Историография

1. Предмет, цели, задачи историографии.

Историография — история исторической науки в целом, а также совокупность исследований в области истории, посвященных определенной теме или исторической эпохе (например, историография эпохи Крестовых походов), или совокупность исторических работ, обладающих внутренним единством в идеологическом или национальном отношении (например, марксистская историография, французская историография). Также, научная дисциплина, изучающая историю исторической науки.

Она истолковывает и  оценивает исторические источники  в их взаимосвязи и взаимодействии.

«В летописях очень  подробно описывается, как прогоняли Александра новгородцы. В учебниках же, в популярной литературе об этом нет и ни полслова. Провал, конечно, не в цепи исторических событий, провал в историографии — в том, как пишется история. Что выгоняли — это история. Что этот факт замалчивают — это историография.»

Историография начинается в Греции с Гeкатея и Геродота. Геродот объясняет, почему он взял на себя труд написать свою Историю: чтобы память о подвигах людей не потерялась в глубине веков. Он хотел сохранить память о деяниях, совершенных греками и варварами. Мотивы творчества других историков античности будут иными. Фукидид, например, стремился показать вечную борьбу за власть, по его мнению, являющуюся характерной чертой человеческой натуры; Полибий утверждал, что вся история мира имеет конечной и высшей точкой своего развития Римскую империю, он писал свои книги, считая что опыт, добытый при изучении истории, является лучшим руководителем в жизни; Тит Ливий искал в истории «модели для нас и нашей страны».

Историография необходима и полезна, так как она иллюстрирует процесс вечного становления в жизни народов, и что особенно важно, сохраняет в памяти человечества подвиги различных народов, имена и приключения выдающихся личностей.

С XIX века историография начинает играть очень важную роль. Западная культура прилагает большие усилия по историографическому анамнезу. Она старается обнаружить, «пробудить» и восстановить прошлое наиболее экзотических и наиболее отдаленных обществ, а также предысторию Ближнего Востока и культуру «диких» народов, находящихся на пороге исчезновения, хотят воскресить все прошлое человечества. Происходит головокружительное расширение исторического горизонта.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

5. Зарождение  «норманнской» теории и борьба с нею…

НОРМАННСКАЯ ТЕОРИЯ – направление в изучении отечественного прошлого, сторонники которого считают скандинавов, викингов, норманнов основателями русского государства. Тезис о «призвании варягов», легший в основу теории, как и она сама, более трех веков используются в научно-политических спорах как идейное обоснование концепции о неспособности славян и прежде всего русских к самостоятельному государственному творчеству и вообще развитию без культурно-интеллектуальной помощи Запада.

Норманнская теория была впервые сформулирована немецкими учёными, работавшими в России по приглашению Петербургской АН во времена правления Анны Ивановны (вторая четверть 18 в.), – Г.З.Байером, Г.Ф.Миллером и чуть позже приехавшим в Петербург А.Л.Шлецером. Описывая историю создания русского государства, они основывались на легендарном рассказе летописца из Повести Временных лет о призвании славянами на Русь варяжского конунга Рюрика, который и дал имя первой русской княжеской династии (Рюриковичи, 9–16 вв.). Под пером этих немецких историков норманны (северо-западные племена варягов, шведских викингов) и были создателями древнерусской государственности, их представители составили основу господствующего класса древнерусского общества (князья, бояре, верхушка командного состава их дружин во «времена военной демократии»). М.В.Ломоносов, современник Байера, Миллера и Шлецера, усмотрел в выдвинутой ими теории враждебный России политический смысл и указал на ее научную несостоятельность. Он не отрицал достоверности летописного рассказа, но полагал, что под «варягами» (норманнами) следует понимать племена готов, литовцев, хазар и многих других народов, а не одних лишь шведских викингов.

В 19 в. норманнская теория приобрела  в официальной русской историографии 18–19 вв. характер основной версии происхождения русского государства. Норманистами были Н.М.Карамзин и мн. другие историки его времени. С.М.Соловьев, не отрицая призвания варяжских князей на Русь, не видел в этой легенде оснований для размышлений об ущемлении национального достоинства.

К 30–50-м 19 в. борьба между «норманистами» и «антинорманистами» была одновременно борьбой «западников» и «славянофилов». Она особенно обострилась в 60-х 19 в. в связи с празднованием в 1862 тысячелетия России. Противниками теории тогда выступили Д.И.Иловайский, Н.И.Костомаров, С.А.Гедеонов (который первым попытался доказать западно-славянское происхождение варягов), В.Г.Васильевский. Они обращали внимание на то, что тезис о призвании варягов впервые был превращен в теорию именно во времена «бироновщины» (когда многие высшие должности при дворе были заняты немецкими дворянами, стремившимися обосновать культуртрегерскую роль Запада для «отсталой» России). В то же время на протяжении шести предшествующих веков (12–18 вв.) легенда о призвании Рюрика включалась во все сочинения по истории России, но никогда не была основанием для признания отсталости Руси и высокоразвитости ее соседей. И все же аргументация «антинорманистов» была слаба и к началу 20 в. победа «норманизма» в русской историографии казалась очевидной. Даже выдающий русский специалист по древнерусской летописной текстологии и археографии А.А.Шахматов, установив поздний и недостоверный характер рассказа о призвании варяжских князей, все же склонялся к идее «решающего значения» скандинавских племен в процессе государственного строительства на Руси. Даже само название древнерусского государства он производил от финской лексемы «руотси» – обозначения шведов и Швеции.

В советской исторической науке  вопрос о том, как было создано  древнерусское государство, о верности или ложности норманнской теории приобрел очевидно политическое значение. Историки, изучавшие древнейший период русской государственности (Б.Д.Греков, Б.А.Рыбаков, М.Н.Тихомиров, В.В.Мавродин) были поставлены перед необходимостью дать «ожесточенный отпор реакционной буржуазии, пытающейся очернить далекое прошлое русского народа, подорвать чувство глубокого уважения к нему со стороны всего прогрессивного человечества». Вместе с коллегами-археологами, они стремились найти обоснования высокой степени разложения у славян общинного строя к началу – середине 9 в., поскольку только это могло подтвердить наличие внутренних предпосылок возникновения государства.

Тем не менее, «норманисты», особенно те, что работали над изучением  истории древнерусского государства  в зарубежных университетах, не сдавали  позиций. Находя норманнские элементы в организации административно-политического управления, социальной жизни, культуры, норманисты старались подчеркнуть, что они были решающими в определении характера того или иного социального явления. К началу 1960-х норманисты превратились в защитников по крайней мере, одного из четырех концептов:

1) «Концепта завоевания», склонявшиеся  к идее завоевания русской  земли норманнами (разделяло большинство  историков-руссистов) 

2) «Концепта колонизации» (Т.Арне) – захвата русской территории  норманнами путем создания скандинавских колоний.

3) «Концепта политического сотрудничества»  между шведским королевством  и Русью. Вначале роль варягов  на Руси была ролью купцов, хорошо знавших чужие страны, позже – воинов, навигаторов,  мореходов. 

4) «Концепта иностранной элиты» – создания высшего класса на Руси варягами (А.Стендер-Петерсен).

Их оппоненты-антинорманисты в  своей аргументации обращали внимание на следующие положения.

1) Представители южнобалтийского  поморского славянства, входившие  в большие племенные конфедерации племен, в 8–10 вв. доминировали на южных берегах Балтики и определили многое в истории, религии, культуре этого региона, оказав влияние на судьбы и на развитие восточного славянства, особенно на его северо-западный регион, где возникли первые центры русской государственности – Старая Ладога и Новгород. Но это были не варяги, а именно поморские славяне.

2) Древние связи поморского славянства  с восточнославянскими землями  нашли отражение в языковой  общности южнобалтийских и новгородских (ильменских) славян. В Повести временных лет также сказано, что славянский язык и варяго-русский язык «суть един». В летописи найдено подтверждение того, что – по мнению ее автора – были норвежцы, шведы, датчане, а были «варяги – Русь», причем летописец выделял отдельно скандинавскую, а отдельно – варяго-русскую этническую общность.

3) Существование некоторых  древнерусских князей варяжского  происхождения (Олега, Игоря и др.) и норманнов-варягов в княжеских дружинах не противоречит тому, что государство в Древней Руси сформировалось на внутренней общественно-экономической основе. Варяги почти не оставили следов в богатой материальной и духовной культуре Древней Руси, потому что те из них, что жили на Руси, ассимилировались (ославянились).

4) Сами норманны (варяги) признавали высокий уровень развития Гардарики – «страны городов», как они именовали Русь.

5) Иноземное происхождение  правящей династии типично для  средневековья; легенда о призвании  варягов на Русь не исключение (немецкие династии берут начало  от римских, британские – от англо-саксонских).

На сегодня вопрос о происхождении русского государства  окончательно так и не прояснен. Полемика норманистов и антинорманистов  временами возобновляется, но из-за нехватки данных многие современные  исследователи стали склоняться к компромиссному варианту, возникла умеренно-норманистская теория. Согласно ей, варяги оказали серьезное влияние на древних славян, но будучи малочисленными, быстро усвоили славянский язык и культуру своих соседей.

 

 

 

 

 

8. В.Н. Татищев.

Васи́лий Ники́тич Тати́щев (1686—1750) — известный российский историк, географ, экономист и государственный деятель; автор первого капитального труда по русской истории — «Истории Российской», основатель Ставрополя (ныне Тольятти), Екатеринбурга и Перми.

Вся литературная деятельность Татищева, включая и труды по истории и географии, преследовала публицистические задачи: польза общества была его главною целью.

К главному труду своей  жизни Татищев пришёл вследствие стечения целого ряда обстоятельств. Сознавая вред от недостатка обстоятельной географии России и видя связь географии с историей, он находил необходимым собрать и рассмотреть сначала все исторические сведения о России. Так как иностранные руководства оказались полными ошибок, Татищев обратился к первоисточникам, стал изучать летописи и другие материалы. Сначала он имел в виду дать историческое сочинение, но затем, найдя, что на летописи, ещё не изданные, ссылаться неудобно, решил писать в чисто «летописном порядке».

В 1739 г. Татищев привёз в Петербург труд, над которым он проработал, по его словам, 15-20 лет, и передал его в Академию наук на хранение, продолжая работать над ним и впоследствии, «сглаживая язык» (первая редакция была написана языком, стилизованным под древнерусский язык летописей, вторая «переведена» на язык XVIII в.) и прибавляя новые источники. Не имея специальной подготовки, Татищев не мог дать безукоризненный научный труд, но в его исторических работах ценны жизненное отношение к вопросам науки и соединённая с этим широта кругозора. Среди более частных научных заслуг Татищева — обнаружение и публикация Русской правды, Судебника Ивана Грозного (1550), целого ряда летописей. Татищев постоянно связывал настоящее с прошлым: объяснял смысл московского законодательства обычаями судейской практики и воспоминаниями о нравах XVII в.; на основании личного знакомства с иностранцами разбирался в древней русской этнографии, из лексиконов живых языков объяснял древние названия. Вследствие этой-то связи настоящего с прошлым Татищев нисколько не отвлекался занятиями по службе от своей основной задачи. Напротив, эти занятия расширяли и углубляли его историческое понимание.

Особую источниковедческую проблему составляют так называемые «Татищевские известия» — информация различного объёма, которая не обнаруживается в известных нам летописях. В ряде случаев, цитируя эти известия, Татищев ссылается на летописи, надёжно не идентифицируемые («Ростовская», «Голицынская», «Раскольничья», «Летопись Симона епископа»). Особое место среди татищевских известий занимает Иоакимовская летопись — текст, снабжённый особым введением Татищева и представляющий собой выписки из особой летописи о событиях IX—X вв., автором которой Татищев считал первого новгородского епископа Иоакима Корсунянина, современника Крещения Руси.

В историографии отношение к известиям Татищева было различным. Историки второй половины XVIII в. (Щербатов, Болтин) воспроизводили его сведения без проверки по летописям; скептическое отношение к ним связано с именами А. Шлёцера и особенно Н. М. Карамзина, который счёл Иоакимовскую летопись «шуткой» Татищева, Раскольничью летопись — «мнимой», а основании критического анализа отвёл целый ряд конкретных татищевских известий и излагал их выборочно в примечаниях, а не в основном корпусе «Истории государства Российского». Во второй половине XIX в. С. М. Соловьёв и многие другие авторы приступили к «реабилитации» Татищева, систематически привлекая его известия как восходящие к не дошедшим до нас летописям. При этом учитывались и добросовестные заблуждения историка. словарь Брокгауза и Ефрона характеризует тогдашнее состояние вопроса так: «Добросовестность Татищева, раньше подвергавшаяся сомнениям из-за его так называемой Иоакимовской летописи, в настоящее время стоит выше всяких сомнений. Он никаких известий или источников не выдумывал, но иногда неудачно исправлял собственные имена, переводил их на свой язык, подставлял свои толкования или составлял известия, подобные летописным, из данных, которые ему казались достоверными. Приводя летописные предания в своде, часто без указания на источники, Татищев дал в конце концов в сущности не историю, а новый летописный свод, бессистемный и достаточно неуклюжий».

В XX веке сторонниками добросовестности (в общих чертах) труда Татищева были А. А. Шахматов и особенно Б. А. Рыбаков, предложивший весьма масштабные реконструкции утраченной «Раскольничьей летописи», личности и идеологии её автора. Скептические гипотезы относительно большинства «известий» выдвигали М. С. Грушевский, А. Е. Пресняков, детально работавший с рукописями Татищева С. Л. Пештич. В 2005 году А. П. Толочко в специальной работе об «Истории» пришёл к выводу о вымышленности вообще всех дополнительных татищевских известий, а также о том, что ссылки на источники у Татищева последовательно мистифицированы; с его точки зрения, все использовавшиеся им источники в действительности известны исследователям, а отчасти даже сохранились конкретные рукописи. При этом Толочко подчеркивает, что это не свидетельствует о научной недобросовестности, а скорее как раз отражает именно самостоятельную исследовательскую, не «бесхитростно летописную» деятельность историка: дополнительные «известия» — это, как правило, отсутсвующие в источниках логические звенья, реконструированные автором, иллюстрации его историографических и философских концепций и т. п. Дискуссия вокруг «татищевских известий» продолжается.