Любовь, жизнь и смерть в романе И.А.Бунина «Жизнь Арсеньева»: речевые средства их реализации

    В целом третья глава первой книги  отличается, пожалуй, наиболее интенсивным  применением вербоидов с деривантом испытывать. Смысловые импульсы от главы ощущаются и на других страницах романа. Так, сконцентрированные содержательные элементы второго абзаца третьей главы явственно проступают в следующем контексте: «Бедная была эта радость, столь же бедная, как и та, что испытывал я от ваксы, от плёточки. ( Все человеческие радости бедны, есть в нас кто-то, кто внушает нам порой горькую жалость к самим себе)»[6, 16]. Мысль о старике-разбойнике с топором находит модифицированное выражение в тексте второй главы второй книги: «Большая дорога возле Становой спускалась в довольно глубокий лог, по-нашему, верх, и это место всегда внушало почти суеверный страх всякому запоздавшему проезжему, в какое бы время года ни проезжал он её, и не раз испытал в молодости этот чисто русский страх и я сам, проезжая под Становой. …Становлянский верх славился больше всех. Ночью возле него всегда невольно замирала душа.…Всё представлялось: глядь, а они и вот они – не спеша идут наперерез тебе, с топориками в руках, туго и низко, по самым кострецам, подтянутые, с надвинутыми на зоркие глаза шапками…» [6, 58].

    В конце романа сообщается о болезни  и смерти Лики, возлюбленной Алексея  Арсеньева, и о её предсмертном желании скрывать это от него как можно дольше. Весьма символична заключительная фраза романа, представляющая смысловой сгусток, итог – торжество любви над смертью: «Я видел её (во сне. – С.В.) смутно, но с такой силой любви, радости, с такой телесной и душевной близостью, которой не испытывал ни к кому никогда»[6, 288]. Семантическим каркасом здесь является двойная трансформа вербоидов испытывать любовь, испытывать радость, испытывать близость. Во-первых, они объединены с помощью дериванта испытывать в один структурно-семантический комплекс; во-вторых, осуществлён его раздел: именные компоненты сосредоточены в главной части предложения, а заместитель именных компонентов местоимение «которой» и деривант – в придаточной.

    Рассмотренные примеры использования вербоидов свидетельствуют, что эти коммуникативные эквиваленты глаголов – естественные элементы повествования. Благодаря заложенным в них системой языка потенциальным трансформациям, вербоиды способны передать тончайшие процессуальные и статальные ситуации, выразить такие движения мысли, которые глаголы материализовать не могут.

    И.А.Бунин  использует структурно-деривационные, семантические и дистрибутивные возможности этих дискретных единиц по максимуму в соответствии со своим природным даром замечательного мастера русского художественного слова, удивительно глубокого аналитика самых сокровенных человеческих чувств, переживаний, размышлений.

    Итак, изложенный материал позволяет завершить  эту главу тем, о чем  шла  речь в ее начале: несмотря на тенденцию  к сворачиванию двухкомпонентных единиц в однокомпонентные, на этом участке языковой системы превалирует другая тенденция – тенденция к усложнению, к активному распространению неоднословных наименований действия с десемантизированным компонентом. Она подтверждается на лексическом, деривационном, морфологическом, синтаксическом и контекстуальном уровнях. Поэтому между тенденцией к экономии, упрощению языковых элементов и тенденцией к их усложнению весьма противоречивые отношения, не позволяющие категорично утверждать о свертывании на всех участках языковой системы двухкомпонентных единиц в однокомпонентные – универбы. 

    Как видим, у вербоидов разнообразный, обусловленный контекстом, диапазон смыслового распространения. В свою очередь, они оказывают организующее семантическое воздействие на различные по объему контекстные части, а также на все содержание произведения. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

1.2.3 Своеобразие синтаксиса романа

    Поскольку начало «Жизни Арсеньева» передает формирование детской психологии, которая еще  не оперирует сложными понятиями, то и синтаксические конструкции, используемые автором в книге первой романа относительно просты, особенно в главе  первой: сложное предложение состоит  из трех простых, связанных между  собой связью последовательного  подчинения: «И очень жаль, что мне сказали, когда именно я родился»[6, 7].

    Отдельно  взятые простые предложения более  распространены, например, однородными  обстоятельствами места: «Я родился полвека тому назад, в средней России, в деревне, в отцовской усадьбе»[8, 7]. В некоторых случаях автор использует целый смысловой ряд однородных членов: «Были собаки, лошади, овцы, коровы, работники, были кучер, староста, скотницы, няньки, мать и отец, гимназисты-братья, сестра Оля, еще лежавшая в люльке…»[6, 9].

    И. А. Бунин использует в качестве однородных членов и сказуемые: «Глубина неба, даль полей говорили мне о чем-то ином, как бы существующем помимо них, вызывали мечту и тоску о чем-то мне недостающем, трогали непонятной любовью и нежностью неизвестно к кому и чему…»[6, 9].

    Любопытство взрослеющего человека раскрывается с  помощью концентрации вопросительных предложений: «Но кто знает? Может быть, великое несчастье. Да и правда ли, что не подозревал бы? Не рождаемся ли мы с чувством смерти? А если нет, если бы подозревал, любил ли бы жизнь так, как люблю и любил?»[6, 7].

    Восторженность  ребенка мастерски передается с  помощью восклицательных предложений, которые включены автором в состав синтаксического целого: «За всю мою жизнь не испытывал я от вещей, виденных мною на земле, - а я видел много! – такого восторга, такой радости, как на базаре в этом городе, держа в руках коробочку ваксы. Круглая коробочка эта была из простого лыка, но что это было за лыко, и с какой несравненной художественной ловкостью была сделана из него коробочка! Черная, тугая, с тусклым блеском и упоительным спиртным запахом!»[6, 12]. Повторы слов только усиливают экспрессивность повествования в приведенном отрывке.

    Усложнение  понимания окружающего мира реализовано  в авторском тексте с помощью  сложных синтаксических конструкций  с сочинением и подчинением, осложненных  обособленными определениями, выраженными  прилагательными с зависимыми словами: «И вот я расту, познаю мир и жизнь в этом глухом и все же прекрасном краю, в долгие летние дни его, и вижу: жаркий полдень, белые облака плывут в синем небе, дует ветер, то теплый, то совсем горячий, несущий солнечный жар и ароматы нагретых хлебов и трав, а там, в поле, за нашими старыми хлебными амбарами – они так стары, что толстые соломенные крыши их серы и плотны на вид как камень, а бревенчатые стены стали сизыми, - там зной, блеск роскошь света, там, отливая тусклым серебром, без конца бегут по косогорам волны неоглядного ржаного моря»[6, 16-17].

    Особенно  много подобных синтаксических конструкций в пейзажных зарисовках И.А.Бунина. Фактически 6-9 главы первой книги представляют собой зарисовки природы и помещичьего быта; характерно, что при описании трудовых процессов в усадьбе преобладают глаголы настоящего времени и глагольные формы тоже: «После чая отец иногда едет со мной на беговых дрожках в поле, где, смотря по времени, или пашут, то есть идут и идут, нагибаясь, отступаясь в мягкой борозде, приноравливая к натуживающейся лошади и себя, и тяжело скрипящую соху, на подвои которой лезут серые пласты земли, разутые без шапок мужики, или выпалывают кто просо, кто картошки несметные девки, радующие своей пестротой, бойкостью, смехом, песнями, или носят, со свистом, приседая и раскорячиваясь, валят густую стену жаркой желтой ржи косцы с почерневшими от пота спинами, с расстегнутыми воротами, с ремешками вокруг головы, а следом за ними работают граблями и, сгибаясь, наклоняясь, борются с колкими головастыми спонами, пахнущими разогретой на солнце золотой ржаной соломой, мнут их коленом и туго вяжут подоткнутые бабы…»[6, 22].

    Представлены  в романе и соответствующим образом  синтаксически оформленные реминисценции и аллюзии из произведений А.С. Пушкина и Н. В. Гоголя, а в главе 15-ой первой книги и цитаты из произведений названных авторов. Начало упомянутой главы напоминает литературное эссе, автор рефлектирует по поводу чувств, которые вызывали у него стихи из «Руслана и Людмилы»: «Казалось бы, какой пустяк – несколько хороших, пусть даже прекрасных, на редкость прекрасных стихов! А меж тем они на весь век вошли во все мое существо, стали одной из высших радостей, пережитых мной на земле. Казалось бы, какой вздор – какое-то никогда и нигде не существовавшее лукоморье, какой-то «ученый кот», ни с того ни с сего очутившийся на нем и зачем-то прикованный к дубу, какой-то леший, русалки и «на неведомых дорожках следы невиданных зверей»[6, 37]. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

    ГЛАВА 2. СИСТЕМА РЕЧЕВЫХ  СРЕДСТВ РЕАЛИЗАЦИИ КОНЦЕПТОВ  ЛЮБОВЬ, РЕВНОСТЬ, СМЕРТЬ И ЖИЗНЬ В РОМАНЕ

    2.1  Понятие концепт в научной литературе

    В конце XX века в отечественной филологии  оформляется новое направление  – «концептуально – культурологическое». Речь идет о широком взгляде на слово, которое изучается «на  стыке целого ряда гуманитарных отраслей знания – лингвистики, литературоведения, логики, философии, искусствознания  и культурологии».

    Концепт – это содержательная сторона  словесного знака (значение – одно или некий комплекс связанных  значений), за которой стоит понятие (т. е. идея, фиксирующая существенные «умопостигаемые» свойства реалий и  явлений, а также отношения между  ними), принадлежащее умственной, духовной или жизненно важной материальной сфере  существования человека, выработанное и закрепленное общественным опытом народа, имеющее в его жизни  исторические корни, социально и  субъективно осмысляемое и –  через ступень такого осмысления – соотносимое с другими понятиями, ближайшее с ним связанными или, во многих случаях, ему противопоставляемыми. Понятие, лежащее в основе концепта, имеет свой собственный потенциал, оно способно дифференцироваться: элементарное отражение этой способности словари показывают как тенденцию к образованию разнообразных словесных оттенков и переносов[11, 36].

    Такое определение концепта в полном объеме может быть принято применительно  к тем единицам, которые в специальной  литературе называются «большими» или  «великими», «базовыми», «основными»  концептами. Не следует, однако, забывать, что такие «основные» концепты окружены сопутствующими им единицами – «малыми», «неосновными», «небазовыми» концептами, в которых часто отсутствуют некоторые из перечисленных выше признаков, такие, например, как обязательность глубоких исторических корней, традиционность обозначения; в «малых» концептах могут отсутствовать и исторически сложившиеся социальные либо субъективные оценки или оппозиционное сопоставление с другими единицами. Такие малые концепты с «ущербной» системой концептуальных признаков не выпадают, однако, из области основного концепта: они создают ту органическую среду, без которой он не существует[11,38]. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

    2.2 Своеобразие композиции романа

    В центре романа – личность, показанная в процессе непрерывного становления, внутреннего духовного обогащения. Это необычный рядовой человек, а художественно одаренная личность.

    Неторопливо и внимательно прослеживает Бунин  историю духовного созревания Алексея  Арсеньева.

    Первая  книга романа – период самого раннего  детства. Сначала – отдельные зрительные впечатления: «пустынные поля, одинокая усадьба среди них…Зимой безграничное снежное море, летом – море хлебов, трав, цветов.… И вечная тишина этих полей, их загадочное молчанье…» [6, 12]

    Сознание  маленького Алеши еще одиноко, не воспринимает ни людей, ни звуков, ни запахов.

    «Где были люди в это время? Но они все же были, какая-то жизнь все же шла.… Почему же остались в моей памяти только минуты полного одиночества?»[6, 11].

    Чарующий мир захватывает мальчика. «Ах, какая томящая красота! Сесть бы на это облако и плыть, плыть по нем в этой жуткой высоте… в близости с богом и белокрылыми ангелами…»[6,14].

    И вот в поле зрения появляются люди, животные, события, которые всплывают  в памяти: поездка в город. Он поразил  мальчика количеством и громадностью домов, блеском стекол и вывесок, гулом колоколов, жутким видением мрачной  тюрьмы на окраине.

    « …город гордился своею древностью и имел на это право…во времена княжеств Владимирского-Рязанского принадлежал к тем важнейшим оплотам Руси, что, по слову летописцев, первые вдыхали бурю, пыль и хлад из-под грозных азиатских туч»[6, 16].

    Каждое  слово в этом отрывке доставляет наслаждение своею простотой, точностью, образностью. Чего стоят только одни слова о том, что эти «древние города вдыхали бурю и свист караульных, грохот колотушек по чугунным доскам, призыв всех на городские валы»[8, 13].

    Незаметно и постепенно вступает герой в  жизнь сознательную. Мир расширяется, обогащается новыми впечатлениями. Здесь и радость первооткрытия и горечь от первых переживаний: гибель Сеньки, упавшего вместе с лошадью в страшный и таинственный “провал” на дне оврага, смерть маленькой сестренки Нади. Пробуждается воображение под воздействием сказок матери и особенно бесед с домашним учителем Баскаковым, странным, неуживчивым и талантливым человеком, научившим ребенка читать и писать, полюбить Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Нельзя читать без душевного потрясения строки о матери: