Шпаргалка по "культорологии"

      Российская  общественная и общественно-философская  мысль XIX века развивалась в самых  различных направлениях. К их представителям относились и декабристы, либералы, народники, марксисты, радикалы, почвенники, нигилисты, религиозные философы.

     К середине XIX в., «переломной» эпохе в  русской жизни, времени вступления на престол царя-реформатора Александра II (1855), на сцену истории выходит  поколение, ставшее в решительную  оппозицию к поколению отцов и выразившее недоверие романтизму, отвлеченному мышлению и культу искусства. Новое поколение ищет опоры в точных науках, а от искусства требует, чтобы оно указывало путь жизни. Верховным принципом морали, да и всего мировоззрения становится вера в «разумный эгоизм». 60-е годы XIX в. вошли в историю как годы «всеобщего сдвига», понимаемого как отрицание устаревших традиций и разрушение обветшавшего быта. Лидерами нигилизма (от лат. «ничто»), т.е. ниспровергателями традиционных ценностей, выступили Н.Г. Чернышевский, Д.И. Писарев и П.Н. Ткачев. В качестве главных категорий выдвигались понятия «пользы», «удовольствия», «счастья», добро определялось как «превосходная степень пользы».

     Однако  в конце XIX – начале XX в. также получили развитие философско-религиозные идеи соборности, единения во имя всеобщего спасения.

     Разумеется, анализ культуры XIX в. никак не может исчерпываться беглым перечислением философско-идеологических направлений (хотя бы потому, что XIX в. был временем расцвета русской художественной культуры), однако здесь все-таки упомянуты некоторые мировоззренческие траектории эпохи, чрезвычайно важные для понимания следующей культурной эпохи – советской культуры.  

Вопрос 36. Феномены русской, российской, советской культуры.

Русская. Итак, культура — система коллективной памяти и коллективного сознания — одновременно неизбежно является некоторой единой для данного коллектива ценностной структурой. Потребность самоописания активно воздействует на культуру. Создавая для себя самой собственную модель, культура организует себя иерархически, канонизирует или, наоборот, исключает те или иные тексты. Модель эта в дальнейшем делается фактом истории культуры и, как правило, воздействует на представления потомства и концепции историков. Речь, однако, должна идти не о том, чтобы автоматически переносить модели самоописания культуры прошлого в текст исторического исследования, но о том, чтобы превратить их в специальный объект исследования как некоторый тип механизма культуры.

     Наблюдения  над историей русской культуры убеждают в отчетливом ее членении на динамически  сменяющие друг друга этапы, причем каждый новый период — будь то крещение Руси или реформы Петра I — ориентирован на решительный отрыв от предшествующего. Однако одновременно анализ убеждает, что новые исторические структуры в русской культуре неизменно включают в себя механизмы, воспроизводящие заново культуру прошлого.

     Специфической чертой русской культуры исследуемой эпохи в интересующем нас аспекте является ее принципиальная полярность, выражающаяся в дуальной (двоичной) природе ее структуры. Основные культурные ценности (идеологические, политические, религиозные и др.) располагаются в двуполюсном ценностном поле, разделенном резкой чертой и лишенном нейтральной зоны.

Система русского средневековья строилась на подчеркнутой дуальности. Если продолжить наш пример, то ей было свойственно членение загробного мира на рай и ад. Промежуточных нейтральных сфер не предусматривалось. Соответственно и в земной жизни поведение могло быть или грешным, или святым. Светская власть могла трактоваться как божественная или дьявольская, но никогда — как нейтральная по отношению к этим понятиям.

Наличие нейтральной  сферы в западном средневековье  приводило к тому, что возникала  некоторая субъективная непрерывность  между отрицаемым сегодняшним и  ожидаемым завтрашним днем. Идеалы антифеодальных мыслителей черпались  из определенных сфер окружающей реальности — внецерковной государственности, бюргерской семьи — и переносились в идеальное пространство общественных теорий, где подвергались героической  и моралистической трансформации.

     В русской культуре господствовала иная ценностная ориентация. Дуальность и отсутствие нейтральной аксиологической сферы приводило к тому, что новое мыслилось не как продолжение, а как эсхатологическая (связанная с концом доныне существовавшего мира) смена всего.

     Таким образом, динамика культуры приобретает  в этих условиях принципиально иной характер: изменение протекает как  радикальное отталкивание от предыдущего  этапа. Естественным результатом этого  было то, что новое являлось результатом  выворачивания старого наизнанку. Отсюда, в свою очередь, повторные  смены могли фактически приводить  к регенерации архаических форм.

     Возможность поступательного развития определяется тем, что на каждом новом этапе  приобретается новая перспектива  культурного развития. В результате одни и те же понятия могут наполняться  на каждом этапе новым содержанием.

     Эти глубинные структуры развития и  позволяют, собственно, говорить о единстве русской культуры на разных этапах ее истории. Именно в изменениях обнаруживается неизменное.

     1. Одним из наиболее устойчивых противопоставлений, строящих русскую культуру на всем ее протяжении между крещением Руси и реформами Петра I, является оппозиция «старина <-> новизна». Она вбирает в себя или подчиняет себе другие важнейшие противопоставления типа «Россия <-> Запад», «христианство <-> язычество», «правильная вера <-> ложная вера», «знание <-> невежество», «социальный верх <-> социальный низ» и проч.

     1. 1. Решающей вехой в самосознании Древней Руси явилось крещение. Именно в связи с этим событием мы встречаем впервые в источниках определение Русской земли как «новой», а русских — как «новых людей» В «Повести временных лет» князь Владимир в молитве, произнесенной после крещения, говорит. «Христе Боже, створивый небо и землю, призри на новыя люди сия». Митрополоит Иларион в «Слове о Законе и Благодати» называет Русскую землю – «новые мехи», в которые влито новое учение.

     1.2. Устойчивое осознание русской земли как «новой» парадоксально сочетается с активизацией весьма архаических культурных моделей. Само понятие «нового» оказывается реализацией представлений, корни которых уходят в глубочайшую старину. При этом можно отметить две модели построения «новой культуры»: 1) сохраняется глубинная структура, сложившаяся в предшествующий период, однако подвергается решительному переименованию при сохранении всех основных старых контуров; 2) меняется самая глубинная структура культуры, однако и меняясь, она обнаруживает зависимость от существовавшей ранее культурной модели, поскольку строится как «выворачивание ее наизнанку».

     1.3. Христианизация Руси повлекла за собой не только необходимость для «новой веры» определиться по отношению к язычеству, но и вовлекла русских людей в полемику между восточным и западным христианством. Язычество и «латинство» (т.е. западное христианство, католичество) были явлениями принципиально различного порядка. «Латинство», в отличие от язычества, воспринималось как кощунственное пародирование подлинного христианства — внешне ему подобное, но наполненное иным содержанием — так сказать, православие наизнанку. Язычество и католицизм противопоставляются при этом как отсутствие информации (энтропия) — ложной информации. Но в то же время возможно и принципиально другое понимание язычества, когда оно трактуется как ложная вера. В этом случае язычество и католицизм объединяются в перспективе православного сознания в их противопоставленности истинной вере. Отсюда возникает некоторый синкретический образ «чужой веры» вообще. Поскольку язычество мыслилось как не-православие, то и не-православие стало мыслиться как язычество.

     2. Позднее русское средневековье, в отличие от раннего периода, в значительной мере шло под лозунгом «старины». Именно с понятием «старого» и «исконного» стали ассоциироваться наиболее высокие аксиологические критерии.

     2.1. Широко распространившееся в различных слоях населения в XVII в. недовольство всем укладом русской жизни, практически выражавшееся в ряде народных движений, облекалось в формы требований возврата к старине. При этом понимание «старины» порой бывало весьма своеобразным. Значительное распространение получила концепция, согласно которой резко противопоставлялся прекрасный Божий мир ужасному нестроению мира человеческого. Естественным следствием этого было требование возврата к исконному природному порядку. Так, характерно, что в «Сборнике Кирши Данилова» (состав датируется XVII в., запись былин и песен, входящих в сборник, вероятно, началом XVIII в.) трижды повторяется торжественный запев, утверждающий широту, простор и благолепие природного мира: «Высота ли, высота поднебесная...»

     2.2. Представление о том, что движение вперед есть возврат к утраченной правде (движение в будущее есть движение в прошлое) захватывало противоположные общественные группировки в период церковного раскола. Так, стремление никониан (последователей патриарха Никона) «исправить» церковные тексты опиралось на представление об исконно правильном — греческом — порядке. Дальнейшая же история представлялась в виде постепенной порчи и следующего за ней возрождения.

     В сознании старообрядцев вместо противопоставления «старого, языческого» и «нового, христианского» возникает представление  о «старом, христианском» и «новом, языческом», где «языческое» равнозначно  «сатанинскому». Язычество в их сознании располагалось после христианства, а не ДО. Зло мыслилось как занесенное на Русь извне, язычество и ересь (ложная вера, искажение праведной веры) объединялись в единый образ еретического Запада.

     Таким образом, проблема «старое <-> новое» трансформируется в антитезу: «Русская земля <-> Запад». Поскольку правильное, Божье, исконно, а греховное, дьявольское есть результат порчи, т. е. новизна, — Запад мыслится как «новая» земля. Положительные понятия: благочестие, православие получают эпитет «древние», а все греховное воспринимается как «нововводное». В связи с этим полемика с дохристианскими представлениями — древним язычеством — теряет актуальность. Зато обличение Запада ее приобретает. За Западом окончательно закрепляется представление не только как об исконно «новой» земле, но и как о «вывернутом», «левом» пространстве, т. е. пространстве дьявольском.

     3. XVIII век пришел под знаменем новизны. «Новое» отождествлялось с хорошим, ценным, достойным подражания, «старое» же мыслилось плохим, подлежащим слому и уничтожению. Россию люди петровской эпохи представляли себе то в образе «отродившегося в новый вид» существа, то новорожденного младенца. Возникло представление о мгновенном, чудесном и полном преображении России под властью императора Петра.

     Образ «новой России» и «нового народа»  сделался своеобразным мифом, который  возник уже в начале XVIII столетия и был завещан последующему культурному  сознанию. Представление о том, что культура XVIII в. составляет совершенно новый этап, глубоко укоренилось, по сути дела, не подвергалось сомнению; споры могли вестись о том, был ли разрыв со стариной мгновенным или постепенным и, наконец, как следует к нему относиться: как к событию положительному, обеспечившему быстрый культурный прогресс России, или как к явлению отрицательному, повлекшему за собой утрату национальной самобытности. Считается, что культура XVIII века имела последовательно светский, государственный и антицерковный характер и этим противостояла допетровскому периоду.

     Между тем, ближайшее рассмотрение убеждает в том, что новая (послепетровская) культура значительно более традиционна, чем это принято думать. Новая культура строилась не столько по моделям «западной» (хотя субъективно переживалась именно как «западная»), сколько по «перевернутому» структурному плану старой культуры.

     3.1. Известно определяющее значение для культуры XVIII в. слов «просвещение» и «просветитель», которые легли в основу самых коренных представлений «века Разума». Однако слова эти не были неологизмами — их знала допетровская Русь. «Просвещати» значило «крестить, сподобить св. Крещения».

     При этом слово «просветитель» стало  применяться еще при жизни  Петра I к нему как к создателю  светской европеизированной культуры. В этом смысле создание новой, разрушающей  традиционное православие культуры осмыслялось как второе крещение Руси.

     3.2. Черты бытового вольнодумства, переходящего в практическое безбожие (которое в среде русского дворянства встречается значительно чаще, чем философский атеизм), часто приобретают характер не отказа от веры, а перехода в другую веру.

     Допетровская  культура не изгнала из сознания православного  христианина мир языческих представлений. Они сохранились в облике нижнего  — бесовского — этажа мифологии, который признавался как существующий, хотя и имеющий ограниченное и  подчиненное значение. Таким образом, человек в определенных ситуациях должен был осуществлять внехристианское поведение. Правда, христианское поведение было открытым и демонстративным, а языческое (как, например, обращение к колдуну или знахарю, широко практиковавшееся не только в крестьянской среде, но и в дворянском поместном быту XVIII в.) — тайным, скрытым и как бы не существующим.