Жан-Жак Руссо

       ¹Генриетта Роланд-Гольст Ван дер Схалк ,«ЖАН ЖАК РУССО. ЕГО ЖИЗНЬ и СОЧИНЕНИЯ», «НОВАЯ МОСКВА», 1923г.(стр.85)

       Женщине приходится, однако, приспособляться, потому что мужчины, которые еще "понимают в чувстве" и еще  сохранили "провинциальные предрассудки", редки. В виде суррогата утраченного целомудрия она усвоивает "известную элегантность в цинизме, легкую грацию в своем падении

       Мода-философия  дает теоретическое обоснование  нравам времени: материализм превозносит  исключительно чувственное наслаждение, как единственную форму любви, согласную  с природой человека; Бюффон выставляет, как научную аксиому: "единственно  хорошее в любви-это ее физическая сторона".¹

         «Новая Элоиза» написана под очевидным влиянием Ричардсона. Руссо не только взял аналогичный сюжет — трагическую судьбу героини, погибающей в борьбе целомудрия с любовью или соблазном, но и усвоил себе самый стиль чувствительного романа.

       Форма романа — эпистолярная; он состоит из 163 писем и эпилога. В настоящее время эта форма в значительной степени умаляет интерес чтения, но читателям XVIII века она нравилась, так как письма представляли лучший повод к бесконечным рассуждениям и излияниям во вкусе того времени. То же самое можно было сказать и о произведениях Сэмюэла Ричардсона.²

       Интенсивность его чувства и способность  так изображать его, чтобы вызывать те же ощущения в читателе, возводят Руссо на степень поэта; но, как  поэт, он несовершенен, ибо способность  воплощать свои идеи в образы развита  в нем неравномерно. К наиболее крупным величинам его приближают не только интенсивность чувства и пылкая фантазия, но и способность к общему и абстрактному мышлению. Правда, мышление, по его собственному свидетельству, требовало от него величайшего напряжения; в простые линии логического размышления у него постоянно вплетались пышные изветвления его фантазии; в области фантастических мечтаний он скользил легко и мягко, это была его родная стихия, там он чувствовал себя, как дома; мышление же было для него завоеванной областью, которую только прилежание и труд делали плодородной. Но, может быть, именно благодаря этим напряженным усилиям мышление его сделалось самостоятельным, пробило себе свои собственные пути. Он обладал даром диалектики.

       ¹Генриетта Роланд-Гольст Ван дер Схалк ,«ЖАН ЖАК РУССО. ЕГО ЖИЗНЬ и СОЧИНЕНИЯ», «НОВАЯ МОСКВА», 1923г.(стр.86-88)

       ²Верцман И.Е.,Жан-Жак Руссо,М.Э,1958(стр.57)

       Он  умел из основной идеи вывести целую  сеть дальнейших мыслей, сходных с  ней, как дети, по существу и все  же отличных от нее, так что читатель, признав правильность исходной мысли, в изумлении и смущении останавливался перед вытекавшими из нее выводами, не умея, однако, уйти от них. Его мышление обладало редким свойством действовать  одинаково убедительно, шло ли оно  путем критического анализа или  синтетического построения. Оно оплодотворялось его чувством оживотворялось пламенем его ненависти и его любви; глубина его дара увлекать за собою других заключалась в чудесном соединении силы логического убеждения с живой страстностью.

       Книга казалась продуктом жизненного опыта  другой планеты, голосом из каких-то других, пространств. Он, Руссо, не боялся показаться смешным. Он не пытался в  ней угодить вкусу времени  и дать описание легких, двусмысленных, сальных или романтических приключений, разукрашенных пышным стилем. Они  не пытался дать цельное, гармонически сконструированное произведение, легко  охватываемое глазом в своем гармоническом  отношении частей к целому. Чего он только не нагромоздил в этой книге под влиянием ярко вспыхнувшей в нем потребности затронуть все жизненные отношения, исследовать все жизненные проблемы!

       Философия, литературная и театральная критика, нравственность, политика и политическая экономия, сельское и домашнее хозяйство, педагогика и религия,—все было здесь затронуто. Но во всех его умозаключениях и суждениях слышался мощный, трепещущий, то нежно шепчущий, то страстно зовущий голос любви. В центре этого изумительно богатого, сложного, скучного, перегруженного и при всем том неотразимо обаятельного произведения стояло то, чего мир больше не знал и в существование чего больше не верил: любящая пара, влюбленный мужчинами любимая женщина. Они сливались в страстном влечении, погружались друг в друга, в их внутренний мир, в их прошедшее и будущее, и черпали один из другого всю силу и слабость, все счастье и всю горечь. Любовь подымалась в их сердцах, как роковая, элементарная сила, создающая свои собственные законы и мощной рукой разрывающая сеть светских условностей и светской морали. Социальные перегородки, разделяющие людей, не существовали для нее; она порвала в девушке оковы ее девичьей робости, заглушила голос детской любви и покорности. Для любящих не существует ничего больше, кроме любви; вкусив волшебного напитка, они больше не могут противостоять.¹

       Да, в них идет внутренняя борьба: колебание  предшествует наслаждению любви, раскаяние  следует за ним.

       ¹Генриетта Роланд-Гольст Ван дер Схалк ,«ЖАН ЖАК РУССО. ЕГО ЖИЗНЬ и СОЧИНЕНИЯ», «НОВАЯ МОСКВА», 1923г.(стр.93)

         Юлия мучается тем, что обманула  кроткую мать и старого отца; Сен-Прё чувствует себя повинным к тревоге и страхе, которые испытывает его возлюбленная. Но если они и раскаиваются, жалеть о случившемся они не могут. Глубоко под чувством раскаяния в том, что они действовали скрытно, обманом, в их живет сильная, ликующая радость, что они уступили святому влечению природы. Ибо любовь священна; она будит священные силы в душе и теле; она питает пламя мощного, рождающегося из нее стремления: любви к добродетели. Было ли это слабостью, что они не устояли перед требованиями любви? В глазах людей—да; но не перед лицом природы. Эта слабость не унижает их, она не делает их недостойными самого глубокого и горячего сочувствия. Они дали друг другу то, что принадлежит каждому человеку: себя самих; они распорядились собственной личностью.

       Что общего между этой любовью и тем, что в то время называлось любовью, поверхностной, мимолетной, чувственной  склонностью? Ничего, кроме имени. В любящих страсть облагораживается и очищается сердечной нежностью, симпатией мыслей, полетом фантазии, сильным стремлением к идеалам доброты и чистоты, к которым она возносит их.

       "Не  знаю, ошибаюсь ли я,-пишет Юлия своему возлюбленному,-но мне кажется, что истинная любовь является самыми целомудренными из всех уз. Ее священный огонь очищает наши естественные влечения, концентрируя их на одном объекте; она удаляет от нас искушение и делает то, что, кроме этого единственного лица, один пол больше не существует для другого... Для любящей женщины мужчины больше нет; ее возлюбленный больше этого, все остальные меньше; она и он -единственные в своем роде. В них нет желания, в них есть любовь. Сердце не подчиняется чувственности, "оно направляет ее; оно накидывает очаровательный покров на все заблуждения чувственности. Истинная любовь всегда полна стыдливости; она не пытается завоевать благосклонность смелостью, а покоряет ее робостью. Тайна, молчание, робкая стыдливость прикрывают сладостное упоение; огонь любви облагораживает и очищает все проявления нежности, целомудрие и чистота сопровождают любовь и в чувственном наслаждении; любовь одна умеет все давать страсти, не оскорбляя скромности".¹

       Откровенность, с какой Юлия и ее возлюбленный говорят между собою о своем  сексуальном чувстве, вызвала на падки со стороны узкосердечной критики. Эта критика подтрунивает над суждением XVIII столетия, видящим в Юлии и Сен-Прё идеальных любовников, исполненных тонкой и чистой нежности.

       ¹Генриетта Роланд-Гольст Ван дер Схалк ,«ЖАН ЖАК РУССО. ЕГО ЖИЗНЬ и СОЧИНЕНИЯ», «НОВАЯ МОСКВА», 1923г.(стр.95)

       Она находит грубой и неприличной их откровенную чувственность, точно так же, как видит грубость в том, что Руссо рассказывает нам, что для Софьи, по ее темпераменту, было чрезвычайно тягостно ожидание мужчины, или что она бессознательно и невольно, то ласками, то сдержанностью, раздражала чувственность своего жениха.

       В этом различии мнений сказывается разница  точек зрения на сексуальную мораль среди общества XVIII столетия и современно - буржуазного общества^45. Первая восхваляла естественную скромность, обволакивающую сексуальные стремления девушки и женщины; последняя считает более приличным боязливо умалчивать или отрицать эти стремления.

       В Руссо не было ни следа цинизма  или развратности: его в высокой  степени мещанская натура чувствовала  себя слишком свободной и независимой  от разлагающихся классов, чтобы  подвергнуться заразе их морального вырождения. Но в нем не было и  лицемерия и ложного стыда, свойственных пуританскому мещанству. Тонкий покров естественной робости, окружавший девушку, составлял в его глазах одну из величайших ее прелестей; но он чувствовал также, что в девушке дремлют чувственные наклонности, которые пробуждаются глазами, и голосом, и нежными жестами любимого человека. Для него целомудрие и скромность заключались не в отрицании или подавлении склонностей, естественных и уже потому хороших, а в соединении чувственного пыла с глубокой нежностью, теплой симпатией и чистой фантазией.

       Любовь  священна; она облагораживает сердце, в котором живет, она очищает  душу, которой касается; она связана  с добродетелью, с каждым благородным  побуждением души; каждое способное  чувствовать сердце следует ее велениям; под ее влиянием все лучшее в нашем "я" пускает ростки, развивается  и дает плоды.

       Любовь  имеет право опрокидывать сословные  перегородки и разрушать все  правила приличия, но она должна преклониться перед священным институтом, на котором покоится здание буржуазного  общества: перед институтом брака. Право  любви не абсолютное; оно ограничивается другим правом, перед которым должно отступать: общество побеждает природу, нравственный долг—сердечное влечение. Эту основную мысль Руссо образно  выразил в последних частях "Новой Элоизы". Таким образом в этой книге, больше чем в каком-либо другом из его произведений, примиряются обе стороны его существа безудержное следование своим импульсам и инстинктам-и воля их победить и жить согласно высоким нравственным принципам.¹

       ¹Генриетта Роланд-Гольст Ван дер Схалк ,«ЖАН ЖАК РУССО. ЕГО ЖИЗНЬ и СОЧИНЕНИЯ», «НОВАЯ МОСКВА», 1923г.(стр.97-99)

       С той минуты, как Юлия выходит замуж  за Вольмара-человека много старше ее, хладнокровного, бесстрастного, действиями которого всегда управляет рассудок, человека, которого она не любит, но за которого выходит по приказанию отца,-с этой минуты совершается чудо: с ней происходит внезапное внутреннее превращение. Ее истерзанная душа успокаивается; она чувствует, что между нею и ее страстью выросла преграда, которой она никогда не переступит. С этого времени она может спокойно думать о любимом человеке; она любит его, не меньше, чем прежде, но новый жизненный принцип окружил, словно панцырем, ее слабое сердце; этот принцип, в котором она находит твердую опору, есть сознание святости брака. Она с благодарностью в сердце чувствует себя в новой атмосфере безопасности и неприкосновенности, она горячо молит бога поддержать ее в ее новой задаче. "Я хочу,—обращается она к Богу,—любить супруга, которого ты мне дал. Я хочу быть верной, ибо верность первый долг, связывающий семью и общество. Я хочу всего того, что исходит из установленных тобою природных законов и из сущности разума, дарованною мне тобою".

       У Юлии нет любви к мужу, как и  у него нет к ней чувственной страсти. В их браке не было ни очарования чувственности, ни пыла просветляющей фантазии, и именно это делает его счастливым. "Ошибочно думать,-пишет Юлия любимому человеку,-что для счастливого брака необходима любовь. Для этого достаточно добродетели, честности, известной согласованности не столько в возрасте и положении, сколько в характере и темпераменте; результатом всего этого может быть очень нежная привязанность, не менее сладостная, чем сама любовь, но более прочная и спокойная. Вступают в брак не для того, чтобы всегда и исключительно заниматься друг другом, а для того, чтобы вместе выполнять обязанности гражданской жизни, с осторожностью и осмотрительностью вести свое хозяйство и воспитывать детей в добродетели и честности. Все это Юлия делает. Счастье ее жизни заключается в добросовестном выполнении семейного долга по отношению к мужу, к детям, к слугам и к рабочим в ее поместьи.

       В этом большом патриархальном деревенском  хозяйстве, продуктами которого покрываются  важнейшие жизненные потребности  всех членов этой большой семьи (ибо  слуги здесь еще в самом деле принадлежат к семье), круг деятельности женщины обширен и благодарен. Она не только выполняет идеальное призвание супруги и матери, но и фактически стоит во главе обширного комплекса производств и многочисленной армии слуг.¹