Философия техники

В свете сказанного можно охарактеризовать животное как существо нетехническое, которое всегда должно с неизбежностью мириться с тем, что ему иредзадано природой, а, стало быть, и пассивно приспосабливаться к условиям своей среды. Человек же, наоборот, не находя нужного в своем окружении, благодаря своему техническому дару, творит его. Он создает новые, благоприятные для себя обстоятельства, приспосабливая саму природу к своим нуждам. Следовательно, техника по определению оказывается прямо противоположной приспособлению субъекта к среде. Она, напротив, представляет собой «приспособление среды к субъекту» и поэтому в ней мы имеем дело «с действием, обратным биологическому». Ее можно рассматривать как некий бунт против окружения, вызванный неудовлетворенностью этим последним. И поскольку этот «бунт составляет человеческий удел», постольку человек без техники — это уже не человек .

Техника призвана не только и не столько помочь человеку в деле удовлетворения его естественных потребностей, сколько создавать все необходимые условия для удовлетворения его «сверхъестественных» устремлений. Дело в том, что «человек отнюдь не в меньшей степени» стремится «доставить себе какие-то известные наслаждения, чем удовлетворить те минимальные потребности, от которых зависела жизнь». Поэтому можно сказать, что «человеческая потребность» в одинаковой мере охватывает собой как объективно необходимое (насущное), так и объективно излишнее (избыточное). Это значит, что человек, в отличие от животного, не просто присутствует в мире, а пребывает в нем с удобством, с благом для себя. Пребывая в мире, он, следовательно, стремится к своему благосостоянию, т.е. стремится не просто жить, а жить хорошо. Ввиду этого можно полагать, что человеку, на самом деле, необходимо лишь объективно излишнее. И действительно, «биологически объективные потребности сами по себе не являются человеческими...». Так, Х.Ортега-и-Гассет приходит к своему выводу о том, что «человек — это такое животное, которому нужно только излишнее» и что «техника — это производство избыточного». Поэтому такие понятия, как «человек», «техника» и «благосостояние» оказываются у него синонимичными .

Технические действия, будучи прямо не направлены на удовлетворение естественных потребностей, предназначены, согласно Х.Ортеге-и-Гассету, для того, чтобы: а) что-то изобрести, б) обеспечить условия, необходимые для удовлетворения элементарных потребностей и добиться этого минимальными издержками и, наконец, в) создать новые возможности и таким образом производить то, чего нет в человеческом окружении.

В свете этого Ортега-и-Гассет определяет теперь технику как «усилие ради сбережения усилий». И именно техника как усилие, сберегающее усилие, т.е. как «меньшее усилие, с помощью которого удается сберечь большее», должна в ближайшей перспективе привести («если, конечно, не будет регресса») к тому, что человек будет «трудиться не больше одного или двух часов в день». В связи с этим естественно возникает вопрос: на что будет потрачено сбереженное усилие или, что одно и то же, чем будет занят человек в свободное от труда время? «В той пустоте, которая осталась после преодоления человеком животной жизни, — как бы отвечая на данный вопрос, отмечает Х.Ортега-и-Гассет, — он создает иные, уже небиологические заботы, которые не навязаны природой, а изобретены для себя самого. Именно эту, изобретенную, выдуманную... жизнь человек называет человеческой или же благосостоянием. А значит, человеческая жизнь выходит за рамки природы, она не дана человеку, подобно тому, как камню дано свойство падать... Наша жизнь создается самим человеком, а созидание начинается с изобретения...»251.

В ходе обоснования данной своей точки зрения Х.Ортега-и-Гассет формирует положение, согласно которому необходимо различать три возможности (формы) существования или же пребывания в мире. Первая из этих возможностей заключается в том, что мир представляет пребывающему в нем человеку одни только удобства. Очевидно, что человек в таком случае не мог бы отличать себя от мира, а наоборот, слился бы с ним в одно нерасчлененное синкретическое целое. И это именно так, поскольку такой мир не оказывал бы человеку никакого сопротивления, ввиду чего и техника в этом мире оказалась бы не просто излишней, но и в принципе невозможной. Вторая же возможность имеет место тогда, когда мир, напротив, создает пребывающему в нем человеку одни сплошные трудности, из-за чего бытие этого последнего и бытие самого мира находились бы между собой в абсолютном разладе и противоборстве. «В таком случае у человека не было бы никакой возможности укрыться в мире, он не мог бы находиться, пребывать в нем ни секунды». Однако вместе с человеческой жизнью в таком мире не было бы и техники. И, наконец, третья возможность, которая, собственно говоря, и есть сама реальность, состоит в том, что мир одновременно и представляет пребывающему в нем удобства, и чинит ему препятствия, создает ему трудности. Следовательно, именно в таком мире и пребывает человек, существование которого окружено, таким образом, и удобствами, и трудностями. Данное обстоятельство как раз и придает человеческому бытию его особый онтологичечский смысл252. Итак, человеческое существование далеко не есть пассивное присутствие в мире, а, напротив, предполагает активную и постоянную борьбу, в ходе которой человек обречен создавать самого себя. Это, конечно, не означает, что в человеке отсутствует природное начало. Нет, человек, несомненно, является естественным существом. Однако не подлежит сомнению и то, что он, вместе с тем, представляет собой существо «сверхъестественное». Человек, таким образом, «одновременно и естествен, и сверхъестествен». Он «своего рода онтологический кентавр». И, тем не менее, природное начало в человеке не может составлять его подлинное бытие ввиду того, что оно осуществляется само по себе. Напротив, «сверхприродное» человеческое начало никак не может считаться чем-то осуществленным, из-за чего человек пребывает в постоянном стремлении к существованию, в непрерывном жизненном проекте, что, собственно, и образует его подлинное бытие. Поэтому можно сказать, что человеческая жизнь, человеческое «Я» или личность — это непрерывное стремление реализовать определенный проект, определенную программу существования. Или, говоря иначе, «человек — это программа как таковая и, следовательно, то, чего еще нет, а также то, что силится быть».253

Таким образом, человеческая жизнь, в отличие от всего остального, «не есть нечто данное, уготовленное раз и навсегда». Уникальность человека, следовательно, определяется тем, что его бытие как сущее состоит в том, чего еще не существует. Он, в отличие от вещи, есть некое стремление (усилие) «быть или тем, или другим». И в каждой эпохе, и у каждого народа или даже отдельного индивида данное стремление формируется и реализуется по- разному. Человеческая жизнь, стало быть, это то, чего еще нет, но «что мы сами должны для себя создавать». А это значит, что человек обречен постоянно «творить самого себя», т.е. быть творцом, техником, и что егожизнь есть не что иное, как производство.

Итак, «жить — значит производить», «значит изыскивать средства для осуществления себя как программы. И мир и обстоятельства даны человеку, прежде всего, как сырье и механизм. ...Человек-техник пытается обнаружить в мире скрытое устройство, потребное для его целей. История человеческой мысли — это цепь наблюдений, произведенных с целью выявить механизм, скрытый в материи мира. Вот почему техническое изобретение — это открытие». Так, Х.Ортега-и-Гассет помещает, наподобие Э.Блоху, истоки изобретения в самый мир, в его материю, ввиду чего мир рассматривается им как «читый механизм», как «машина машин».

Однако отсюда еще не следует, что техника есть нечто изначальное и первичное. Хотя с развитием техники и начинается человек, она, фактически, лишь способствует осуществлению человеческой программы, но отнюдь не создает ее. Жизненная программа, согласно Х.Ортеге-и-Гассету, имеет не техническое или, точнее сказать, дотехническое происхождение. Ее корни уходят вглубь того изначального, дотехнического изобретения, каким, по его словам, является «оригинальное человеческое желание». И это желание есть не что иное, как тот тип человека, которым мы хотели бы стать.255

В свете этого Х.Ортега-и-Гассет приходит к следующим двум выводам. Во-первых, вероятность «технократии» является крайне низкой. «Человек- техник, — говорит он, — по определению, не может управлять, быть высшей инстанцией. Роль техники замечательна, достойна глубокого уважения, но, увы, неизбежно второстепенна». Во-вторых, вполне возможно, что главная болезнь нашей эпохи заключается именно в «кризисе желаний». Об этом Х.Ортега-и-Гассет впервые заявил еще в 1922 году, когда в предисловии ко второму изданию своей работы «Бесхребетная Испания» предупреждал, что «Европа страдает истощением способности желать». Подтверждая же эту свою мысль, он теперь прямо отмечает, что «...современный человек не знает, кем быть; ему уже не хватает воображения сочинить сюжет своей жизни». А ослабление или истощение желаний, в свою очередь, обязательно приведет к техническому застою, поскольку сама техника в таком случае «уже не будет знать, кому или чему ей служить». Итак, техника, подразумевает: а) наличие существа, чье бытие состоит в том, чего еще нет, т.е. «в чистом проекте, замысле, программе...» и б) «желание подобного существа реализовать самого себя». Исходя из этого, Х.Ортега-и-Гассет рассматривает технику как функцию «переменной человеческой программы», т.е. признает «наличие определенной функциональной связи между направлением развития техники и тем способом бытия, который выбирает человек». Поэтому он полагает, что каждой человеческой программе, каждому человеческому проекту или типу жизни «соответствует своя техника».

В соответствии с этим Х.Ортега-и-Гассет не просто различает целое множество программ, в которых человек на протяжении истории воплощал и реализовал свое бытие, но и проводит свою периодизацию технической эволюции. Из всех выделенных им человеческих программ объектами анализа у него становятся три: «индийский бодисатва», «испанский идальго XVI в.» и «английский gentelman образца 1950 г.» Индийский бодисатва «стремится не жить или желает жить в наименьшей мере». Поэтому он, в частности, ограничивает себя в пище, сводя еду к минимуму. Очевидно, что такой тип жизни вряд ли вообще может привести к развитию техники приготовления пищи. Подобным же образом можно заключить, что тип жизни бодисатвы, который не желает двигаться, т.е. предпочитает пребывать в состоянии полной неподвижности и отдавать все сбереженные силы медитации, едва ли может в принципе привести к изобретению такого средства передвижения, как автомобиль. В противоположность всему этому индийский бодисатва «будет непреклонно развивать все виды техники, чуждые нам, европейцам, такие как техника факиров и йогов, разные способы достижения экстаза...». Испанский идальго, подобно индийскому бодисатве, также сводит свои материальные потребности к минимуму и поэтому он не работает и «не создает каких-либо видов техники». Совсем другое дело английский джентльмен, который, в отличие от предыдущих человеческих проектов, «стремится жить в подлинном мире максимально насыщенной жизнью». Идеализируя, по сути дела, образ джентльмена (как, впрочем, и все английское), Х.Ортега-и-Гассет приписывает этому жизненному типу такие важнейшие характеристики как уверенность в себе, честность, «чувство справедливости, искренность, самообладание, основанное на предваритель­ном господстве над окружающим, а также ясное понимание своих прав по отношению к другим и прав других по отношению к себе; иными словами, понимание собственных обязанностей».

Что же касается периодизации истории техники, то ее исходным основанием или принципом (критерием) должно, по мнению Х.Ортеги-и- Гассета, стать именно отношение между человеком и техникой. В соответствии с данным принципом, он различает три значительных этапа или стадии в историческом развитии техники, которые он называет: техникой случая, техникой ремесла и техникой человека-техника. Техника случая -это исторически первая форма существования техники, присущая прево-бытному обществу и характерная для «доисторического человека, а также нынешних дикарей». Она отличается простотой и скудностью техники и крайней ограниченностью набора технических действий, в связи с чем техническое открытие или изобретение остается далеко неосознанным, непреднамеренным, а, стало быть, и случайным актом.259 Поэтому можно сказать, что Х.Ортега-и-Гассет полностью разделяет рассмотренный выше взгляд Л.Грейгера и Л.Нуаре о случайном характере исходной исторической формы изобретения и всей технической деятельности.

Техника же ремесла — это техника Древней Греции, доимператорс-кого Рима и европейского Средневековья. При ней существенно расширяется набор технических действий, усвоение которых требует теперь специальной выучки и подготовки, поэтому занятие технической деятельностью становится профессией особой социальной прослойки — ремесленников. И, тем не менее, техника на второй исторической стадии своего развития еще далека от того, чтобы стать основным условием поддержания жизни. Она остается техникой орудий, а не машин и поэтому в ремесле человек «продолжает оставаться главным действующим лицом». И еще одно немаловажное отличие техники ремесла — это соединение обоих моментов техники или аспектов технической деятельности, т.е. и создания проекта, и его исполнения или реализации в одном и том же лице — в ремесленнике. Поэтому «распад ремесленника на свои две составные части, радикальное отделение техника от рабочего и есть один из главных симптомов наступления третьей стадии».

На третьей стадии своей эволюции техника перестает быть манипуляцией орудием, какой была раньше, и становится машинной. Первой машиной в собственном смысле Х.Ортега-и-Гассет считает построенный в 1825 г. ткацкий станок Роберта, т.к. именно этот станок явился первым самостоятельно (автоматически) действующим техническим устройством. Исходя из этого можно полагать, что третья стадия технической эволюции — «техника человека-техника» или современная техника — берет свое начало именно в XIX столетии. Машина в корне меняет отношение между человеком и орудием: если раньше орудие служило человеку и было простым дополнением к нему, то при современной машинной технике, наоборот, сам человек служит машине и становится простым придатком к ней. Повторяя, по сути дела, данное Марксово положение, Х.Ортега-и-Гассет вместе с тем полагает, что третья стадия технической эволюции характеризуется также тем, что «сказочным» становится рост технических действий и достижений. Данное обстоятельство приводит к тому, что «ныне жизненные технические предпосылки во много раз превосходят природные...», а, стало быть, и к превращению техники в основное условие человеческого существования. Но, с другой стороны, именно неограниченные возможности «техники человека- техника» и стали, в конечном итоге, источником бездуховности современной эпохи, т.е. той подлинной причиной, которая, привела к «кризису желаний» современного человека, к его фактическому духовному обнищанию или опустошению. И действительно, только потому, что «вообразив, что он способен быть всем, человек тут же перестал сознавать, кто он на самом деле...». Таким образом, можно заключить, что «быть техником, и только техником, — значит иметь возможность быть всем и, следовательно, никем». Именно так, т.е. будучи практически безграничной в своих возможностях, современная техника превращается, наподобие формальной логики, в «пустую, чистую форму», не способную определить содержание жизни. «Вот почему наше время — как никогда техническое — оказалось на редкость бессодержательным и пустым». В связи с этим и понимая, что «человеческая жизнь — это не только борьба с материей, но и борьба человека со своим духом», Х.Ортега-и-Гассет с некой скрытой надеждой обращает свой взор на «непостижимую Азию», которая, несомненно, превзошла «Евроамерику» в технике духа.Подводя общий итог сказанному, можно отметить, что, несмотря на созвучие отдельных его оценок с некоторыми моментами марксистского анализа техники, Х.Ортега-и-Гассет все же разрабатывает свою техно- философскую концепцию в целом на базе некоего синтеза философии жизни и экзистенциализма. Правда, сам он никогда не считал себя экзистенциалистом и предпочитал называть свое учение «рациовитализмом».