Одним из главных
средств организации феноменального
опыта для Милля выступает
язык. Именно в языке осуществляется
классификация всех явлений, отнесение
их к тем или иным видам.
Семантическая теория Милля, продолжающего
традиции эмпиристов-номиналистов
XVII—XVIII вв. (в частности, Т. Гоббса) содержит
эмпиристскую теорию значения имен (т.
е. знаков). Центральной идеей этой теории
оказывается различение коннотации (соозначения)
и денотации (означения) имен, предвосхищающее
современное различение таких семантических
сущностей, как смысл и значение (интенсионал
и экстенсионал). В первом случае имеется
в виду указание на совокупность свойств
именуемого предмета, во-втором — указание
на сам предмет, обозначаемый именем (каковым
может быть как грамматический субъект
предложения, так и любая внелингвистическая
сущность).
Коннотативные имена прямо
обозначают свой предмет и косвенно указывают
на его свойства. Таково, например, слово
"человек", обозначающее Питера, Джона
и неограниченное число других индивидов,
составляющих класс, для которого оно
служит конкретным общим именем. Такое
имя дается членам этого класса в силу
наличия у них общих свойств (телесность,
жизнь, наличие разума и Другие). Неконнотативные
имена либо обозначают только предмет,
либо указывают только на свойства. Итак:
«Несоозначающим словом называется такое,
которое означает либо только предмет,
либо только свойство. Соозначающее же
слово то, которое означает предмет и обнимает
свойство. Предметом здесь называется
все, имеющее свойство. Так, Джон, Лондон,
Англия суть названия, означающие лишь
предметы. Белизна, длина, добродетель
означают только свойства. Поэтому ни
одно из этих названий не есть соозначающее.
Но бел, длинен, добродетелен — названия
соозначающие. Слово "бел" означает
все белые предметы, как, например, снег,
бумагу, морскую пену и т.п., и обнимает
или, по выражению схоластиков, соозначает
свойство белизны». Значение (meaning) имен,
согласно Миллю, заключается именно в
том, что они соозначают. Поэтому-то грамматические
имена собственные не имеют значения,
ибо не указывают ни на какие свойства.
Такие имена суть просто знаки, дающие
возможность выразить обозначаемые ими
предметы в языке, или же метки, вызывающие
образы того, что обозначается.
Концепция Милля также
объясняет функционирование слов,
которые не обозначают никаких
реальных объектов, но которые тем
не менее определяются по совокупности
свойств (например, "кентавр" или
"грифон"). За всем этим скрывалась
и общефилософская проблема поисков значения
широких философских абстракций и обобщений,
всегда вызывавших недоверие у философов
эмпиристской традиции. Как представитель
этой традиции Милль был весьма чуток
к тем заблуждениям и недоразумениям философского
характера, которые порождаются неправильным
использованием языковых средств. Он,
в частности, обращал внимание на многозначность
различных слов (прежде всего связки "есть"),
которая должна устраняться из научного
языка. Этому посвящена глава "Заблуждения
сбивчивости" в "Системе логики".
Здесь Милль выступает как предтеча аналитической
философии, получившей развитие в XX в.
Основу учения Милля
о научном методе составляет
его теория индукции. В этом
вопросе его предшественниками
были Френсис Бэкон и Дэвид
Юм. В первой половине XIX в. глубокие
исследования индукции в контексте
развития научного знания были
осуществлены в Великобритании Уильямом
Уэвеллом и Джоном Гершелем. Помимо методологического
аспекта проблемы индукции Милля интересовал
и сугубо познавательный вопрос: как мы
можем обосновать свое знание, согласно
которому присущее ограниченному числу
определенных явлений присуще и всем явлениям
подобного рода? Он критически оценивал
возможности полной индукции, справедливо
полагая, что она не может быть положена
в основание науки. Поэтому приходится
опираться на так называемую несовершенную
индукцию, которая представляет собой
подлинный вывод от частного к общему.
Говоря современным языком, такая индукция
дает приращение информации. Она является
методом экспериментирования, открытия
нового знания, движения от известного
к неизвестному. В основе индукции — неявно
принимаемый принцип единообразия процессов
природы, утверждающий, что все происходит
в соответствии с общими законами. Хотя
данный принцип и недоказуем рациональными
средствами, составляя одно из наших главных
убеждений, он, подобно любым другим научным
принципам, имеет индуктивное происхождение.
Гершель (в книге
"Рассуждение об изучении естествознания",
вышедшей в 1830г.) и Милль усовершенствовали
приемы бэконовской элиминативной
индукции. Милль стал рассматривать их
как приемы исследования, переводящие
гипотезы в каузальные законы. Таких методов
пять: метод (единственного) сходства (если
в двух или более случаях какое-либо явление
связано с рядом повторяющихся обстоятельств,
то эти обстоятельства суть или причины,
или следствия данного явления); метод
(единственного) различия (если, напротив,
некоторое явление W не повторяется в отсутствие
определенного обстоятельства А, то явление
W зависит от обстоятельства А); объединенный
метод сходства и различия; метод остатков
(если W зависит от А = А1, А2, А3, то через
установление степени зависимости от
А1 и А2 остается определись меру зависимости
от А3); метод сопутствующих изменений
(если явление W изменяется, когда изменяется
явление U, причем усиление и ослабление
W наступает при усилении и ослаблении
U, то W зависит от U). Эти правила впоследствии
вошли во все учебники традиционной логики.
Сам Милль как методолог колебался в оценке
индуктивных методов как способов либо
открытия нового знания, либо проверки
состоятельности некоторой гипотезы.
Акцент в логике
Милля, которую следует рассматривать
именно как логику научного
исследования, делается на индуктивных
процедурах. Однако это не означает
игнорирования дедуктивных процедур.
Милль подробно рассматривает
и достаточно высоко оценивает
силлогистику, подчеркивая важность
точного представления знания, полученного
индуктивным путем. Однако в
целом силлогистический вывод
не может быть главным в
науке и потому имеет лишь
техническое значение для ученого.
Сочетание в методологии Милля
процесса выдвижения гипотезы
с дедуктивной проверкой вытекающих
из нее следствий дает основание
говорить о предвосхищении английским
философом так называемого гипотетико-дедуктивного
метода, характерного для науки XX в.
Милль, подчеркивавший
важность математической обработки
научных данных, считается также
одним из главных представителей
психологистского объяснения логико-математического
знания. Так, аподиктические законы логики
он рассматривает как устойчивые ассоциации
мышления в психологическом смысле. Положения
математики выводятся из аксиом, но сами
аксиомы суть индуктивные обобщения отдельных
фактов. Подчеркиваемая априористами
аналитичность математических истин не
должна, по Миллю, скрывать их индуктивное
происхождение. Абстрактное математическое
знание в значительной степени зависит
от чувственности, предоставляющей исходные
данные для индукции. Влиятельную в середине
XIX в. концепцию Милля уже в конце века
начинают критиковать антипсихологистски
настроенные философы и ученых (Френсис
Брэдли, Готлоб Фреге и Эдмунд Гуссерль).
Однако отношение современных логиков
и методологов науки к миллевскому психологизму
уже не столь негативно. Сегодняшняя ситуация
и новая тематика в науке (например, задача
создания программ искусственного интеллекта,
моделирования психической деятельности)
настоятельно ставят вопрос о переоценке
соотношения логики и психологии.
Как и учение об
индукции, тесно связанное с ним
миллевское учение о причинности предполагает
принцип единообразия (законосообразности)
природы: «Для употребления слова "причина"
в нашем смысле необходимо убеждение не
только в том, что за предшествовавшим
всегда наступало последующее, но что
за первым и будет всегда наступать второе,
пока продолжится настоящее устройство
вещей». Милль признавал, что у нас есть
взятое из обыденного опыта (т.е. не врожденное
и не априорное) представление о причинности,
которое уточняется в процессе научного
исследования. При этом он в духе юмовского
подхода к причинности стремился дать
ей психологическое объяснение.
Каузальность он рассматривает
как прочную ассоциативную связь
ощущений, как устойчивую последовательность
явлений, дающую возможность предсказания
будущих событий (в том числе
и поведения на основе знания
человеческих характеров и мотивов).
Подобная способность предвидения,
согласно Миллю, должна учитываться
при создании логики "нравственных
наук". Итак, каузальные отношения
складываются между комплексами
возможных ощущений. Причина определяется
как совокупность явлений (или
их необходимых условий), предшествующих
некоторому данному явлению. "Если
неизменная последовательность, —
пишет Милль, — и существует
когда-либо между последующим
фактом и одним предшествующим,
то весьма редко. Обыкновенно
она бывает между последующим
фактом и суммою нескольких
предшествующих. Совокупность их
требуется для произведения последующего
акта, т.е. для того чтобы он
непременно за ними следовал...
Определение причины неполно,
пока мы не введем в него,
в том или другом виде, всех
условий". В известном смысле
для Милля причиной некоторого
явления оказывается совокупность
всех явлений в мире. Основываясь
на своих субъективных установках,
мы обычно выбираем определенные
предшествующие явления, например,
смежные в пространстве и во
времени с явлением, причину которого
мы ищем. Отвечая на возможные
возражения, Милль отмечал: "Но
даже при допущении, что действие
может начаться одновременно
с его причиной, принятый мною
взгляд на отношение причины
к следствию практически отнюдь
не подрывается. Необходима ли
последовательность причины и
ее действий или нет, начало
явления есть то, что предполагает
причину, и связь причины со
следствием есть закон последовательности
явлений". Кстати, согласно Миллю,
возможность предвидения человеческого
поведения на основе знания
причин не препятствует проявлению
свободной воли. Из его концепции
причинности отнюдь не вытекает
жесткий, однозначный детерминизм.
Свобода в этом контексте оказывается
способностью воли человека к
самодетермииации.
В социальной философии
и в этике Милль рассматривает
свободу в более широком контексте.
Здесь он связывает свободу
с принципом полезности. Индивидуальная
свобода в обществе не должна
ограничиваться, ибо она способствует
достижению людьми счастья и
процветания. При этом счастье
отдельного человека зависит
от счастья других членов сообщества.
Каждый человек может реализовывать
все свои способности, не отрицая
такой возможности и для других
людей Этому должно способствовать справедливое
демократическое законодательство. Утилитаризм
в миллевской интерпретации не имеет эгоистической
тенденции. В классическую утилитаристскую
доктрину Милль вносит ряд дополнений
и изменений. Так, он отказывается от количественного
"исчисления удовольствий" Бентама,
подчеркивает качественные различия между
видами удовольствия, отдает предпочтение
духовным удовольствиям над чувственными.
Он в большей степени, нежели его непосредственные
предшественники, апеллирует к человеческой
природе и связывает полезность с ее совершенствованием.
В этом, согласно Миллю, большую роль должны
играть правильные воспитание и образование,
способствующие развитию социальных чувств
людей по отношению друг к другу и укреплению
их солидарности. Средствами, которые
способны помочь осуществлению этих ценностей,
Д.С. Милль в духе традиций английского
либерализма считает свободу слова и печати.
Они, согласно Миллю, связаны с философским
понятием истины, ибо истину в науке, философии,
политике легче искать при свободном,
беспрепятственном обмене мнениями и
при свободе научного и нравственного
поиска. Во введении к своей работе "О
свободе" Д.С. Милль писал, что борьба
между свободой и авторитетом стала отличительным
признаком истории человечества уже в
эпоху древних Греции и Рима. Борьбой за
свободу пронизана история Англии. На
протяжении веков свободу понимали как
защиту угнетенных от тиранической власти.
При этом считалось, что противоречие
между правящими и управляющими неустранимо.
Но потом проницательные люди заметили,
что и общество может становится своего
рода коллективным тираном — социальная
тирания большинства не менее опасна,
чем тирания отдельных личностей или небольших
клик. Поэтому защиты против тирании обладателей
высоких государственных постов недостаточно:
нужна защита против тирании господствующих
мнений и эмоций. Есть границы легитимного
вмешательства коллективного мнения в
сферу индивидуальной независимости.
И найти эту границу, защитить ее от посягательств
столь же необходимо для нормального состояния
человеческих отношений, как и обеспечить
защиту от политического деспотизма. (Это
мнение Д. С. Милль отстаивал в противовес
взглядам своего отца, горячего сторонника
мажоритарного принципа.)
Милль четко защищает
права, свободы, достоинство индивида.
Даже если бы все общество
за вычетом одного-единственного
человека придерживалось определенного
мнения, то все равно было бы
противно принципам свободы и
справедливости заставить этого
единственного человека поступиться
своим мнением, принудить его
к молчанию. Такие меры вели
бы не к утверждению величия
человеческого рода, а к ущемлению
достоинства человечества. Человек,
утрачивающий веру в самого
себя, теряет и доверие к обществу,
к "миру" — ведь мир есть
часть самого человека, как индивид
есть часть мира, часть общественного
организма. И пусть человек
порой впадает в ошибки. Способность
суждения дана ему для того,
чтобы он ею пользовался. Обязанность
правительств и индивидов состоит
в том, чтобы мнения формировались
как истинные и никогда не
навязывались другим людям, —
таково суждение Милля.
Культура демократического
образования и высказывания мнений
основывается на развитой способности
людей самостоятельно формировать
суждения и умозаключения, ставить
вопросы и находить ответы, предоставлять
в подтверждение своего суждения
аргументы и доказательства. А
такие привычки наилучшим образом
воспитываются науками. Например,
изучая геометрию, мы запоминаем
и теоремы, и нужные доказательства.
Но следует учесть и специфику
математики: она не допускает
сомнения в аксиомах и доказанных
теоремах. Между тем в естествознании
(как и в практической жизни)
всегда возможны противоположные
суждения об одних и тех
же фактах. В области морали, религии,
политики, социальных отношений
приходится бороться против монополии
одного какого-либо мнения или
одной доктрины, приобретающих господство
над умами.
Если индивид включается
в общественно значимый процесс
выражения и отстаивания мнений,
это налагает на него большие
обязательства: мнение должно
быть выражено ясно, отчетливо,
убедительно; человек, его высказывающий,
должен быть готов толково
и без раздражения ответить
на альтернативные аргументы.
Однако, справедливо отмечает Милль, девяносто
девять человек из ста не хотят или не
умеют этого делать, что относится и к
образованным людям. Одни выражают свое
мнение нечетко, другие не прислушиваются
к противоположным суждениям. А тогда
шумные споры, самые горячие дискуссии
могут оказаться непродуктивными, не только
не ведущими к рождению истины, но и препятствующими
ее появлению на свет.