим

опытом равенства, который каждый по-своему пережил  в массе.

     3. Масса  любит  плотность.  Никакая плотность для нее  не чрезмерна.  Не

должно  быть никаких перегородок,  ничего  чужеродного внутри, все должно по

возможности ей  принадлежать.  Чувство наибольшей плотности  она получает  в

момент разрядки. Возможно,  еще  удастся подробней  определить и измерить эту

плотность.

     4.  Массе нужно  направление.  Она находится  в движении  и  движется  к

чему-то.  Общность  направления  для всех, кто к  ней  принадлежит, усиливает

чувство равенства. Цель, лежащая вне каждою в отдельности  и относящаяся  ко

всем,  вытесняет  частные,  неравные  цели,  которые   были  бы  для   массы

смертельны.  Для того  чтобы она существовала,  ей  необходимо  направление.

Поскольку масса  всегда боится распада, се можно направить  к какой-то  цели.

Но  тут  существует еще и темная инерция движения,  зовущая  к  новым, более

важным связям.  Часто  нет возможности  предсказать, какого рода  будут  эти

связи.

     Каждое  из четырех обозначенных здесь  свойств может  играть  большую  или

меньшую  роль.  В  зависимости от  того,  какое  из  них превалирует,  можно

по-разному классифицировать массы.

     Когда  речь шла об открытых и закрытых массах, было подчеркнуто, что эта

классификация устанавливается по признаку роста. Покуда этому росту ничто не

препятствует, масса  открыта; она закрыта, когда ее рост ограничен.

     Другое  разделение  о  нем  речь  впереди  между ритмической и замершей

массами.  Оно  основано  на двух  следующих  главных  свойствах: равенстве  и

плотности, причем на обоих вместе.

     Замершая  масса живет  ожиданием разрядки.  Она  не  сомневается в   ней,

однако оттягивает ее. Она хочет относительно долго  оставаться плотной, чтобы

подготовиться к  мгновению  разрядки. Позволительно  сказать, что она в  этом

плотном состоянии  разогревается, а разрядку  откладывает  как можно  дольше.

Масса  начинается  здесь  не  с  равенства,  а  с  плотности.  Равенство  же

становится  главной целью  массы,  которого  она  наконец  достигает; всякий

совместный крик, всякое совместное  проявление  оказывается  тогда выражением

этого равенства.

     В  массе же ритмической плотность  и равенство, наоборот, с самого  начала

присутствуют одновременно. Здесь все связано с движением. Всякое возбуждение

тел,  которое  можно  наблюдать,  заранее  известно  и выражается  в  танце.

Расходясь и  вновь  сближаясь,  участники как  бы  умело расчленяют плотность.

Равенство же демонстрируется  само собой. Демонстрация плотности и  равенства

искусно  создает  чувство  массы.  Быстро  возникают  ритмические  образы, и

положить им конец может лишь физическая усталость.

     Следующая   пара   понятий,   медленной   и   быстрой   массы,   связана

исключительно с  характером цели. Самые  приметные  массы,  о которых обычно

идет речь  и которые составляют столь важную часть нашей  современной жизни,

политические, спортивные, военные массы; они  ежедневно  у  нас перед глазами

все   это   быстрые  массы.  Весьма  отличны   от  них   религиозные   массы

потустороннего  мира или паломников; их цель вдали, путь их  долог, подлинное

образование массы  отодвигается в отдаленную страну или  в царство небесное. В

сущности, мы можем  наблюдать  лишь стечение этих медленных масс, потому что

конечные  состояния,  к которым они  стремятся, невидимы и  недостижимы  для

неверующих.  Медленная   масса  медленно  собирается   и  видит  собственное

осуществление лишь в дальней дали.

     Все   яти  формы,  суть которых  здесь  лишь  обозначена,  требуют  более

детального рассмотрения. 

Ритм 

     Ритм  первоначально это ритм  ног.  Каждый  человек ходит, а поскольку  он

ходит  на  двух  ногах и  попеременно  касается земли ступнями, поскольку  он

передвигается,  покуда  происходит это  касание,  независимо от его желания

возникает  ритмический  звук.  Шаг правой и  левой  ноги  никогда не  бывает

совершенно  одинаков. Разница между  ними может  быть больше или меньше,  это

зависит  от  личных  свойств  или настроения. Можно  также  идти быстрее или

медленнее, можно  бежать, внезапно остановиться или  прыгнуть.

     Человек   всегда  прислушивался  к   шагам  других  людей, они   наверняка

интересовали  его  больше, чем свои  собственные. Хорошо известна  и  походка

разных животных. Многие  из их ритмов богаче  и выразительней, чем  у людей.

Когда бегут  стада  копытных словно движутся  полки барабанщиков.  Древнейшим

знанием человека  было  знание животных, которые его  окружали,  которые ему

угрожали и  на  которых  он охотился.  Он  учился распознавать  их  по  ритму

движения.  Древнейшим  шрифтом,  который  человек  учился  читать, был шрифт

следов.  Это  была своего рода ритмическая  нотопись, существовавшая испокон

веков; она  сама  собой запечатлевалась на мягкой земле, и человек, читавший

следы, связывал с ними шум, при котором они возникали.

     Следы   зачастую  бывали  многочисленные,  густые.  Люди,  первоначально

жившие  мелкими  ордами, молча разглядывали их и  проникались сознанием, как

велика разница  между  их малым  числом  и  громадностью  этих стад. Они были

голодны и все  время искали добычу; чем больше добычи, тем  лучше для них. Но

они так же хотели,  чтобы их самих  было больше. Стремление людей умножаться

всегда  было сильным.  Не  стоит, однако, понимать  под этим словом  простое

желание плодиться.  Люди  хотели,  чтоб  их  было  больше  теперь, в  данном

конкретном месте, в этот самый момент. Многочисленность стад, на которых они

охотились, и  желание множить собственное  число своеобразно переплетались  в

их  душе.  Свое  чувство  они  выражали  в   определенном  состоянии  общего

возбуждения, которое  я называю ритмической или  конвульсивной массой.

     Средством  для этого был прежде всего  ритм их  ног. Вслед за одними  идут

другие.  Шаги,  быстро вторя шагам, создают впечатление множества людей. Они

не сдвигаются с небольшою пятачка, танцуют  все время на одном месте. Шаги их

не становятся  тише, они повторяются и повторяются  с неизменной громкостью и

живостью. Их  интенсивность компенсирует недостаток численности. Когда топот

становится  сильней,  впечатление такое, будто  людей больше. Для всех людей

вокруг танец  обладает притягательной силой, которая  не ослабевает, покуда он

не кончится.  Все, кто  только  может его  слышать,  присоединяются  к нему,

включаются  в него. Самым естественным  было бы, если  бы этот приток  людей

продолжался. Но поскольку вскоре не остается  уже  никого, кто мог бы  к ним

присоединиться,   танцующие,  сознавая  свое   ограниченное   число,  должны

изображать  нарастание сил.  Они двигаются  так,  как будто их становится все

больше. Их возбуждение  растет и доходит до неистовства.

     Но  каким  образом они компенсируют  недостаток численности? Тут особенно

важно, что каждый из них делает то же, что  и  другие, каждый топает так же,

как и другой, каждый  машет руками,  каждый совершает одни и те же  движения

головой. Эта  равноценность участников как бы разветвляется  на равноценность

членов  каждого. Все, что только в человеке подвижно, обретает особую жизнь,

каждая  нога,  каждая  рука  живет  сама по себе. Отдельные члены сводятся к

общему знаменателю. Они совсем сближаются,  часто  покоясь друг  на друге. Их

равноценность подкрепляется  плотностью  и  совмещается  с  равенством. И  вот

перед  тобой  пляшет единое существо с пятьюдесятью головами, сотней  ног  и

сотней  рук,  все  движутся  единообразно  и  с  единой  целью.  На  вершине

возбуждения эти  люди  действительно чувствуют  себя  одним  целым,  и  лишь

физическое изнеможение  валит их с ног.

     У   всех  конвульсивных  масс--именно  благодаря   ритму,   который   ими

овладевает, есть  что-то  сходное.  Это  наглядно  может  продемонстрировать

рассказ об одном  таком танце, относящийся к первой трети прошлого века. Речь

идет  о  танце  хака  новозеландского  племени  маори,  танце  первоначально

воинском.

     "Маори   стали в  длинный ряд по  четыре  человека.  Танец,  называемый

"хака", должен  был внушить страх и ужас  каждому, кто видел его впервые.  Все

племя, мужчины  и женщины, свободные и рабы, стояли вперемешку, независимо от

занимаемого ими  положения. Мужчины  были совершенно  нагие,  если не считать

патронташей,  опоясывавших  их.   Все  были  вооружены  ружьями  и  штыками,

прикрепленными  к  концам  копий и к палкам.  Молодые  женщины  с  обнаженной

грудью, включая  жен вождя, также принимали участие  в танце.

     Такт   пения,  сопровождавшего   танец,   выдерживался  весьма  строго.

Подвижность этих людей была поразительна. Вдруг все  они высоко подпрыгивали,

отрываясь от  земли одновременно, как будто  ими двигала одна воля. В тот  же

миг они взмахивали своим  оружием и изображали  на  лице  гримасу. Со своими

длинными волосами, которые у  них обычны как для  мужчин,  так и для женщин,

они были подобны  войску горгон. Опускаясь, все издавали громкий стук о землю

двумя ногами одновременно. Этот прыжок в воздух  повторялся часто и во все

более быстром  темпе.

     Черты   их  были  искажены  так,  как   только  возможно  для   мускулов

человеческого  лица,  и  всякую  новую  гримасу  в  точности  повторяли  все