Анализ пьесы. В.Шекспир. Гамлет

       Появляющая  Офелия становится для Лаэрта, в  какой-то мере, таким же драматически стимулирующим его действие видением, каким был Призрак для Гамлета: «Будь ты в уме и добивайся мщенья, //Ты б не могла подействовать сильней». Из ее «бессмыслицы» для Лаэрта «всплывает истина», точно так же, как для Гамлета ночное видение давало ключи к ранее неизвестным фактам. Раздавая цветы, Офелия говорит о памяти, мысли – своим пошатнувшимся сознанием она еще пытается соединить обрывки цепи времен, но исход для нее– не их соединение, а смерть. Таким образом, ее смерть предвосхитит и смерть Гамлета, пытавшегося сделать то же самое, и смерть всех остальных. Офелия пытается осознать, что такое смерть: «Неужели он не придет? // Неужели он не придет?», и не может это сделать. Она желает оставшимся: «Ну, храни вас бог», Лаэрт тоже обращается к богу: «Ты видишь это, господи», но в мире пьесы бог уже давно никого в этой пьесе не охраняет, и не гармонизирует происходящее – значит, наверное, хотя бы временно не видит. Для видения будет нужна память поколений о случившемся – выход, который будет найден только в конце пьесы как некий луч света и надежды в разрушенном, потерявшем связи трагическом мире. Но восстановление памяти и бывших связей будет наверняка очень болезненным и сложным. Пока же Клавдий ведет Лаэрта на путь ложных узнаваний и дознаний, целью которых является нарушение порядка и правды для сохранения своей жизни. Клавдий сознательно увеличивает неопределенность, запутывая и сводя с пути всех рядом с ним находящихся. Но ему и самому не избежать потери контроля над собственными действиями.  

       Акт четвертый, сцена  шестая 

       Эта сцена – момент переломный, так  как действие, казалось бы, так хорошо научившееся обходиться без Гамлета – есть последствия его действий, и в них целиком обвиняют его, пытаюясь на этом и поставить в этом деле точку – вынуждено принять его обратно. Вынуждено, потому что рассказанная им в письме к Горацио цепь обстоятельств ( и далее, его рассказ ему лично) подчеркивает одновременно вынужденный и случайный характер его действий. Напали пираты, корабль вынужденно стал обороняться, Гамлет не по своей воле очутился у них, и благодаря их страсти к наживе все же смог добраться обратно в Данию. До этого (как мы узнаем позже) – он так же вынужденно попытался защитить себя от смерти и поменял письмо, отправив на смерть двух других героев пьесы. Являясь переломным, эта сцена, как и все другие, одновременно и запаздывает в уравнивании с произошедшим – Горацио узнает обо всем с запозданием, и сама является затишьем, остановкой перед новыми событиями, которые будут произведены приездом Гамлета и тоже произойдут с задержкой. В этом мире расщеплено буквально все, и только Горацио еще пытается объединить отдельные факты в целостную картину.  

       Акт четвертый, сцена  седьмая  

       Разговор  Клавдия с Лаэртом – мы не знаем, это остается за пределами пьесы  – как были преподаны Лаэрту Клавдием все обстоятельства случившегося, но можно предполагать, что в свете, выгодном Клавдию. Интересно, что избавившись от Гамлета как от опасного элемента, Клавдий повторно спешит себя обезопасить, повторно уничтожая его в глазах Лаэрта и направляя на него его месть. С одной стороны, в этом видится необходимость для дальнейшего действия – поэтому может в этом драматургический, несколько расходящийся с логикой механизм Шекспира – с другой стороны, в этом обнажается метод поведения Клавдия – убрать своего противника руками других, и даже заочно и повторно, если бы он был уже убит в Англии по его приказу. Лаэрт обвиняет Клавдия в бездействии, и тот приводит ему причины своих действий. Но для Лаэрта они неубедительны, он стремится отомстить. Клавдий уверяет его в том, что все под контролем, но именно в этот момент пьеса вскрывает несостоятельность такого утверждения. Гамлет выступает открыто – что кажется безрассудством, не скрывает своего приезда, хотя мог бы это сделать (что это, тоже драматургический механизм сведения противников?), то есть уже не уходит от действия, а нарочно, сознательно ввязывается в конфликт, не имея для противостояния почти ничего – он пишет, что «голым высажен на берег» и приписывает – «один». Клавдий, с запозданием получающий известие об этом известии, пытается в него не верить, выдает себя и веру в свои планы: «Иль это ложь и все идет на лад?», и, в отличие от Гамлета и Лаэрта, упорно и до конца не хочет принимать на себя ответственность за ввязывание в конфликт.

       Даже  и сейчас, когда Гамлет открыто  вызывает его на встречу, он моментально  перестраивается и завязывает план по уничтожению Гамлета руками Лаэрта, пользуюсь его стремлением к мести: «Я буду направлять вас». Орудиями Клавдия (которыми он закрывался от личных действий и принятия отвественности) были в той или иной мере Полоний, Розенкранц и Гильденстерн, Гертруда и Офелия, теперь он находит новое и почти безупречное в силе и прямоте своего стремления убить Гамлета – Лаэрта. И даже хочет использовать в этом самого Гамлета: « Я так его заставлю рисковать, // Что он погибнет сам по доброй воле». Этот завершающий этап пьесы напоминает развитие событий во втором акте, когда со стороны двух противников совершались различные приготовления. Ранее жертвами разрушительных планов становились все, кто угодно, кроме самих противников – Полоний, Офелия, Гертруда (в том словесном насилии, которое совершил над ней Гамлет) Розенкранц и Гильденстерн. Теперь эта ситуация готова повториться, доведя свое разрушительное воздействие до спланированного конца только через повторный, и уже окончательный круг новых жертв.

       Клавдий задумывает новый план, опять пользуясь  элементами прошлого, чтобы влиять на настоящее – для него прошлое  не несет отпечатка переменчивости, им тоже можно управлять. Как раньше любовь Гамлета к Офелии пытались использовать как орудие против него, теперь его былую страсть к фехтованию и замечание по поводу желания подраться с Лаэртом (по идее, уже прошедшее с ходом течения времени, но почему-то существующее в космосе пьесы, где порвана цепь времени), будет использовано против него в настоящем. Клавдий делает с Лаэртом то же, что когда то делал с ним Полоний – заманивает, сводит его в круг действий, недостойный его, который раньше не предполагался, не рассматривался им. И Лаэрт соглашается, и этим начинает участвовать не в прямом действии своей мести, а в извращенном, сложном, разрушительном действии, в которое оказываются замешаны – как и ранее в пьесе – интересы других, и результаты которого выйдут из-под его контроля. Развязка пьесы (ее характер) таким образом (если увидеть эту рифму с предыдущими событиями) уже во многом подготовлена этой сценой, характером намечаемой мести, участием в ней Клавдия. Клавдий однако – и в этом он проявляет ум и понимание механизмов действия -  уже предполагает возможность выхода действия из под контроля:  

                                          Обдумаем полней,

                    Какие могут ждать нас вероятья.

                    Допустим, план наш белой ниткой  шит

                    И рухнет или выйдет весь  наружу.

                    Как быть тогда? Нам надобно взамен

                    Иметь другое что-нибудь в запасе. (IV, 7)  

       Он  продумывает все до мелочей так, чтобы Гамлету было не избежать смерти. И, опять, уже во второй раз в этой сцене, когда Клавдию кажется, что  все окончательно у него под контролем, он оказывается разорван с реальным развитием действия, сталкивается с новыми непредвиденными обстоятельствами. Королева сообщает о смерти Офелии – мы никогда не увидим эту смерть на сцене. Мне кажется, как драматическое событие она состоялась еще в момент сумасшествия героини, но тем не менее рассказ королевы детально и образно вносит усиливающееся присутствие смерти в существование еще живущих персонажей. Смерть Офелии, как и смерть всех остальных, происходит не по ее воли – ее уволакивает в пучину река, природа. Лаэрт, при виде этой смерти, возгорается желанием смерти еще более, и оказывается в своем рвении гораздо более отдаленным от уничтожении источника зла, чем он думает, также вступая в разлад с временем и чередой произошедших событий. Король недоговаривает Гертруде, упоминая о том, что он пытался умерить гнев Лаэрта – в рифму с ее утайкой от него настоящего состояния Гамлета в начале этого акта. Планы и действия, намерения и результаты перепутываются и завязываются в некий клубок, который уже не распутать. И самое страшное в том, что ситуация катастрофически уходит из-под контроля при создании видимости (в глазах героев – Клавдия, Гамлета, Лаэрта) контроля над ней.  

       Пятый акт, сцена первая.  

       Как мне кажется, последний акт, кроме  развязки сюжетной, предлагает и некоторые пути по преодолению того разрушительного – и непреодолимого в своей непредсказуемости – движения человеческих действий, которое обнажено пьесой и подходящими к развязке событиями пьесы. Разговор могильщиков, а также многие другие разговоры этого акта – это некоторое затишье перед бурей – собственно дуэлью и развязкой. Что решается в этих последных паузах перед собственно последними действиями, которые совершены уже как бы по инерции (сам Лаэрт это признает, обнажая свое нежелание драться по задуманному плану)? Очевидно, еще раз поднимаются те же вопросы жизни и смерти, и связи разумных, волевых решений человека, принятых в своей жизни, и тех конечных результатов, которые эти решения приобрели. Так, могильщики говорят о намерении – интересно, кстати, что их разговор во-многом сроден с монологом Гамлета о возможности самоубийства. Что конкретно можно назвать намерением человека, не условная ли во-многом это единица в объемах трактовки жизненных событий? Уже в разговорах могильщиков и – позже Гамлета – возникает еще одна тема – памяти потомков, то есть уровень оценки результатов человеческой жизни после его смерти. Эта тема возникнет и в самом конце пьесы, и поэтому мне кажется ее и можно определить как важный драматургический посыл, основанный на преодолении отсутствия божественной гармонии и дислокации, размежевания человеческих дел, желаний и их результатов путем истории, путем человеческой памяти.

       Важно, что разговор об истории и людях, похороненных на кладбище приводит могильщика в важную точку отсчета – убийство отца Фортинбраса старым Гамлетом, что указывает на самую первую точку отсчета всей представленной истории, которая утеряна в своей логической связи событий всеми персонажами (исключая Фортинбраса, который единственный и восстанавлиает ход истории в конце пьесы).  В этой утере – и есть основная трагическая ошибка, и зерно коллизии  - порвалась дней связующая нить для каждого по-отдельному, как уже говорилось в начале, когда речь шла о завязке. И только память о прошлом, восстановление правильных точек отсчета, которые повлекли за собой определенные последствия, может эту связь восстановить. Даже сумасшествие Гамлета и его отъезд в Англию уже представлены здесь с возможной точки зрения человеческой памяти – такой упрощенной и вовсе не трагической в своих вполне логических объяснениях вся эта история и могла остаться для простых датских людей, не развернись события иначе. Далее в разговоре могильщика все то, что так волновало Гамлета в связи с отцом (вспомним разговор с Офелией о памяти об отце во время представления) и собой ( его мысли о том, как воспримут человека, его действия другие) сведено на казалось бы парадоксально примитивный, даже юмористический уровень. Вовсе не ад и страдания, а вода – «самый первый враг вашему брату покойнику», по убеждению могильщика, и с ним не поспоришь.  Обсуждается, сколько продержится покойник в земле, какой труп дотянет до восьми-девяти лет (а Гамлет так трагически переживал, что память об отце не продержалась и несколько месяцев). Дальше человеческая жизнь, быстрое ее течение, и память о ней затрагиваются в разговоре о Йорике (и одновременно о женщине, над которой он подшутил), об Александре Македонском. Что стоит за этими замечаниями? Мне кажется, здесь Гамлет (и одновременно пьеса в-целом) проходит через осознание движения времени, стокнувшись с результатами жизней других, с наглядным свидетельством судьбы человека «шаг за шагом, вплоть до последнего, когда он идет на затычку пивной бочки». Вспомним также социальную связку, сделанную Гамлетом – процесс от короля к червяку через рыбную ловлю, здесь этот прогресс еще более прост и непререкаем. Если для могильщика в таких рассуждениях – ядро профессиональной мудрости, то что в этом для Гамлета? Может быть, еще большее сужение надежд на смысл своих действий? Не видно ли уже и сейчас, что они не имеют большого смысла? Но важно и то, что это одна из последних попыток Гамлета сгармонировать настоящее и прошлое, вернувшись к нему, попытавшись его осмыслить и свести с настоящим.

       Еще одна возможность осознания смерти и таким образом – еще одной паузы перед последним кругом убийств – приходит через похороны Офелии. В заботе Лаэрта о том, чтобы Офелию похоронили не как самоубийцу есть что-то очень сродное заботе Гамлета в пьесе о том, чтобы короля помнили. Ее смерть – еще одно свидетельство того, как воспримут смерть человека другие, как она отзовется среди них. И Лаэрт, и Гамлет заботятся о памяти близкого им человека, Король и Королева не осознают важности этих процессов и больше заботятся о настоящем – Королева о здоровье сына (хотя казалось бы, ей была дано свидетельство того, что он не безумен), Король – об исполнении своего плана в виду возвращения Гамлета. И Король, и королева еще больше отрываются от субстанциального порядка вещей, в то время как и Гамлет, и на данный момент Лаэрт пытаются его осмыслить. Кажется, что в этом кусочке на момент время оборачивается, предлагается альтернатива – любовь могла бы существовать: «Я любил Офелию, // и сорок тысяч братьев..», -  Офелия могла быть введена в королевские покои женою Гамлета, могла быть сложена постель цветов, а не могила. Могли бы быть дружны Гамлет с Лаэртом: «Лаэрт, откуда эта неприязнь? // Мне кажется, когда-то мы дружили». Могло быть – мир был полон благих начинаний и устремлений, но – вспомним третий акт, и основной конфликт пьесы:  

                     Не может жизнь по нашей воле течь.

                     Мы, может статься, лучшего хотим,

                     Но ход событий не предвосхитим. (III, 2)  
 

       Лаэрт и Гамлет делают вызов друг другу  уже здесь, и их стычка неизбежна. Но важно, что перед последним виток хода событий, которые уже не могут предотвратить герои была взята пауза. Не Гамлета надо обвинять в бездействии любителям этой точки зрения, а всю драматическую структуру пьесы, в которой перед каждым стремительным куском развития событий берется пауза, и достаточно продолжительная, в котором не только становятся понятными дальнейшие события (чем перечеркивается их самодовлеющая важность в плане неожиданности), но и показываются отходы, альтернативы, варианты, которые не будут осуществлены. На данный момент все альтернативы в прошлом, и поэтому эта пауза действия не отклонит, но в рамках восприятия событий героями она дает новый выход – на осознание прошедших событий, на память о них, память об ушедших. Путь к памяти как к единственному пути восстановления нарушенной гармонии развивается здесь, чтобы достичь своей кульминации как метода оправдания, преодоления разрушительных действий в конце пьесы.