Философия техники

В результате исследования и проведенного анализа в указанной выше работе Л.Мэмфорд приходит, в частности, и к выводу о том, что «машины возникают как своеобразное отрицание органической и живой природы» и что они накладывают определенные ограничения на человека233. Этот и другие свои выводы он уточняет и развивает дальше в другом своем фундаментальном двухтомном труде «Миф машины» (1969, 1970), в работе «Человек как интерпретатор» (1950) и в других своих произведениях. Продолжая в этих работах свои размышления по поводу сущности человека и категорично выступая против узкого понимания этого последнего как «homo faber» («человека-строителя» или «человека умелого»), он требует рассматривать и определять его именно как «homo sapiens» («человека разумного»), поскольку сущность человека заключается в мышлении, а не в простом делании. Он, в частности, утверждает, что человека от простого животного «отличает не делание, а мышление, не орудие, а дух, являющийся основой самой «человечности» человека». В свете сказанного становится понятным, почему Л.Мэмфорд считает необходимым охарактеризовать человека главным образом как интерпретатора. И в самом деле, настаивает он, все то, что человек знает о мире, он добыл «с помощью интерпретации, но не с помощью непосредственного опыта и эксперимента»234. Поэтому если бы человек лишился своей интерпретаторской способности, то в таком случае он был бы полностью парализован и «очутился бы в более беспомощном и диком состоянии, чем любое другое животное...»235. В непосредственной связи с интерпретаторской способностью человека находится и проявляется такое сущностное его качество, как самотворчество. Следовательно, можно сказать, что человек представляет собой единственное живое существо, которое само себя проектирует и само себя создает236.

Однако наиболее интересным и оригинальным аспектом технофи- лософской концепции Л.Мэмфорда, безусловно, остается его учение о так называемой «мегамашине», которое, несомненно, придает его тех- нофилософским представлениям некое социологическое измерение, хотя, конечно, их антропологическая направленность остается при этом превалирующей.

В историческом развитии техники Л.Мэмфорд выделяет два ее главных типа: биотехнику и монотехнику. Биотехника — это тот тип техники, который ориентирован на удовлетворение жизненных запросов и естественных потребностей и устремлений человека. Она включает в себя «все необходимое для жизни». Поэтому она гармонирует с приро­дой и открывает перед человеком достаточный простор для его самореализации.

В отличие от нее монотехника, базирующаяся «на научной интеллигенции», ориентируется «главным образом на экономическую экспансию, материальное насыщение и военное производство»237. Она имеет' своей целью укрепление системы личной власти и поэтому носит авторитарный характер. Она враждебна природе и человеку и ее авторитарный статус восходит в своих истоках к тому раннему периоду существования человеческой цивилизации, когда впервые была изобретена «мегамаши-на», т.е. та мощная социальная организация нового типа, которая была «способной повысить человеческий потенциал и вызвать изменения во всех аспектах существования...»238. Изобретение этой «мегамашины», ставшей главной, наиболее важной движущей силой общественно- исторического процесса, скрывающейся за различными техническими достижениями ранней цивилизации, ускользнуло от внимания ученых, которые ничего более не замечали, кроме этих отдельных достижений. Оно произошло на том раннем этапе культурно-исторического развития человечества, который был отмечен появлением первых цивилизаций, хотя и оставалось все это время незамеченным. Исторически первая культурная форма существования рода человеческого — деревенская или общинная культура неолита — была, по мнению Л.Мэмфорда, воздвигнута «на трех фундаментальных камнях»: эмоциональном единении и неукоснительном следовании табу, начале коммуникации посредством языка и групповом сотрудничестве или кооперации как результате упорядочения «всех видов деятельности под контролем табу и строгих обычаев...». Из данной неолитической структуры впоследствии вырастает иная социальная организация «уже не «демократическая»..., но авторитарная, управляемая из центра, контролируемая господствующим меньшинством». Эта новая культура или «новая общность сформировала иерархическую структуру, социальную пирамиду, включающую от основания до вершины множество семей, множество деревень, множество занятий, нередко — множество регионов, и не в последнюю очередь — множество богов. Эта политическая структура была базовым изобретением новой эпохи: без нее ни ее монументы, ни ее города не могли быть построены...» .

Данная иерархическая организация или пирамида возникает вместе с появлением царской власти, сменившей власть сельской общины где-то в конце четвертого или в самом начале третьего тысячелетия до н.э. И поскольку на базе этой абсолютной власти формируются те уникальные структуры, которые выполняли функции, перешедшие впоследствии к машинам, постольку Л.Мэмфорд решает называть новую социальную организацию «архитипической машиной». Изобретение данной машины он считает «наивысшим достижением ранней цивилизации; техническим свершением, которое послужило образцом для всех позднейших форм механической оранизации» и поэтому характеризует его как «величайший и самый прочный вклад» царизма в историю. Ведь только «благодаря такому изобретению пять тысяч лет назад были решены грандиозные инженерные задачи, соперничающие с лучшими достижениями в массовом производстве, стандартизации и дальнейшем проектировании» .

Архитипическая форма машины оказалась «невидимой» и оставалась «нераспознанной» ни археологами, ни историками в силу двух взаимосвязанных между собой причин. Во-первых, она была построена из живого человеческого материала, а ее детали состояли, следовательно, из «плоти и крови». И только впоследствии эти детали «заменялись в ней более надежными механическими деталями». Во-вторых, она функционировала и безотказно действовала «лишь до тех пор, пока религиозная экзальтация, магическая абракадабра и царский приказ», ее «создавшие, принимались всеми членами общества как нечто безусловно данное». В зависимости от конкретной ситуации Л.Мэмфорд называет архитипическую машину то «невидимой», то «трудовой», то «военной», то «бюрократической», то «человеческой» машиной. «Но в том случае, — подчеркивает он, — когда в понятие включаются все компоненты — политические, экономические, военные, бюрократия и царская власть — я буду называть ее «мегамашиной», упрощенно: большой машиной. Технические средства, почерпнутые из такой мегама-шины, становятся «мегатехникой» в отличие от более скромных специфических технологий, которые обеспечивали, вплоть до настоящего столетия, выполнение (иногда с помощью энергетических машин) большей части повседневных работ в мастерских и фермах»241.

Человеческая машина с самого начала своего существования объединила в себе два аспекта или «два фактора: один — негативный, принудительный и слишком часто разрушительный; другой — позитивный, жизнетворный, конструктивный». Эти факторы действовали во взаимной связке. Отмечая все это, Л.Мэмфорд считает необходимым заявить, что называть коллективные человеческие целостности машинами далеко «не значит попусту играть словами». Дело в том, что к этим целостностям вполне применимо идущее от Франца Рело классическое определение машины как комбинации «строго специализированных и способных к сопротивлению частей, функционирующих под человеческим контролем, для использования энергии и выполнения работы...». Поэтому «великая трудовая машина оставалась истинной машиной во всех отношениях, тем более, что ее компоненты, хотя и сотворенные из человеческой плоти, нервов и мускулов, были сведены к чисто механическим элементам и жестко стандартизированы для выполнения ограниченных задач». И все же между древней человеческой машиной или «мегамашиной» и ее «дегуманизированными современными соперницами» существуют важные различия «как в методе, так и в лежащей в их основе цели». Среди этих различий Л.Мэмфорд особо выделяет следующее.

Все типы современной машины представляют собой «трудосберегающие устройства», поскольку они должны выполнять максимальный объем работы при минимальных затратах непосредственных человеческих усилий. Между тем древние мегамашины никакого значения не придавали экономии человеческого труда. В данном отношении они были просто «трудоиспользуюшими устройствами». При этом необходимо заметить и то, что в них исключительно важную роль играли не только талантливые инженерные решения (как, например, это имело место при строительстве пирамид), но и «миф, сплачивающий человеческие элементы машины»242.

Для нормального функционирования «человеческой машины» («мегамашины») «необходимы были два средства: надежная организация знаний, естественных и сверхъестественных, и развитая система отдачи, исполнения и проверки исполнения приказов. Первое воплощалось в жречестве, без активной помощи которого институт царизма не мог бы существовать; второе — в бюрократии. Обе организации были иерархическими, на вершине иерархии стояли первосвященник и царь. Без их объединенных усилий институт власти не мог эффективно функционировать. Это условие остается истинным и сегодня...».

Следовательно, первое из указанных двух средств, т.е. знание как естественное, так и сверхъестественное, должно было оставаться в руках лишь одной жреческой элиты, т.е. быть жреческой монополией или жреческой собственностью. Ведь только при таком условии, а стало быть, лишь при жестком тотальном контроле над информацией и ее «дозировании» для широких слоев населения, можно было обеспечивать слаженность работы «мегамашины» и сберечь ее от разрушения. В противном случае, т.е. при разглашении «тайн храма» и обнародовании «закрытой информации» «мегамашина» непременно приходит в упадок и в конечном итоге разрушается и гибнет. В связи с этим Л.Мэмфорд обращает внимание на то обстоятельство, что «язык высшей математики и компьютеризация восстановили сегодня и скретность, и монополию знаний с последующимвоскрешением тоталитарного контроля над ними» .

Что же касается второго условия (средства), необходимого для функционирования «мегамашины», т.е. бюрократии, то она обеспечивает собой ее «интегральную часть», поскольку представляет собой группу людей, «способных передавать и выполнять приказы с ритуалистической пунктуальностью жреца и бездумным повиновением солдата». Бюрократия по своей сущности составляет третий вид «мегамашины» (Л.Мэмфорд называет ее «коммуникационной машиной») и вместе с военной и трудовой машинами входит в тоталитарную систему как ее важнейший интегрирующий компонент. Именно ею царская власть оперирует в качестве эффективного административного метода (или инструмента), который требует «усердного подавления всех автономных функций личности, готовности выполнять повседневные задачи с ритуальной точностью» и обеспечения тем самым ее абсолютного повиновения. Поэтому можно сказать, что «унич­тожение человечесих измерений и органических пределов составляет, в сущности, главный предмет гордости авторитарной машины» .

Еще одна важная черта, характерная для древней «мегамашины» — это слияние монополии власти с монополией личности, поскольку «только царь был наделен всеми атрибутами личности». Следовательно, на ранней стадии человеческой цивилизации «личность и власть выступают нерасчлененными: обе были сосредоточены в царе. Ибо только суеверен... мог вести себя как ответственная личность». И если бы этого не было, а следовательно, «если бы царская власть не нашла способа расширить масштабы деятельности человеческой машины и тем самым возвысить царское притязание на абсолютное повиновение, весь дальнейший путь цивилизации мог бы быть иным». Однако, несмотря на это и вопреки своему заявлению о том, что он «не в состоянии дать готовые ответы», Л.Мэмфорд ничуть не сомневается в необходимости широкомасштабного разрушения «Мегамашины во всех ее институциональных формах», ибо только подобный радикальный шаг может вновь обратить технику «на службу человеческого развития» и снова сделать «весь мир биотехники... более открытым человеку...».245

23.Философия техники Х.Ортеги-и-Гассета: техника как «производство избыточного»

В 1939 году Хосе Ортега-и-Гассет (1883-1955) опубликовал отдельной книгой свои «Размышления о технике», в основу которых он положил прочитанные им в 1933 г. в Испании университетские лекции, посвященные проблемам техники. В данной работе на вопрос «что такое техника?» он пытается ответить исходя из понятия «потребность» и определения способа ее удовлетворения у человека. Первичной или исходной потребностью он считает жизнь, а все остальное - это лишь ее проявления (следствия). При этом жизнь как «потребность потребностей» не навязана «человеку силой как материи «навязано» свойство сохраняться». Напротив, человек живет лишь постольку, поскольку сам того желает. Это значит, что он — единственное живое существо, которое способно ставить конец своему собственному существованию, т.е. уничтожить себя и прекратить свое присутствие в мире .

Х.Ортега-и-Гассет различает два типа или, согласно его терминологии, «репертуара» потребностей и действий, направленных на их удовлетворение. Первый из них включает в себя только естественные, органические, т.е. биологические потребности и действия, непосредственно их удовлетворяющие. Поэтому он является общим для человека и животных. Однако любое животное, не найдя в своей природной среде предметов удовлетворения своих естественных потребностей, «никогда ничего не предпринимает и тихо ждет смерти». Человек же, наоборот, в подобной ситуации предпринимает «действия иного типа — произвол- ство, изготовление того, чего нет у природы...», т.е. пускает в ход так называемый второй «репертуар» потребностей и действий. Будучи присущим только ему одному, данный «репертуар» включает в себя такие акты и действия, которые сами по себе не направлены прямо на удовлетворение его биологических потребностей как, например, разведение огня, строительство дома, возделывание земли и т.д. В связи с этим Х.Ортега-и-Гассет формирует свою мысль о том, что человек отличается от животного не столько мышлением, сколько способностью «на время освобождаться от насущных жизненных требований, отвлекаться от них и представлять себе свободную возможность для занятия различными видами деятельности, которые сами по себе вовсе не являются удовлетворением потребностей»

Итак, если жизнь животного полностью совпадает с системой элементарных, биологических потребностей и актов, прямо направленных на их удовлетворения, то «человеческая жизнь не совпадает или, по крайней мере, не во всем совпадает с составом природных потребностей». Это значит, что животное всегда тождественно объективным условиям своего существования, т.е. совпадает с природой или обстоятельствами, а человек — нет. Более того, человек на самом деле есть нечто даже чуждое обстоятельствам. Он, хотя и погружен в этих последних, но вместе с тем способен иногда «от них избавляться и, самоуглубившись, сосредоточиться на себя...». И именно в подобные «внеприрод-ные сверхъестественные моменты самоуглубления и возврата к себе человек как раз выдумывает и осуществляет все действия упомянутого второго разряда: разводит огонь, строит жилище, возделывает поле, конструирует автомобиль».

Следовательно, только при помощи действий второго «репертуара» человек видоизменяет и преобразует природу, окружающие его условия и обстоятельства и, таким образом, создает «то, чего до сих пор не было». Именно эти действия Х.Ортега-и-Гассет характеризует как технические, которые свойственны исключительно человеку. Они образуют собой технику, «которую можно определить как преобразование человеком природы с целью удовлетворения потребностей». Уточняя далее это определение, он замечает, что природа предъявляет человеку категорические требования в виде естественных потребностей, на которые человек отвечает именно тем, что навязывает природе изменения, т.е. преобразовывает ее. Следовательно, техника далеко не является действиями, «которые человек выполняет, чтобы удовлетворить потребности». Техника — это изменение или преобразование «той природы, которая делает нас нуждающимися, обездоленными». Она суть «реакция человека на природу или обстоятельства, в результате которой между природой, окружением, с одной стороны, и человеком - с другой, возникает некий посредник — сверхприрода или новая природа, надстроенная над первой»