Зигмунд Фрейд.Будущее одной иллюзии

По-моему, однако, Вы придаете большее значение другому противоречию, в котором меня упрекаете. Люди так  мало доступны голосу разума, над ними безраздельно властвуют их импульсивные желания. Зачем же лишать их удовлетворения влечений, предлагая взамен выкладки разума? Конечно, люди таковы, но спросите себя, действительно ли они должны быть такими, понуждает ли их к тому их глубочайшая природа? Может ли антропология дать краниометрический  индекс народа, в котором соблюдается  обычай деформировать бандажами  головки детей с самого раннего  возраста? Задумайтесь над тревожным  контрастом между сияющим умом здорового  ребенка и слабоумием среднего уровня взрослого. Так ли уж невероятно, что  именно религиозное воспитание несет  на себе большую часть вины за это  прогрессирующее помрачение? Мне  кажется, пришлось бы очень долго  ожидать, пока не испытывающий нажима ребенок сам начал бы строить  идеи относительно бога и вещей, потусторонних  этому миру. Не исключено, что его  идеи приняли бы то же направление, по которому они пошли у его  предков, но никто не ждет, пока он разовьет их сам, ему преподносят религиозные  учения в возрасте, когда у него нет ни интереса к ним, ни способности  осмыслить их значимость. Замедление сексуального развития и опережение религиозного влияния - это ведь два  основных пункта в программе сегодняшней  педагогики, не правда ли? Потом, когда  пробудится мысль ребенка, религиозные  учения в его сознании уже неприкосновенны. Неужели Вам кажется, что для  усиления мыслительной функции так  уж полезно, чтобы столь важная область  оставалась закрытой для мысли под  угрозой адской кары? Если человек  однажды уговорил себя без критики  принять все нелепицы, преподносимые  ему религиозными учениями, и даже не заметить противоречия между ними, то слабость его ума уже не должна нас слишком удивлять. А между тем у нас нет другого средства для овладения природой наших влечений, чем наш разум. Как можно ожидать от лиц, стоящих под властью мыслительных запретов, что они достигнут идеала душевной жизни, примата разума?

Вы знаете также, что женщинам в общем и целом приписывают  так называемое "физиологическое  слабоумие", то есть меньшую интеллигентность, чем мужчине. Сам факт спорен, его  истолкование сомнительно, однако один аргумент в пользу вторичной, благоприобретенной природы этого интеллектуального  захирения сводится к тому, что  женщины пострадали под гнетом раннего  запрета направлять свою мысль на то, что их больше всего интересовало, то есть на вопросы половой жизни. Пока помимо затормаживания мысли в  области сексуальных тем на человека в его молодые годы воздействует не меньшее затормаживание в области  религиозных и связанных с  ними правовых тем, мы, по сути дела, не можем сказать, каков он сам по себе.

Однако умерю свой пыл  и допущу возможность, что я тоже гоняюсь за иллюзией. Может быть, влияние религиозного запрета на мысль не так худо, как я предполагаю; может быть, окажется, что человеческая природа останется такой же и  тогда, когда прекратится злоупотребление  воспитанием для порабощения  сознания религией. Я этого не знаю, и Вы тоже не можете этого знать. Не только великие вопросы нашей  жизни предстают сегодня неразрешимыми, но трудно справиться и с массой менее крупных проблем. И все  же Вы согласитесь со мной, что здесь  у нас налицо основание для  надежды на будущее; что, возможно, нам  ещё предстоит откопать клад, который  обогатит культуру; что стоит потратить  силы на попытку нерелигиозного воспитания. Если она окажется безуспешной, то я  готов распрощаться с реформой и  вернуться к более раннему, чисто  дескриптивному суждению: человек малоинтеллигентное существо, покорное своим импульсивным влечениям.

В одном пункте я безоговорочно  согласен с Вами. Намерение насильственно  и одним ударом опрокинуть религию - несомненно, абсурдное предприятие. Прежде всего потому, что оно бесперспективно. Верующий не позволит отнять у себя свою веру ни доводами разума, ни запретами. Было бы жестокостью, если бы в отношении  кого-то такое удалось. Кто десятилетиями  принимал снотворное, тот, естественно, не будет спать, если у него отнимут  его таблетки. Что действие религиозных  утешений можно приравнять к действию наркотиков, красиво иллюстрируется событиями в Америке. Там сейчас хотят отнять у людей - явно под  влиянием женщин, взявших верх, - все  средства возбуждения, опьянения и  наслаждения и для компенсации  досыта питают их страхом божьим. И  за исходом этого эксперимента тоже нет надобности следить с особенно большим любопытством.

Я соответственно возражаю Вам, когда Вы приходите затем к  выводу, что человек в принципе не может обойтись без иллюзорного  религиозного утешения, что без него он якобы не вынес бы тягот жизни, жестокой действительности. Да, но только человек, в которого Вы с детства  вливали сладкий - или кисло-сладкий - яд. А другой, воспитанный в трезвости? Кто не страдает от невроза, тот, возможно, не нуждается в наркотических  средствах анестезирования. Конечно, человек окажется тогда в трудной  ситуации, он должен будет признаться себе во всей своей беспомощности, в  своей ничтожной малости внутри мирового целого, раз он уже не центр  творения, не объект нежной заботы благого  провидения. Он попадет в ситуацию ребенка, покинувшего родительский дом, где было так тепло и уютно. Но разве неверно, что инфантилизм  подлежит преодолению? Человек не может  вечно оставаться ребенком, он должен в конце концов выйти в люди, в "чуждый свет". Мы можем назвать  это "воспитанием чувства реальности", и должен ли я ещё разъяснять Вам, что единственная цель моего сочинения - указать на необходимость этого  шага в будущее?

Вы опасаетесь, по-видимому, что человек не устоит в тяжелом  испытании? Что ж, будем все-таки надеяться. Знание того, что ты предоставлен своим собственным силам, само по себе уже чего-то стоит. Ты выучиваешься тогда их правильному использованию. Человек все-таки не совершенно беспомощен, наука много чему научила его со времен потопа, и она будет и впредь увеличивать свою мощь. И что касается судьбы с её роковой необходимостью, против которой нет подспорья, то он научится с покорностью сносить её. Что морочить ему голову обещанием какой-то латифундии на Луне, доходов с которой никому ещё и никогда не приходилось видеть? Как честный малоземельный крестьянин на этой земле он будет знай обрабатывать свое поле, чтобы оно его кормило. Перестав ожидать чего-то от загробного существования и сосредоточив все высвободившиеся силы на земной жизни, он, пожалуй, добьется того, чтобы жизнь стала сносной для всех и культура никого уже больше не угнетала. Тогда он без колебаний сможет сказать вместе с одним из наших единоневерцев:

"Пусть ангелы да  воробьи Владеют небом дружно". Что ж, звучит грандиозно. Человечество, которое отреклось от всех  иллюзий и благодаря этому  сумело сносно устроиться на  земле! Я, однако, не могу разделить  Ваших ожиданий. Не потому, что  я жестоковыйный реакционер, за  которого Вы меня, наверное, принимаете. Нет, из благоразумия. Мне кажется,  мы теперь поменялись ролями: Вы оказываетесь мечтателем, который  дал себя увлечь иллюзиям, а  я представляю голос разума, осуществляю  свое право на скепсис. Все  эти Ваши рацеи кажутся мне  построенными на заблуждениях, которые  я по Вашему примеру вправе  назвать иллюзиями, потому что  в них достаточно явственным  образом дают о себе знать  Ваши желания. Вы связываете  свои надежды с тем, что поколения,  не испытавшие в раннем детстве  влияния религиозных учений, легко  достигнут желанного примата  интеллекта над жизнью страстей. Это явная иллюзия; человеческая  природа здесь, в решающем пункте, вряд ли изменится. Если не  ошибаюсь - о других культурах  известно так мало, - ещё и сегодня  есть народы, вырастающие не под  гнетом религиозной системы, а  ведь они ничуть не больше  приблизились к Вашему идеалу, чем другие. Если Вам угодно  изгнать из нашей европейской  культуры религию, то этого  можно достичь только с помощью  другой системы учений, которая  с самого начала переймет все  психологические черты религии,  тот же священный характер, ту  же косность, нетерпимость, тот же  запрет на мысль в целях  самозащиты. Что-то в этом роде  Вам придется допустить, чтобы  сохранить саму возможность воспитания  как такового. Отказаться же от  системы воспитания Вы не сможете.  Путь от грудного младенца  до культурного человека велик,  слишком много маленьких человечков  заблудится на нем и не примется  вовремя за свои жизненные  задачи, если им будет предоставлено  развиваться самим, без водительства. Науки ранних ступеней обучения  будут неизбежно ограничивать  свободу их мысли в зрелые  годы, точно так же, как это  делает сегодня религия, за  что Вы её упрекаете. Разве  Вы не замечаете, что таков  уж неустранимый врожденный недостаток  нашей, да и всякой, культуры, - она принуждает живущего жизнью  чувства неразумного ребенка  сделать выбор, который будет  лишь позднее оправдан зрелым  разумом взрослого? Она и не  может поступать иначе, потому  что за несколько лет ребенок  должен вобрать в себя века  развития человечества, и осилить  поставленную перед ним задачу  он способен только за счет  введения в действие аффективных  потенций. Вот, стало быть, каковы  перспективы Вашего "примата интеллекта".

"Так что не удивляйтесь,  если я выступаю за сохранение  религиозной системы знания в  качестве основы воспитания и  человеческого общежития. Это  практическая проблема, а не вопрос  соответствия истине вещей. Поскольку  в интересах сохранения нашей  культуры мы не можем медлить  с воспитанием индивида, дожидаясь,  когда он станет культурно  зрелым, - со многими это вообще  никогда не случится, - поскольку  мы вынуждены внушить подрастающему  человеку ту или иную систему  учений, призванную служить в  качестве не подлежащей критике  предпосылки, то заведомо наиболее  пригодной для такой цели мне  представляется религиозная система.  И, разумеется, именно из-за её  способности к исполнению желаний  и к утешению, в чем Вам угодно  видеть признак её иллюзорности. Учитывая трудность знать что-либо  о реальности, даже сомнительность  того, что нам вообще доступно  знание о ней, давайте все-таки  не будем упускать из виду, что и человеческие потребности тоже составляют частицу реальности, притом важную, такую, которая нас особенно близко задевает".

"Другое преимущество  религиозного учения я вижу  в одной его особенности, которая  Вас, похоже, больше всего шокирует. Оно оставляет место для облагораживания  и сублимации понятий, когда  из этих последних удаляется  почти все, несущее следы примитивного  и инфантильного мышления. Остается  система идей, уже не вступающих  в противоречие с наукой и  не поддающихся опровержению  с её стороны. Эти трансформации  религиозного учения, осужденные  Вами за половинчатость и компромиссы,  позволяют избежать разрыва между  необразованной массой и философствующим  мыслителем, поддерживают общность  между ними, столь важную для  сохранения культуры. Тогда нечего  бояться, что человек из народа  узнает, что верхние слои общества "уже не верят в бога". Теперь я, по-моему, доказал,  что все Ваши усилия сводятся  к попытке заменить испытанную  и в аффективном отношении  ценную иллюзию другой, не прошедшей  испытания и аффективно нейтральной".

Вы никак не скажете, что  я недоступен для Вашей критики. Я знаю, как трудно уберечься от иллюзий; возможно, надежды, в которых  я признался, тоже иллюзорны. Но на одном  различии я настаиваю. Мои иллюзии - не говоря уж о том, что за отказ  разделить их не последует никакой  кары, - не так неисправимы, как религиозные, не имеют маниакального характера. Если опыт покажет, - не мне, а другим после меня, так же думающим, - что  мы ошибались, то мы откажемся от своих  надежд. Так постарайтесь же принять  мою попытку за то, что она есть. Психолог, не обманывающийся насчет того, как трудно ориентироваться в  нашем мире, пытается судить о развитии человечества в свете той крупицы  знания, которую он приобрел при  изучении психических процессов  у индивида за время его развития от детства до зрелости. При этом у него напрашивается взгляд на религию  как на нечто аналогичное детскому неврозу, и он достаточно оптимистичен, чтобы предположить, что человечество преодолеет эту невротическую фазу, подобно тому как многие дети вырастают  из своих, по сути сходных, неврозов. Такое  понимание, выведенное из индивидуальной психологии, возможно, недостаточно, экстраполяция  на весь человеческий род неоправданна, мой оптимизм необоснован;

соглашусь с Вами, что все  здесь сомнительно. Но часто не можешь удержаться от высказывания своих мнений и извиняешь себя тем, что не выдаешь  их за что-то большее, чем они стоят.

И на двух пунктах я ещё  должен остановиться. Во-первых, слабость моей позиции не означает усиления Вашей. По-моему, Вы защищаете проигрышное  дело. Мы можем сколь угодно часто  подчеркивать, что человеческий интеллект  бессилен в сравнении с человеческими  влечениями, и будем правы. Но есть все же что-то необычное в этой слабости; голос интеллекта тих, но он не успокаивается, пока не добьется, чтобы его услышали. В конце  концов, хотя его снова и снова, бесконечное число раз ставят на место, он добивается своего. Это  одно из немногочисленных обстоятельств, питающих наш оптимизм относительно будущего человечества, но и одно само по себе оно много что значит. На нем можно строить ещё и  другие надежды. Примат интеллекта маячит в очень, очень неблизкой, но все-таки, по-видимому, не в бесконечной дали. И поскольку он, как можно предвидеть, поставит те же цели, осуществления  которых Вы ожидаете от Вашего бога, - в человечески возможной мере, естественно, насколько допускает  внешняя реальность, Ананке, - а это  любовь к ближнему и ограничение  страдания, то мы вправе сказать друг другу, что наше противоборство всего  лишь временное и не непримиримое. Наши надежды одинаковы, только Вы нетерпеливее, требовательнее и - почему я не должен этого говорить? - корыстнее, чем  я и мои единомышленники. Вы хотите, чтобы сразу после смерти начиналось блаженство, требуете от него невозможного и не намерены отказываться от притязаний индивидуальной личности. Наш бог  Логос осуществит из этих желаний  то, что допускает внеположная  нам природа, но очень постепенно, лишь в необозримом будущем и  для новых детей человеческих. Вознаграждения для нас, тяжко страдающих от жизни, он не обещает. На пути к этой далекой цели Вашим религиозным учениям придется рухнуть, пускай даже первые попытки окончатся неудачей, пускай даже первые идущие на смену образования окажутся нестойкими. Вы знаете, почему; в конечном счете ничто не может противостоять разуму и опыту, а религия слишком явно противоречит им обоим. Очищенные религиозные идеи тоже не избегнут этой судьбы, пока они ещё будут стараться сберечь что-то от утешительности религии. Разумеется, если Вы ограничитесь постулированием какой-то возвышенной духовной инстанции, чьи свойства неопределимы, а цели непознаваемы, то будете неуязвимы для научной критики, но тогда Вы покинете и сферу человеческих интересов.

И второе: обратите внимание на различие Вашего и моего отношения  к иллюзии. Вы обязаны всеми своими силами защищать религиозную иллюзию; когда она обесценится, - а ей поистине достаточно многое угрожает, - то Ваш  мир рухнет, Вам ничего не останется, как усомниться во всем, в культуре и в будущем человечества. От этой крепостной зависимости я, все наши свободны. Поскольку мы готовы отказаться от порядочной части своих инфантильных желаний, мы сумеем пережить, если некоторые  из наших ожиданий окажутся иллюзиями.