Роль интуиции в познании

    В то же время Бергсон делает оговорки, что он не собирается принимать интеллект  за счет интуиции. Он полагает, что интеллект  и интуиция - это два рода знания, которые развиваются параллельно. Интуиция имеет своим источником инстинкт. Для Бергсона интеллект  и инстинкт - это "два расходящихся, одинаково красивых, решения одной  и той же проблемы".

    Таким образом, интуиция - это непосредственное постижение сущности вещей. Она постигает  жизнь во всей ее полноте, а не просто как механическое чередование и  повторение событий. Интуицию Бергсон  понимает не как чувственную или  интеллектуальную, а как созерцание, свободное от какой-либо практической заинтересованности. Несмотря на многочисленные оговорки Бергсона о параллельности интеллекта и интуиции как двух форм познания, он отдает несомненное предпочтение интуиции, а потому считается сторонником интуиционизма, а за его критику интеллекта его называют антиинтеллектуалистом. В то же время Бергсон правильно отметил ряд характерных черт человеческого познания, а именно: его односторонность и механическое понимание жизни и развития. Он выдвигает свою концепцию развития, назвав ее творческой эволюцией, которая противопоставляется механистической концепции. Бергсон подвергает резкой критике механицизм, который схватывает только постоянное, неизменное, повторяющееся и отвергает возможность нового в развитии. Механицизм полагает, что мир состоит из неизменных частей, которые лишь перемещаются в пространстве, и не признает биологическую форму развития, так как целое, согласно механицизму, возникает лишь посредством прикладывания частей друг к другу. Механицизм по сути отвергает историческое развитие. Бергсон пишет, что "сущностью механистического объяснения является утверждение о том, что будущее и прошедшее исчисляемы как функция настоящего, и что, следовательно, все дано".

    Развитие  и эволюция представляют, для Бергсона, жизнь, которая проявляется в  живых системах, составляющих эту  жизнь. Живые системы неповторимы, а потому не могут быть познаны  интеллектом. Эти системы необратимы и не допускают предвидения, т.е. жизнь непостижима посредством  научных методов познания. Бергсон  понимает жизнь не как биологическое  явление, а в терминах психического процесса. Он пишет: "Существует по меньшей  мере одна реальность, которую мы схватываем изнутри, путем интуиции, а не простым  анализом... Это наше я, которое длится" [Там же. С.7]. Бергсон утверждает, что "жизненная сила" разделила  с самого начала примитивные жизненные  системы на несколько различных  направлений, произведя растения, насекомых, животных, представляющих стабильность, инстинкт и интеллект. "Капитальное заблуждение, -пишет Бергсон, - которое, передаваясь от Аристотеля, исказило большую часть философий природы, заключается в том, что в жизни растительной, в жизни инстинктивной и в жизни разумной усматриваются три последовательные степени одной и той же развивающейся тенденции, тогда как это - три расходящиеся направления одной деятельности, разделившейся в процессе своего роста. Разница между ними не является разницей ни в интенсивности, ни в степени: это разница по природе". Бергсон - представитель иррационализма в философии, но он не создал самостоятельной школы, а остался философом со своими оригинальными воззрениями.

    Философия Бергсона, в отличие от большинства  систем прошлого, дуалистична. Мир для  него разделен на две в корне различные  части: с одной стороны - жизнь, с  другой - материя, или, вернее, то инертное 'что-то', которое интеллект рассматривает  как материю. Вся вселенная есть столкновение и конфликт двух противоположных  движений: жизни, которая стремится  вверх, и материи, которая падает вниз. Жизнь есть единственная великая  сила, единственный огромный жизненный  порыв, данный единожды, в начале мира; встречающий сопротивление материи; борющийся, чтобы пробиться через  материю; постепенно узнающий, как использовать материю с помощью организации; разделенный препятствиями, на которые  он наталкивается, на различные течения, как ветер на углу улицы; частично подавляемый материей вследствие тех  изменений (adaptations), которым материя  его подвергает; все же всегда сохраняющий  свою способность к свободной  деятельности, всегда борющийся, чтобы  найти новый выход, всегда ищущий большей свободы движения между  враждебными стенами материи.

    Эволюцию  нельзя объяснить, считая главной причиной приспособление к окружающей среде; приспособление объясняет лишь повороты и изгибы эволюции, как и изгибы дороги, приближающейся к городу через холмистую местность. Но это сравнение не совсем правильно. В конце той дороги, по которой путешествует эволюция, не имеется города, то есть определенной цели. Механизм и телеология страдают одним и тем же недостатком: оба учения полагают, что в мире нет существенных новшеств. Механизм рассматривает будущее как содержащееся в прошлом, и телеология, поскольку она верит, что конец, которого надо достичь, может быть познан заранее, отрицает, что результат содержит что-либо существенно новое.

    В противоположность обоим этим взглядам, хотя и больше сочувствуя телеологии, чем механизму, Бергсон утверждает, что эволюция является поистине творческой, как работа художника. Побуждение к  действию, неопределенное желание существует заранее, но, пока желание не удовлетворено, невозможно знать природу того, что  удовлетворит это желание. Например, мы можем предполагать наличие у  лишенных зрения животных некоторого смутного желания, чтобы быть осведомленными об объектах до соприкосновения с  этими объектами. Отсюда вытекали усилия, которые в конце концов привели  к созданию глаз. Зрение удовлетворило  это желание, но заранее зрение нельзя было себе представить. На этом основании  эволюцию нельзя предсказать, и детерминизм  не может служить средством опровержения защитников свободы воли.

    Этот  общий контур наполняется описанием  действительного развития жизни  на Земле. Сначала поток разделился на животных и растения; растения предназначены, чтобы откладывать энергию в  резервуар, животные - чтобы использовать энергию для внезапных быстрых  движений. Но позже среди животных появилось новое разветвление: более  или менее разделились интеллект  и инстинкт. Они никогда полностью  не бывают друг без друга, но в основном интеллект есть несчастье человека, тогда как инстинкт в своем  лучшем проявлении виден у муравьев, пчел и у Бергсона. Различие между  интеллектом и инстинктом является основным в философии Бергсона, большая часть которой - как различие между Сэндфордом и Мертоном, где инстинкт - хороший мальчик, а интеллект - плохой.

    Инстинкт  в своем лучшем проявлении называется интуицией. 'Под интуицией, - писал  Бергсон, - я подразумеваю инстинкт, ставший бескорыстным, сознающим  самого себя, способным размышлять о своем предмете и расширять  его бесконечно'. Не всегда легко  объяснить поступки интеллекта, но если нам надо понять Бергсона, то мы должны приложить к этому все  усилия.

    'Интеллект,  в том виде, как он выходит  из рук природы, имеет главным  своим объектом неорганическое  твердое тело', он может ясно  представлять себе только прерывное  и неподвижное, его понятия  расположены вне друг друга,  как объекты в пространстве, и  имеют одинаковую устойчивость. Интеллект разделяет в пространстве  и фиксирует во времени, он  не создан для того, чтобы мыслить  эволюцию, но представляет себе  становление как серию состояний. 'Интеллект характеризуется естественной  неспособностью понимать жизнь'; геометрия и логика, которые являются  типичными продуктами интеллекта, строго применимы только к  твердым телам, в прочих же  случаях рассудочная деятельность  интеллекта должна подвергаться  проверке здравого смысла, который,  как правильно говорит Бергсон,  есть нечто совершенно отличное. Твердые тела созданы разумом  для тогo, чтобы приложить к  ним интеллект, так же как  шахматная доска придумана, чтобы  играть на ней в шахматы.  Происхождение интеллекта и происхождение  материальных тел, говорят нам,  соотносительно и то, и другое  развилось в процессе взаимного  приспособления. Один тождественный  процесс должен был выкроить  одновременно материю и интеллект  из одной ткани, их обоих  содержавшей'.

    Концепция об одновременном росте материи  и интеллекта острота и заслуживает  того, чтобы ее поняли. В общем, я  думаю, она тачает следующее: интеллект  есть сила, позволяющая видеть вещи отдельными друг от друга, а материя - то, что разделено на отдельные  вещи. В действительности существуют не отдельные твердые вещи, только бесконечный поток становления, в котором ничто становится ничем. Но это становление может быть движением вверх или вниз: если это движение вверх, его называют жизнью; если движение вниз, оно, как  ошибочно утверждается на основе интеллекта, называется материей. Я полагаю, что  Вселенная имеет форму конуса с абсолютом в вершине, так  как движение вверх соединяет  тела, а движение вин, разделяет их, или по крайней мере кажется, что  разделяет. Чтобы восходящее движение духа было способно пробираться сквозь нисходящее движение падающих тел, оно  должно быть способно прокладывать себе пути между этими телами. Так образовался  интеллект, появились рельефы и  пути, и первичный поток разделился на отдельные тела. Интеллект можно  сравнить с ножом для разрезания куриного мяса, но он имеет ту особенность, что воображает, будто цыпленок всегда был разделен на те куски, на которые  разрезал его нож.

    'Интеллект, - говорит Бергсон, - неизменно ведет  себя так, как будто он зачарован  созерцанием инертной материи.  Интеллект - это жизнь, смотрящая  вовне, становящаяся вне относительно  самой себя, принимающая как принцип  приемы неорганизованной природы,  чтобы применять их в действии'. Если бы нам было позволено  добавить еще один образ к  тем многим, которыми Бергсон  иллюстрирует свою философию,  мы могли бы сказать, что  Вселенная есть огромный фуникулер,  в котором жизнь - это поезд,  идущий вверх, а материя - поезд,  идущий вниз. Интеллект состоит  в наблюдении спускающегося поезда, в то время как он проходит  мимо поднимающегося поезда, где  сидим мы. Очевидно, что более  благородный дар, который концентрирует  свое внимание на нашем собственном  поезде, есть инстинкт или интуиция. Можно перепрыгнуть из одного поезда в другой; это случается, когда мы становимся жертвами автоматической привычки, в этом сущность комического. Или мы можем разделиться на части: одну часть - идущую вверх, другую - вниз; тогда комична только часть, идущая вниз. Но сам по себе интеллект не является нисходящим движением - это просто наблюдение нисходящего движения восходящим движением.

    Как интеллект связан с пространством, так инстинкт или интуиция связаны  с временем. Одной из наиболее примечательных черт философии Бергсона является то, что в отличие от большинства  мыслителей он рассматривает время  и пространство как глубоко различные  вещи. Пространство - характеристика материи - возникает при рассечении потока; оно в действительности иллюзорно, полезно до некоторой степени  на практике, но чрезвычайно вводит в заблуждение в теории. Время, наоборот, есть существенная характеристика жизни или разума. 'Повсюду, где  что-нибудь живет, всегда найдется раскрытый  реестр, в котором время ведет  свою запись'. Но время, о котором  здесь говорится, - это не математическое время, не однородное собрание взаимно  внешних моментов. Математическое время, согласно Бергсону, есть в самом  деле форма пространства; время, являющееся сущностью жизни, он называет длительностью. Понятие длительности - одно из основных в его философии, оно появляется уже в самой ранней его книге 'Время и свобода воли', и нам  необходимо усвоить это понятие, если мы хотим разобраться л его  системе. Однако это очень трудное  понятие. Я сам не вполне его понимаю  и поэтому не могу надеяться, что  объясню его с той ясностью, которой оно, без сомнения, заслуживает.

    'Чистая  длительность, - читаем мы, - есть  форма, которую принимают наши  сознательные состояния, когда  наше 'я' активно работает, когда  оно не устанавливает различия  между настоящими состояниями  и состояниями, им предшествовавшими'. Оно объединяет прошедшее и  настоящее в одно органическое целое, где имеется взаимное проникновение, последовательность без различения. 'В нашем 'я' существует последовательность без взаимной внеположности, а вне моего 'я', в чистом пространстве, имеется взаимная внеположность без последовательности'.

    'Вопросы,  касающиеся субъекта и объекта,  их различия и их единства, должны ставиться скорее как  функция времени, нежели как  функция пространства'. В длительности, в Которой мы рассматриваем  наши действия, имеются разделенные  элементы, но в длительности, в  которой мы фактически действуем,  наши состояния растворяются  друг в друге. Чистая длительность  есть то, что наиболее удалено  от внеположности и меньше  всего проникнуто внеположностью, это - длительность, в которой  прошлое чревато совершенно новым  настоящим. Но тогда наша воля  напряжена до предела, нам надо  собрать прошлое, которое ускользает  прочь, и втолкнуть его целым  и неразделенным в настоящее.  В такие моменты мы действительно  владеем собой, но моменты эти  редки. Длительность есть тот  самый материал действительности, который находится в вечном  становлении, никогда не являясь  чем-то законченным. 

    Прежде  всего, длительность обнаруживает себя в памяти, так как именно в памяти прошлое продолжает существовать в  настоящем. Таким образом, теория памяти приобретает большое значение в  философии Бергсона. В работе 'Материя  и память' Бергсон пытается показать отношения разума и материи, причем реальность обоих понятий утверждается путем анализа памяти, которая  является 'пересечением разума и материи'.

    Бергсон говорит, что понятием 'память' обычно объединяют две радикально отличные вещи, этому различию Бергсон уделяет  особое внимание. 'Прошлое переживает себя, - пишет он, - в двух различных  формах: во-первых, в виде двигательных механизмов, во-вторых, в виде независимых  воспоминаний'. Например, о человеке говорят, что он помнит стихотворение, если он может повторить его наизусть, то есть, если он приобрел некоторую привычку или механизм, позволяющие ему повторить ранее проделанное действие. Но он мог бы, по крайней мере теоретически, быть способным повторить стихотворение, и не помня тех предыдущих случаев, когда он читал его раньше. Таким образом, этот вид памяти не включает осознания прошедших событий. Второй вид, который только один и заслуживает названия 'памяти', представлен воспоминаниями тех отдельных случаев, когда человек читал стихотворение, причем каждый случай не похож на другие случаи и связан с определенной датой. Это не вопрос привычки, так как каждое событие происходило только однажды и произвело впечатление сразу. Предполагается, что каким-то образом все, что когда-нибудь с нами случалось, помнится, но, как правило, Доходит до сознания только то, что полезно. Кажущиеся провалы памяти, как доказывает Бергсон, являются в действительности провалами не психической части памяти, а моторного механизма, вводящего память в действие. Этот взгляд подтверждается рассмотрением физиологии мозга и явлениями потери памяти, из которых, как утверждает Бергсон, следует, что истинная память не является функцией мозга. Прошлое должно быть действием материи, воображаемым разумом. Память не есть эманация материи; разумеется, более близким к истине было бы противоположное утверждение, если бы мы подразумевали под материей то, что схвачено в конкретном восприятии, которое всегда имеет некоторую длительность.