Судьба Учредительного собрания

замену торговли «планомерным, организованным в общегосударственном масштабе

распределением продуктов». Не менее глубоки  разногласия  между  ними  и  по

поводу организации  власти и управления. В отличие  от меньшевиков  и  эсеров,

настаивавших  на  «расширении  избирательного  права  в  Совета  для    всех

трудящихся, обеспеченном тайным голосованием и свободной устной  и печатной

агитации», большевики в своей  Программе  признают  приоритет  «пролетарской

демократии» перед  «формальным  провозглашением  прав  и  свобод»,  отвергают

принципы разделения законодательной, судебной и исполнительной власти.

      Принципиальные  различия в понимании  сущности  перехода  к  социализму

делали  большевиков  и   находящихся   в   оппозиции   к   ним   социалистов

потенциальными  противниками,   вынуждаемыми   обстоятельствами   борьбы   с

буржуазно-помещичьей контрреволюцией к более или  менее  терпимому  отношению

друг  к  другу.  Однако  если  в  глазах  меньшевиков  и  эсеров  большевики

выглядели  выразителями  интересов   деклассированных   слоев   общества   и

дорвавшейся  до  власти  новой  бюрократии,  то   большевики   смотрели   на

меньшевиков и эсеров как на политических агентов мелкой  буржуазии.  В  этой

связи меньшевики и  эсеры не могли не  считаться  с  тем,  что  большевики  в

общем справляются с задачами  борьбы  против  белогвардейцев  и иностранной

военной интервенции, а большевики – с тем, что  именно  мелкая  буржуазия  в

лице среднего крестьянства является и главным источником  продовольственного

снабжения и основным резервом Красной армии. 

Отсюда вытекали и соответствующие действия большевиков  по расщеплению эсеро-

меньшевистской оппозиции  на ее социальное и политическое начала: чем  больше

послабления делаласоветская власть  среднему  крестьянству,  тем меньше  их

доставалось эсерам и меньшевикам и,  наоборот,  когда  среднее  крестьянство

становилось неуправляемым, большевики  допускали  известное  участие  ПСР  и

РСДРП в политической жизни страны. 

РКП (б) меняла свое отношение  к  меньшевикам  и  эсерам,  то  подвергая  их

репрессиям, то отпуская их активных деятелей  на  свободу.  30  ноября  1918

года ВЦИК принял резолюцию, отменяющую его решение  от 14 июня 1918  года  об

исключении меньшевиков  из Советов. 25 февраля 1919 года ВЦИК  восстановил  в

политических правах эсеров с  предупреждением  о  немедленном  возобновлении

репрессий против  «всех  групп,  которые  прямо  или  косвенно  поддерживают

внешнюю и  внутреннюю  контрреволюцию».  Это  словечко  –  «косвенно»  -  не

требовало от  чрезвычайных  комиссий  и  ревтрибуналов   особенного  поиска,

оснований,   если   очередное   распоряжение   «сверху»   призывало   их   к

возобновлению нажима на «мелкобуржуазные партии». Отсутствие же  официальных

 запретов на  политическую деятельность ПСР  и  РСДРП  порождало  у   части  их

членов надежды  на действительную, а не формальную «легализацию» в  интересах

создания  единого  фронта  левых  сил  на  основе  реалистической  программы

перехода от гражданской  войны к гражданскому миру.

17 июня 1919 года Ю.О.  Мартов в письме  Л.Б.  Каменеву  изложил  позицию  ЦК

РСДРП  по  вопросу  об  условиях  участия  меньшевиков  в  работе  советских

хозяйственных органов. «по-прежнему, - писал он, - мы непоколебимо  убеждены

 в том, что  успешное участие РСДРП в общем  деле спасения  революции…возможны

лишь путем такого  соглашения  на  основе  политической  платформы,  которое

охватило  бы  всех  социалистов,  готовых  бороться  в  одних  рядах  против

контрреволюции  и   которая   позволила   бы   социал-демократии   разделить

ответственность за  общее  направление  политики.  При  таком  соглашении  и

вопрос о подлинном  использовании для практической работы всех сил,  которыми

может располагать  социал-демократия, решился бы сам  собой».

      Надеясь  на возможность соглашения  в  большевиками,  многие  известные

деятели из большевиков  и эсеров в то же время осознавали. Как  трудно  этого

добиться,  учитывая,  что  с  момента   Октябрьской   революции   и   разгон

Учредительного собрания в большевизме как в массовом  общественном  движении

и политическая организация  стали происходить серьезные  изменения:  РКП  (б)

постепенно становилась  составной частью государственной  машины управления  с

сильно развитыми  репрессивно-карательными органами. Изменялась и  социальная

психология большевиков, распространенным типом которой  стала «военизация»  и

покоящаяся на  ней  упрощенная  ориентация  в  сложных  вопросах  социальной

теории и практики. Со всем этим нельзя было не считаться, но  вместе  с  тем

надежды на соглашение продолжали сохраняться у части  меньшевиков и эсеров.

      Ярким  примером своеобразного понимания  эсерами и  меньшевиками  своего

революционного и  профессионально-научного долга в  условия  непрекращающихся

против  них  кампаний  в  большевистской  печати,   репрессий   со   стороны

чрезвычайных комиссий и тому подобных органов,  являются  письма  ЦК  РСДРП,

историка Н.А. Рожкова, адресованные Ленину в 1919-1921 годах.

      В  первом письме от 11 января 1919  года  Рожков  предложил  радикально

перестроить  экономическую  политику  большевизма,  даже  если   для   этого

потребуется его (Ленина) диктатура. «Вся наша продовольственная  практика,  -

писал Рожков, - построена на ложном основании. Кто мог бы  возражать против

государственной   монополии   торговли    важнейшими    предметами    первой

необходимости,  если  бы  правительство  могло  снабдить  ими  население   в

достаточном количестве? Но  ведь  это невозможно.… Сохраните ваш аппарат

снабжения и продолжайте  его использовать, но не монополизируйте  торговли  ни

одним предметом  питания, даже хлебом. Снабжайте, чем  можете,  но  разрешите

вполне свободную  торговлю,  диктаторски  предпишите  всем  местным  советам

снять все запрещения ввоза и вывоза, уничтожьте все  заградительные  отряды,

если нужно даже силой.… Нельзя  в XX веке превращать  страну  в  конгломерат

средневековых замкнутых  рынков».

Рожков предупреждает, что для интересов социальной революции  будет  гораздо

хуже, если кто-нибудь, «который не будет так глуп, как  царские  генералы  и

кадеты, по-прежнему  отнимающие  у  крестьянина  землю»,  перехватит  личную

диктатуру и воплотит в жизнь идею свободы крестьянского  землепользования  и

торгового оборота. «Такого диктатора, - продолжает Рожков, -  еще пока  нет.

Но он будет: “было  бы болото, - черти найдутся ”». Несмотря на  определенную

отстраненность в  оценке обстановки как позволяющей  чуть ли не  сразу  ввести

свободную торговлю, чутье профессионального историка в главном  не  обмануло

Рожкова:  Врангель  в  1920  году,   видимо,   всерьез   решил   отойти   от

антикрестьянской политики своих предшественников, но уже не имел, в отличие

от  них,  тех  вооруженных  сил  и  территорий,  которые  могли   обеспечить

политический успех  его  диктатуры.  Ответ  Ленина  Рожкову  не  сохранился,

однако. Со слов самого Рожкова, речь шла в нем  о  том,  что  большевики  не

сомневаются в успехе своей экономической политики,  которая  прямо  ведет  к

социализму. 

В начале 1920 года  Красная  армия  одержала   решающие  победы  на  фронтах

гражданской  войны.  Свой  посильный  вклад  внесли  в  них   эсеровские   и

меньшевистские организации, объявившие о мобилизации своих  членов на  борьбу

с  белогвардейцами.  Сфера  применения   чрезвычайных   методов   управления

экономикой постепенно сужалась, а вместе с этим  изживалась  и  неоходимость

использовать диктаторские приемы защиты завоеваний социальной  революции,  в

первую  очередь  такие,  как «красный  террор».   Об   этом   представители

меньшевиков и эсеров заявили уже на состоявшемся 5 – 9  декабря 1919  года

VII Всеросийском съезде Советов. 

   От имени  ЦК РСДРП на съезде выступил  Мартов, который  подчеркнул,  что  в

данный  момент  успех  мирового  революционного  процесса  во  многом  будет

зависеть от того, насколько успешно  в  Советской  России  будут  преодолены

отклонения революции  «от неизменных  принципов социализма», которые, по  его

мнению, «не допускают  ни возведения  терроризма  в  систему  управления,  ни

постройки  власти  трудящихся  на  подавление  элементарнейшей    личной   и

общественной  свободы».с  выступлением  Мартова во   многом   перекликалось

выступление представителя  ПСР  Вольского,  который предложил пересмотреть

полномочия внесудебных  органов борьбы  с саботажем  и контрреволюцией,  сузив

их  компетенцию  до  уровня  предварительного  расследования,  дать  свободу

действий стоящим  на платформе Советской власти политическим партиям.  Особое

внимание он уделил роли  крестьянских  масс  в  социалистической  революции.

«Трудовое крестьянство, - указывал он, - жило и живет в  условиях  товарного

производства  и,  понятно,  никакими   мерами   насилия,   никакими   мерами

полицейского  характера  товарное  производство  не  может   быть   замещено

организацией  политической».  В  этой  связи  Вольский  подчеркнул  значение

натурального налога, который,  по  его  мнению,  «должен  быть  поставлен  в

ближайшее время  взамен бессистемных реквизиций».

     Ленин  в заключительном слове по  докладу ВЦИК и Совнаркома  сказал,  что

в этих предложениях «ровно ничего  социалистического…нет»,  что  «нам  опять

проповедуют старые буржуазные взгляды». Никакой демократии, по  его  мнению,

и быть не может, пока не подавлена буржуазия, которая  рождается  из  условий

товарного производства. Перспектива близкого  окончания  гражданской  войны,

как  видим,  обострила  опасения   большевиков   в   отношении   буржуазного

перерождения  крестьянства,  придала   этим   опасениям   гипертрофированный

характер.    Внеэкономическое    принуждение    по-прежнему    довело    над

крестьянством, вызывая  с его стороны различные  формы  протеста  (сокращение

посевных площадей, сокрытие хлеба и вооруженное  сопротивление его  изъятию). 

        Осознание  негативных  экономических   и   политических   последствий