Церковнославянизмы

     Возникает вопрос: насколько актуальны пушкинские традиции освоения церковнославянского  языкового богатства для современной русской поэзии, для современного литературного языка? Анализ ряда современных авторов показывает, что эти традиции не только сохраняются, но и получают активное развитие. Рассмотрим их функционирование в стихотворении "Рассказ Короля-Ондатры о рыбной ловле в пятницу".

           Брат мой, с ликом  птицы, брат с перстами девы,

           Брат мой!

           Брат, мне море снится, черных волн напевы,

           Брат мой...

     В данном отрывке употреблены сразу  два церковнославянизма: существительные  лик и перст. Последнее, чрезвычайно архаичное для современного языка, выполняет чисто стилистическую функцию, позволяя маркировать указанный текст как стихотворение "высокого", а точнее, религиозного содержания. И в результате такой жанрово-стилистической отнесенности произведения существительное лик получает возможность выполнить свою семантическую функцию, выразить не денотативно направленное, предметное значение, но значение символическое, концептуально насыщенное. Лик птицы в данном контексте – это не столько лицо, названное традиционным поэтическим словом (ср. дефиниции в академических словарях), а скорее внутренняя сущность, духовный, метафизический облик персонажа. Такая трактовка абсолютно согласуется с общим смыслом стихотворения, содержащим не внешнюю, событийную интригу, а развертывание мифологического, то есть сущностного сюжета. При таком понимании употребленные далее в тексте слова старец, отведать, кропить раскрывают все богатство своей семантики, переполненной церковными коннотациями. Старец – не просто старый человек, но хранитель сакрального знания. Отведать – не просто попробовать на вкус, но прикоснуться к сущности, получить знание, причаститься. Кропить – не просто брызгать, но совершать обряд. Рассмотренный нами прием повторяется в тексте неоднократно.

           Се, влекомый нашей  схваткой

           правит путь свой в вышине

           и горят четыре зрака  на глазу, что зрит вовне...

     Здесь архаичное местоимение се, употребленное в значении частицы, выполняет функцию стилистического маркера, а последующее существительное зрак не только вносит определенную стилистическую окраску, но и выражает символическое, "над-предметное" значение. Именно этим объясняется противопоставление метафизического зрака обычному, чувственно воспринимаемому глазу. И далее в тексте употребляется классический церковнославянизм, отражающий древнюю, соответствующую мягкой разновидности склонения, форму винительного падежа. И вот мне вонзились в лице Четыре зрачка на сверкающем круге... Употребление такого варианта определяется не столько необходимостью соблюсти рифму (в кольце), как может показаться неискушенному читателю, сколько возможностью выразить символический смысл: взгляд Властителя вонзается именно во "внутреннее лицо" персонажа¹⁹.

     Поэтические приемы, рассмотренные на примере данного произведения, встречаются и в других стихотворениях С. Калугина. Ср.: Я плыл по рекам, но не дал названья Ни берегу, ни камню средь стремнин. Церковнославянизм средь в данном случае выполняет стилистическую функцию, подчеркивая религиозную, метафизическую направленность стихотворения. Ср. далее церковнославянское выражение в той же функции: Лишь дельты вид мне отомкнул уста… В следующем стихотворении глагол проницать выполняет одновременно и стилистическую, и семантическую функцию. Ср.:

           Я проницаю горы и  лощины,

           Я различаю сущности стихий,

           Схлестнувшиеся в танце теургий

           И каждый миг являющие Сына...

     Проницать – глагол, позволяющий в данном контексте неразрывно совместить конкретное и абстрактное значения слова. Интересно  отметить употребление здесь орфографического церковнославянизма. Использование прописной буквы позволяет высвободить символическое, религиозно ориентированное значение слова сын. Далее в этом же стихотворении употреблено уже рассмотренное слово се:

           Се, время правды. Суть обнажена,

           И льется в полночь  полная Луна,

           И плоть моя не властна надо мной…

     Использование данного местоимения подчеркивает религиозную направленность текста, и это, в свою очередь, позволяет  существительному плоть в данном случае также выступать в качестве церковнославянизма, но церковнославянизма особого типа – семантического. В связи с этим следует рассмотреть вопрос о статусе лексем, не имеющих фонетических или грамматических признаков церковнославянизма, но обозначающих реалии церковной жизни или религиозного бытия. Напр.: молебен, псалом, ангел, апостол, лжица и т.д. Ср. у С. Калугина: Так прими, проколи мне хребет копием Почерпни меня лжицей Пролей мою душу В прогорклые соты столетий. В.В. Виноградов рассматривал подобные слова в ряду других церковнославянизмов, употребленных у А.С. Пушкина. Другие возможные пути интерпретации таких лексем – рассмотрение их в качестве слов, обладающих ярко выделенным национально-культурным компонентом значения или в качестве языковых единиц, принадлежащих к церковному (церковно-проповедническому) стилю литературного языка. Следует полагать, что все эти подходы не противоречат друг другу. Если же мы будем рассматривать понятие церковнославянизма в широком смысле, то без сомнения сможем отнести представленные слова к семантическим церковнославянизмам, то есть к лексемам, чьи значения формировались под влиянием церковнославянского языка, в границах религиозно-церковной семантической и символической сферы. Сложнее обстоит дело с такими лексемами, как церковь, вера, Христос, Бог. Они широко употребляются в современном литературном языке и часто встречаются за пределами собственно церковных текстов. Однако существует разница их употребления в различных контекстах. Мы полагаем, что следует особо выделять случаи, когда подобные слова выражают символическое, концептуально ориентированное значение, как, в частности, в приведенных выше примерах с существительными сын, плоть. В некоторых случаях на употребление слова в символическом значении могут указывать особенности написания: ср. Бог и бог. О существовании символических значений и их высокой роли в построении высокого стиля пишет В.В. Колесов. Он же отмечает, что высокий стиль русского литературного языка, в том, по крайней мере, классическом виде, который он имел в XIX веке, “основан на церковнославянских текстах”. По-видимому, само существование высокого стиля возможно лишь в условиях противопоставления сакральной и профанной сфер языка, а на уровне семантики – в условиях противопоставления символического и денотативного значений. Для русского литературного языка является исторически сложившимся фактом то, что высокий стиль организуется при активном воздействии церковнославянских языковых элементов. Именно поэтому при создании текстов сакральной, религиозной направленности используются, в том числе и в современной поэзии, церковнославянизмы, в частности, семантические церковнославянизмы. К последним следует, возможно, относить и слова плоть, вера, Бог – в тех случаях, когда они в определенном контексте выражают символическое значение²⁰.

     Однако  интересным и парадоксальным фактом современного литературного языка является то, что с церковнославянизмами сближаются по своим функциям лексемы, никогда не имевшие никакого отношения ни к церковнославянскому, ни к старославянскому языкам. Речь идет о словах, являющихся собственно русскими архаизмами или историзмами и/или обладающих народно-поэтической стилистической окраской (традиционный пример – шелом). Например, слово витязь, являясь устаревшим, не зафиксировано в старославянских текстах. Однако в определенных современных контекстах оно выполняет те же семантические функции, что и традиционные церковнославянизмы. Ср. у С. Калугина:

           Я рыбы отведал, и  пали покровы,

           Я видел сквозь марево дня,

           Как движется по небу витязь багровый,

           Чье око взыскует меня.

     Именно  с этой точки зрения следует рассматривать стилистику некоторых стихотворений А. Башлачева. Для этого поэта совершенно нехарактерно употребление церковнославянизмов в узком смысле этого термина. Но в его произведениях, отчетливо мифологических, ориентированных на сакральные смыслы, построенных на серьезных символических рядах, достаточно часто используются семантические церковнославянизмы. Напр.: ангел, Рождество ("Рождественская"), Бог, ладан, святая вода, обет, Пилат ("На жизнь поэтов"). Однако преобладающим способом выразить сакральный, религиозно-возвышенный характер стихотворения является для А. Башлачева использование архаизмов, обладающих достаточно часто народно-поэтической окраской. Ср. в упомянутом выше стихотворении "На жизнь поэтов": Поэты в миру после строк ставят знак кровоточия. К ним Бог на порог. Но они верно имут свой срам. Или в другом тексте: Спи, дитя мое, люли-люли! Некому березу заломати. В первом случае творчески преобразовнный устаревший фразеологизм (мертвые сраму не имут) стилистически обогащает текст и создает образность, позволяющую соотносить поэтический труд с религиозным служением. Во втором примере финальная строчка стихотворения придает национальный характер переживаниям и духовному напряжению лирического героя.

     Если  С. Калугин стилистически ориентирует  свои стихотворения на церковнославянские тексты, то объектом стилизации А. Башлачева является традиционный русский фольклор. Однако цель в обоих случаях одна: описание сакральной реальности, раскрытие в лексической семантике символического уровня.

      2. ЦЕРКОВНОСЛАВЯНИСКИЕ ЭЛЕМЕНТЫ В ПОЭТИЧЕСКОМ ТВОРЧЕСТВЕ А.С. ПУШКИНА  

     История литературных языков многих народов донесла имена их создателей. Каждый из этих создателей знаменует собой вершину культурного развития народа. Как правило, в истории литературных языков у каждого народа одно «звездное» имя: Данте, Шекспир, Гете и т.д. История русского литературного языка сложилась так, что в ней было две «звездных» вершины - ярких и вместе с тем переломных, определивших развитие языка. Первая связана с просветительской деятельностью святых Кирилла и Мефодия, вторая - с творчеством А.С.Пушкина²¹.

     При всем том, что исходные цели (соответственно, творческие направляющие) их деятельности были своими, особыми, но результатом (естественным, но сопутствующим, поскольку не в  этом заключалась цель и миссионерской деятельности святых Кирилла и Мефодия, и творческих устремлений А.С.Пушкина) и в том, и в другом случае явилось создание языка.

     И в каждом из данных случаев этот язык был единым по своему содержанию и цельным по своим исходным установкам; создавался он с опорой на все существенные для данной культурно-языковой ситуации источники; он имел конкретного адресата; наконец, он был авторитетным среди других языков.

     Единство  и цельность языка, созданного солунскими братьями, определялись его назначением. Созданный этот язык был языком Священного Писания, литургии, проповеди. Все частное в этом языке было подчинено главной идее. Цельность старославянского языка (т.е. церковнославянского языка кирилло-мефодиевского периода) удивительна настолько, что имеющиеся в нем структурные различия настолько вписываются в общую структуру языка, что затруднительна как типологическая, так и хронологическая квалификация этого языка.

     Единство  и цельность языка, созданного А.С.Пушкиным, также определялись его назначением. Этот язык был призван стать языком литературы и далее - литературным языком. В новое время литература с неизбежностью для христианского народа «зрелого возраста» («взрослого состояния») должна представлять собой самостоятельное образование, автономную область духовной культуры. Эта область во времена А.С.Пушкина уже могла претендовать на самостоятельный (но не отдельный) язык.

     Язык  первой христианской проповеди у  славян создавался с опорой на все  существенные для данной культурно-языковой ситуации источники. Это были и разные славянские диалекты, и греческий язык Нового Завета, и греко-византийский литературный язык в качестве структурного образца, и арамейский и древнееврейский язык Ветхого Завета в качестве основного фона и в значительной степени в качестве источника художественно-изобразительной системы. Язык А.С.Пушкина явился результатом также синтеза, но уже синтеза в рамках составляющих культурно-языковую ситуацию у русских. Таким образом, общей была «техника» создания языков: опора на разные языковые стихии²².

     Общим у святых Кирилла и Мефодия  и А.С.Пушкина было и наличие  конкретного адресата. В первом случае это были славяне, во втором - русские. И одни в первом случае, и другие во втором признавались в качестве способных воспринять то новое, что несли с собой и за собой языки.

     То, что было создано в результате творческой деятельности и в том, и в другом случае, оказалось авторитетным среди других языков. Церковнославянский язык кирилло-мефодиевского периода  стал вровень с тремя основными языками, признаваемыми христианскими богословами: древнееврейским, древнегреческим и латинским. При всем нашем богатом воображении вряд ли мы сможем оценить всю значимость подвига святых Кирилла и Мефодия. То же относится и к деятельности А.С.Пушкина - литературный язык русских европейским и мировым феноменом стал именно благодаря ему.

     Наконец, общей была и историческая перспектива - то, что создавалось, в языковом отношении не только объединяло этнически (славян в первом случае, русских - во втором), и не только обеспечивало будущее языку, но и давало духовные корни, т.е. давало то, без чего нет и не может быть культуры - давало прошлое, приобщало к традиции. И в том, и в другом случае движение вперед предполагало обращение к духовному опыту, к языку-носителю традиции.

     В истории русской духовной культуры одной из крупнейших фигур является А.С.Пушкин. Его по праву называют основоположником современного русского литературного языка. Но при этом, как правило, вне поля зрения остается то, что значительной является его роль и в развитии церковнославянского языка. Но только это роль косвенного преобразователя. Имея своей целью развитие и упорядочение русского литературного языка, Пушкин первым нашел формулу соотношения русского литературного и церковнославянского языков в новых условиях. И это соотношение держалось вплоть до 20-х годов XX столетия.

     До  А.С.Пушкина господствовала теория трех «штилей» М.В.Ломоносова. Согласно этой теории, которая сыграла большую  роль в истории русского литературного  языка, высокие понятия и предметы речи должны описываться высоким «штилем», а он включал многое из церковнославянской лексики и грамматики. Обыкновенные понятия передаваться должны были средним «штилем». А низкий «штиль» служил для использования в комедиях, эпиграммах, дружеских письмах и т.д. Все средства языка были как бы разделены, обособлены друг от друга. Эта деятельность М.В.Ломоносова протекала в традиционном для предшествующего, древнерусского, периода в истории русского языка русле: «несмешне и нераздельне».