Автор работы: Пользователь скрыл имя, 25 Марта 2011 в 14:36, творческая работа
Мне кажется, надо обратить внимание на построение - важно, что сцена встречи с Призраком перед второй, дворцовой сценой. Ведь могло бы – с точки зрения представления государства и ситуации – начаться все со второй сцены, с представления нового короля, нового правления, к которому ни у кого нет никаких возражений. Первая дворцовая сцена – с нее начинается Король Лир, например. Но начинается все со сцены, предваряющей ее, дающей некую информацию о реальности, которая не всем известна – что показывает наличие разных слоев информации, в этом космосе не все знают одинаково.
В
связи с этой ситуацией – я
всегда задумывалась, почему так настойчиво
пытаются разъединить Офелию и Гамлета,
зачем это пьесе – пришла мысль,
что ведь в этом движении, в желании разъединить
два склонных друг к другу сердца, в нежелании
придать их чувству правдивость, в убежденности
в том, что эта склонность мимолетна и
неестественна, есть прямое повторение.
Повторение ситуации, в которой сам Гамлет
пытается разъединить Клавдия и Гертруду,
считая их влечение друг к другу неестественным
(уже сказал об этом во второй сцене, и
будет, уже убежденный в этом Призраком,
повторять далее), мимолетным и неподобающим
в своей скоротечности (так же и Полоний
убеждает Офелию, что все обещания Гамлета
мимолетны, связаны с юношеской кровью
и скоро пройдут). Если раньше я склонна
была видеть в движениях Гамлета только
позитивное, и в нем – все то светлое, что
борется со всеми другими персонажами,
отождествляющими собою все негативные
качества, пьеса и ее понимание приобретают
в объеме, если видеть рифмы в движениях
Гамлета и других персонажей.
Первый
акт, четвертая сцена
Страшный
холод сцены – холод проник
в этот мир, на семинаре мы определили
его как холод вошедшей в этот мир, реально
присутствующей в ней смерти – его ощущают
все в этой сцене. Как указывает Гамлет,
все, кроме короля, который пирует и пьянствует
– здесь есть некий отголосок пира во
время чумы. Упоминая об обычае датчан
пить, Гамлет рассуждает об одной особенности,
«существенной мелочи», которая может
свести на нет все остальное добро в человеке
– это «губит человека во мненьях многих».
Подумать, можно ли провести параллель
с его дальнейшим положением при дворе
– его принятое на себя сумасшествие,
«капля зла» погубит его во мнении всего
двора. А может это уже линия к той капле
зла, которая приведет к смерти Полония
и к дальнейшему кругу смертей? В этот
момент появляется Призрак. Гамлет в смятении,
он понимает всю важность появления Призрака,
он сразу связывает его с чем-то более
важным, чем скрытые клады или даже судьбы
государства (как ранее Горацио), он сразу
выводит его в своем сознании на уровни
ада или рая. Для Гамлета Призрак, к которому
он подбирает имена, как ключи – одновременно
явственный, непредвиденный свидетель
существования загадок, на которые еще
не известно ответа, но также и возможный
путь к их открытию через узнавание того,
что было сокрыто ранее. Поэтому-то
Гамлет и закидывает Призрака субстанциальными
вопросами: «Скажи, зачем? К чему? Что делать
нам?». Мне раньше казалось, что Призрак
на эти вопросы, отвечает, «присоединяя
Гамлета к стану истины», сейчас кажется,
что это не совсем так, или, вернее, совсем
не так. Запросы Гамлета, его ожидания,
его преклонение перед отцом и его появлением
чрезмерно, больше отражает его собственную
готовность к трагическому осмыслению
мира, чем реальную «дееспособность» Призрака
в открытии Гамлету тех истин, к которым
он тянется. Призрак не хочет открываться
Гамлету при всех, он зовет его в уединение
– его тайна может быть доверена только
кровному сыну. Гамлета отговаривают,
он отвечает: «Чего бояться? // Я жизнь свою
в булавку не ценю. // А чем он для души моей
опасен, // Когда она бессмертна, как и он?».
Важная фраза – конечно субстанциальность,
чувствование важности происходящего,
но также здесь некоторая самонадеянность
и гордая готовность ответить перед высшими
силами, взять все на себя. Готовность
кинуться в бездну в какой-то мере не из-за
силы, а даже слабости. Может быть, в этой
фразе Гамлет скорее готов умереть, чем
что-то делать, он жаждет этой новой опасности,
чтобы, может быть, она дала шанс уйти уже
не добровольно, а по стечению фатальных
обстоятельств, по «голосу моей судьбы».
Горацио предупреждает его о возможном
безумии, сравнивает это движение с шагом
в ревущую бездну, но Гамлет сам рвется
в эту бездну, в это безумие, в эту возможную
смерть – все, что может – а это может
быть что угодно - его там ожидать. Гамлет
был и остается готов к смерти – так что
ему действительно нечего бояться. Марцелл,
уже в очередной раз (это становится чуть
ли не драматической рифмой концовок всех
сцен первого акта) упоминает о своих плохих
предчувствиях: «Какая-то в державе датской
гниль». Надежда на то, что «бог не оставит
Дании» звучит контрапунктом, но только
вот произнесена она лишь «отчасти верящим»
Горацио.
Первый
акт, пятая сцена
Призрак открывает Гамлету свое положение – он находится в неком переходном состоянии, после которого он должен принять пламя геенны ада. Причины его грешности не упоминаются, их много – «земные окаянства» долго выгорают дотла. Для пьесы важно то, что он тоже в своей жизни совершал убийства – может быть, честные по кодексу рыцарства, но одинаково тяжкие в осуждении человека после его смерти. Призрак не рассказывает Гамлету все, что он знает и успел увидеть – «вечность – звук не для земных ушей». Наоборот, он посвящает его только в то, что касается его земной жизни и что впрямую связано с Гамлетом и его долгом на этой земле, в этом мире. Показательно, что Призрака в плане его человеческих ценностей никак не изменяет пребывание в послежизненном пространстве – наоборот, он как будто пользуется своим положением для активного вмешательства (через сына) в нерешенные вопросы своей земной жизни. Он призывает сына только к одному простому действию – отомстить за себя, за свое убийство, подробности которого он детально рассказывает приходящему в ужас (и уже вполне готовому заранее, чтобы с ужасом воспринять все услышанное) Гамлету. Убийство, совершенное Клавдием, кажется Призраку особенным убийством, «убийством из убийством», он так и останется заинтересованным только в этом, конкретном убийстве и его отмщении, он не в состоянии сравнить его с другими, уравнять с другими, он тоже субъективен, как и все другие персонажи, и в этом отнюдь не всеведущ и не над-реален. Призрак упоминает, что «датчане бесстыдной ложью введены в обман» и раскрывает перед сыном свой взгляд на правду этого мира – в нем Клавдий – «кровосмеситель и прелюбодей», чьи «качества ничтожны», при нем постель датских королей стала служить «кровосмешенью и распутству». При этом единственное, чего Призрак просит избежать Гамлета – каких-то действий против матери, своей бывшей жены. Субъективность и человечность слов и мнений Призрака очевидна, его желание и указ сыну ограничен одним – выполнить долг кровной мести. Для Гамлета в этой новости – взрыв, вызов, выход к состоянию, в котором он не знает, к какой из сфер бытия обратиться: «О, небо! О земля! Кого в придачу? // Быть, может, ад?» Если раньше его меланхолия и отрицание своего нового положения в новой, изменившейся жизни еще были для него самого чем-то личным, не до конца произнесенным, полным сомнений, то теперь всему тому, что было в нем накоплено, нашлось – казалось бы объективное, посланное свыше - подтверждение и оправдание в словах Призрака. Но при этом его внутренние силы сомнения в гармоничности жизненных устоев набирают уже ту высоту и напряженность, которая не ограничена только словами Призрака, Гамлет вдруг уже не просто сомневается в, но отрицает все устои этого мира, подчеркивая это метафорическим действием - стирая все свои предыдущие записи в памяти. Теперь, как он считает, ему дан ключ к правде, он сможет увидеть и, кажется, уже видит в улыбающемся подлеца, в женщине злодейку. Однако, с подходящими стражниками и Горацио он делится только банальными истинами, и впервые начинает говорить бессвязными словами. Мне кажется, уже здесь положено начало его дальнейшему поведению – расслоению того, как воспринимает себя и весь мир сам Гамлет и как начинают воспринимать его все остальные. Горацио не желает ему зла и позже будет на его стороне, но его первая реакция – тоже отчуждение от нового, странного Гамлета. Позже такая реакция станет основной, естественной для всех. Обратить внимание на фразу Гамлета «Давайте пожмем друг други и пойдем. // Вы – по своим делам или желаньям, - // У всех свои желанья и дела, …». В этой пьесе действительно у всех свои желанья и дела, имеющие своей целью одно, ведущие не совсем к тому или радикально к другому, и в этом – важная нить к конфликту пьесы. Гамлет просит своих друзей клясться на кинжале в том, что они не проговорятся об увиденном. Призрак, перемещаясь под землей, поддерживает его в этом. И Гамлет, и – видимо – Призрак еще верят, что в этом мире осталось что-то святое, на чем можно поклясться. Горацио дивится перемещениям Призрака, но Гамлет более открыт восприятию сторон мира, «которые не снились» философии Горацио. Гамлет косвенно сообщает стражникам и Горацио о скором изменении в своем поведении (как и почему ему быстро пришел этот план – стоит ли об этом думать или это тоже вне драматической логики пьесы, но точно стоит задуматься о значении именно такого плана – принятия на себя ложного поведения, за которым стоит еще одно, настоящее), которое многим покажется странным. Итог, который Гамлет выводит, делая его вызовом самому себе, побуждающим на дальнейшие действия: «Порвалась дней связующая нить. // Как мне обрывки их соединить!»
Эта
фраза кажется мне решающей, главенствующей,
четко произнесенной главным
героем и ведущей нас к пониманию
коллизии пьесы. В этом анализе понятие
времени и его разрушенности, расщепленности
стало для меня ведущим, и в связи с этим
беру на себя смелось несколько переосмыслить
коллизию. На семинаре мы четко определили,
что коллизия в том, что каждый лишается
главного в роду, и несколько таких состояний
действительно очевидны в пьесе – это
Гамлет, это Фортинбрас, это Офелия и Лаэрт,
это Клавдий и Гертруда (старший брат и
муж). И это действительно верно, в этом
– зерно, но важно понять, почему это важно,
чем это важно, что в основе этого события
делает его коллизией. К тому же, как насчет
Полония, например? Для него можно определить
старого Гамлета как некоторую опору старого
устоя, порядка жизни – и это не потеря
старшего в роду. Поэтому мне бы хотелось
сдвинуть определение коллизии в некоторые
неотвратимые изменения, пришедшие в жизнь
каждого, изменение прежних устоев жизни,
новая, непредвиденная ситуация – и каждый
воспринимает их и реагирует на них
по разному. Более того – очевидно, что
для каждого персонажа рвется дней связующая
нить, время оказывается с вывихнутым
суставом. (“time is out of joint” – время вышло
из себя, из своих берегов, из своей формы).
Мы видим Гамлета, в первом монологе бурно
реагирующего на это, с другой стороны,
мы видим Полония и Клавдия (и во многом
Гертруду) живущих так, как будто бы ничего
не изменилось, и только во-многом по посылу
Гамлета (для Полония связанным и с дочерью,
и с его сумасшествием, которое он как
советник и как отец должен понять и разрешить)
начинающих – болезненно и вопреки своим
желаниям – понимать, что все изменилось
и соотвественно быть вовлеченными в действие
– опять же, во многом вопреки их воле.
И даже Призрак вовлечен в эту коллизию
– его жизнь неожиданно оборвалась, но
и ему в пьесе дается шанс действовать,
проявить свою волю, попытаться сделать
что-то в сложившейся ситуации. И даже
– если задуматься – актеры – в их жизни
произошли подвижки, образовалась другая
труппа, все пошло не так, как раньше, и
они вынуждены были двигаться по стране,
чтобы позже по стечению обстоятельств
оказаться в Эльсиноре.
Несмотря на то, что завязка
композиционно завершается
Второй
акт, первая сцена
Во
втором акте даны несколько указаний,
что прошло некоторое время после первого
акта, были приняты некоторые решения,
ситуации из первого акта не прошли незамеченными,
накапливались скрытые событийные пласты,
то есть ситуации, потенциально могущие
привести к переменам. Это и отъезд Лаэрта,
и появление Гамлета в его новом «виде»,
и приезд Розенкранца и Гильденстерна
– их вызвал Клавдий, так как он отреагировал
на странное поведение Гамлета – видимо
уже ставшее видимым многим после его
решения одеть на себя маску сумасшествия.
Сцена,
где Полоний поучает своего слугу
Рейнальдо, как нужно следить за сыном,
путем сознательной легкой клеветы на
него – чтобы этим путем выудить правду
о его плохом поведении, если таковая имеется.
была мне раньше не совсем понятна – то
есть непонятна причина ее появления в
пьесе. Неужели только для того, чтобы
понять характер Полония – его хитроумность,
интриганство, его желание все знать, за
всем следить ( и при этом быть незамеченным),
всех иметь под своим контролем, включая
своего сына и свою дочь (что уже во многом
проявилось в сцене с Офелией)? В предыдущем
анализе мне виделось, что здесь идет противопоставление
морали Полония – для которого маленькие
грехи – лишь промахи, свойственные всем,
и Гамлета, который говорил о том, как маленький
изъян может испортить мнение о человеке.
Сейчас мне кажется, что эта важнейшая
сцена открывает и четко выговаривает
(из уст Полония) метод, который будут использовать
все для открытия еще неизвестной им правды
о другом. Все – и Гамлет, и Полоний, и Клавдий
(с соглашающейся с ним Гертрудой) стремятся
выведать о другом правду, которую они
четко не знают, но пытаются догадаться
(с разным успехом). Что все делают для
этого – «на удочку насаживают ложь и
подцепляют правду на приманку», как советует
Полоний делать Рейнальдо в этой сцене.
Так, Клавдий использует Розенкранца и
Гильденстерна, обманом скрывая истинную
цель их визита к Гамлету. Так Полоний
комбинирует разнообразные средства от
собственной дочери до подслушивания,
считая для себя не зазорным подозревать
Гамлета в сумасшедшей любви – может,
ее и нет, но какая разница, это его рабочая
гипотеза, как в случае с сыном – если
она окажется неправильной, он только
запачкает жертву, «как за работой мажут
рукава», что не кажется ему особо страшным
– и это понятно уже по отношению к делам
сына. Но ведь так же и Гамлет использует
более сложный обман, используя себя –
псевдосумасшедшего – как ложную приманку
для открытия правды. И также он использует
актеров и театр, в которых видит силу
выведения наружу скрытых человеческих
стремлений, для проверки своей рабочей
гипотезы – он публично пятнает Клавдия,
желая ее проверить, не думая о возможных
последствиях своей проверки на своего
подопытного, окажись она неправильной.
Прибегающая
к Полонию Офелия рассказывает о
появившемся перед ней Гамлете,
в котором – все признаки странного
поведения – что позволяет Полонию –
чуть ли не невзначай, как первое, что приходит
в голову, бросить свою гипотезу его поведения:
«От страсти обезумел», - в которую
он может и сам-то только наполовину верит,
но начинает проверять, чтобы выудить
правду, докопаться до нее (вспомним, что
потом Гамлет сравнит Полония и с рыбным
торговцем, и с кротом). Как-то раньше не
приходило в голову задумываться над смыслом
описанного Офелией события – почему,
действительно, Гамлет появился перед
ней в таком виде и так себя вел – был растерян,
вздохнул из глубины души, изучал ее в
упор, и потом ушел, оглядываясь. Что это
– так был воспринят ее отказ? В этой сцене
усиливается надлом, утрата Гамлетом веры
в святыню женской любви, – которая связана
еще с замужеством матери, и соответственно
опор, основ мира. Это событие так же видится
мне важным только тем, что оно дает право
Полонию начать развивать свою гипотезу
поведения Гамлета, и в этом смысле рассказ
Офелии можно сравнить с рассказом о Призраке
в первом акте, который стал стимулом действия
для Гамлета – ее рассказ, что интересно,
тоже звучит как повествование о чем-то
сверхъестественном: «Как будто был в
аду и прибежал // Порассказать об ужасах
гиенны». Полоний признает, что «перемудрил»
с прежней стратегией, что не мешает ему
развивать еще более циничную и жесткую
другую – стратегию использования собственной
дочери для выведывания правды.
Второй
акт, сцена вторая
Приезд Розенкранца и Гильденстерна – по приглашению короля (и, видимо, согласившейся с ним королевы) – за ними послано для попытки приближения к причинам, истокам поведения Гамлета. Соответственно и со стороны короля приняты определенные меры для того, чтобы сладить с возникшей ситуацией – значит, и им неохотно, но признаны случившиеся изменения. Правда, он пока не связывает свои предыдущие действия (а именно – убийство) с ней, не видит это связи, ищет ее в чем-то другом. В его поведении, а также в дальнейших ситуациях, в которые Клавдиий будет поставлен – появление людей, мстящих ему за не свершенные им убийства (идущий войной Фортинбрас, мстящий за отца Лаэрт) – наглядно, драматургически открыто видно действие коллизии пьесы на всю структуру происходящего. Происходит разлад прошлого с настоящим, они не связываются в единую цепочку, герои предпочитают не помнить, не знать о прошлом, и события начинают терять свой первоисточник. Пока король, сознательно не помня о прошлом, озабочен лишь «подавлением» источника беспокойства. Если определять завязку как вступление в действие всех сил, как начало определенных действий или подготовки к нему, а также первых реакций действующих лиц на сложившуюся ситуацию, то наверно я бы даже сдвинула завязку на конец этого разговора между королем и королевой и Розенкранцем и Гильденстерном. Им даны указания в соответствии с тем, что знает (вернее, чего не знает и хочет узнать) на данный момент король, поступление новой информации от Полония о причине сумасшествия Гамлета – уже новая ситуация, двигающая действия от завязки к его развитию, которое пройдет очень стремительно в этой второй сцене второго акта. После ухода Р. и Г. входит Полоний, которому не терпится донести свою новость, быть двигателем всего, руководить знаниями всех – включая короля и королеву. Эта новость откладывается. Королева говорит о возможной причине, которая понятна и без лишних расследований: «Причина, к сожалению, одна: // Смерть короля и спешность нашей свадьбы», пытаясь быть, вопреки Полонию и слушающему его Королю, проще и соотвественно ближе к реально возникшей ситуации, которую как бы не хотят принять ее муж и его советник.
Послы приносят новости о своем визите в Норвегию. Фортинбрас действительно имел целью Данию, но пока умиротворен своим дядей и желает пройти через Данию к Польше. Несмотря на эти уверения, Фортинбрас тоже может использовать ложь для достижения своей правды, и нарушить свой договор. Интересно в этой линии действия то, что здесь на Клавдия «рушатся» последствия убийства, совершенного не им – они как бы отсрочены во времени, они не всегда настигают виновного, они приносят разрушения уже позже, уже как бы без причины, уже сами собой, когда, кажется, первоисточник зла, по прошествию времени и вследствие традиции, общего мнения (ведь все приняли как должное, что отец Фортинбраса убит Гамлетом) перенесен на самого Фортинбраса. Но он только лишь мстит за совершенное убийство, правда выбрав для этого изменившуюся ситуацию в Дании. Здесь встает важнейшая проблема пьесы – первоисточник зла и его последствия, и в этом разрыве временных цепей – коллизия пьесы. Так позже на Клавдия обрушится и месть Лаэрта – тоже, по сути, ведь не он – причина смерти Полония, но месть настигает, сдвинувшись во времени, возможно, совсем не тех, кто – являлся причиной первоначального зла.