Натурализм

Однажды, когда  она упрекала старшему сыну, напоминая, сколько денег потрачено на его  обучение, он ответил с глубокой болью:

- Я верну вам  их, как только буду иметь возможность.  Но если у вас не было  средств, то почему же вы  не сделали из нас простых  рабочих? Мы сейчас деклассированные, положение наше значительно хуже, чем у вас. 

Фелисите хорошо поняла всю справедливость этих слов и с тех пор перестала упрекать детям, перенеся свой гнев на злую судьбу, которая продолжала преследовать ее. Фелисите снова стала жаловаться на неудачу, подкосила ее именно тогда, когда цель была уже близко. И  когда Ругон говорил ей: "Твои сыновья – бездельники, они разорят  нас дотла", она с горечью  отвечала: "Дай Бог, чтобы было что разорять… Ведь и они прозябают, бедные дети, только потому, что не имеют  никакого су".

В начале 1848 года, накануне февральской революции, все три сына Ругонов  оказались в Плассана в очень шатком положении. Они представляли собой интересные типы, совсем не похожие  между собой, хотя и выросли из одного и того же корня. По сути, интеллектуально  они превысили  своих родителей.

К тому времени старшему, Эжену, было уже около  сорока лет. Это был  мужчина среднего роста, немного лысый, он начинал толстеть, его продолговатое, грубоватое, как у  отца, лицо становилось  обрюзгшим, приобретало  желтоватый, воскового  оттенка. В форме  его большой головы можно было найти  еще черты крестьянина, но все лицо переливались блестки, освещалось изнутри, когда вспыхивал  его взгляд, поднимались  отяжелевшие веки. Неуклюжесть отца превратилась в нем  в степенность. Этот толстяк имел всегда заспанный вид. Глядя  на его неторопливые, медленные движения, можно было подумать, что это великан, который расправляет  свое тело, готовясь к бою. По Одной  из причуд природы, для  которых наука  уже начинает устанавливать  закономерности, Эжен, при полной физической схожести с Пьером, унаследовал умственные способности от матери. Он представлял собой, чрезвычайно интересное сочетание определенных нравственных и интеллектуальных качеств матери с  грубой внешностью отца. Эжени были присущи  высокие честолюбивые устремления, стремление к власти, презрение  к мелким расчетов и мелких успехов. Он был бы живым  доказательством  того, что плассанци, наверное, не ошибались, подозревая наличие в жилах Фелисите нескольких капель благородных кровей. Ненасытная жажда удовольствий, которая была характерной чертой этой семьи, получила в Эжени наибольшего развития. Он тоже стремился удовлетворения своих страстей, стремился наслаждений, но наслаждений духовных, он страстно мечтал о власти. Такой человек не мог добиться успеха в провинции. Пятнадцать лет Эжен маялся в Плассана, но его мысли все время неслись в Париж, и он ждал только удобного случая. Вернувшись в Плассан, он сейчас же стал работать адвокатом, чтобы не есть даром родительского хлеба. Иногда выступал он в суде как защитник, получая жалкую вознаграждение, но никогда не поднимался над уровнем честной посредственности, Плассанци считали, что речь его тяжелая, а движения неуклюжие. Редко случалось, чтобы он выиграл дело своего клиента, потому что в речах всегда отклонялся от вопроса и, как говорили местные остряки, заговорювався. Однажды, защищая дело о возмещении расходов и убытков, он забылся и погрузился в такие сложные политические соображения, председателю суда пришлось прервать его. Эжен сразу же сел на свое место, странно улыбаясь. И хотя его клиента суд заставил уплатить значительную сумму, казалось, что Эжен ничуть не пожалел за свое извращение. Видимо, он рассматривал свои речи как обычные упражнения, как подготовку к будущей деятельности. Именно этого и не могла понять Фелисите, именно это и доказывало ее до отчаяния, она хотела, чтобы слова сына было законом для плассанського суда. Наконец, у нее сложилась очень незавидная мнение о старшем сыне. Она была глубоко убеждена в том, что этот заспанный толстяк никогда не сможет прославить семью. А Пьер, наоборот, все свои надежды возлагал на Эжена; не потому, что он был прозорливее за свою жену, нет, он рассуждал более поверхностно и радовал свое самолюбие, веря в одаренность сына, который был его живым портретом. За месяц до февральских дней Эжен словно проснулся. Некое предчувствие подсказывало ему, что приближаются решающие события, и с тех пор плассанський мостовую пик ему пятки. Словно сам не свой, бродил он по бульварам. Потом что-то вдруг надумал и направился в Париж. В его кармане тогда не было и пятисот франков.

Аристид, самый молодой  из Ругонових сыновей, был диаметральной  противоположностью Эжена. Лицом он был  похож на мать, от нее же унаследовал  и обжорство, но все  же в нем преобладали  отцу инстинкты, которые  оказались в скрытный нравы и склонности к кляуз. Природа  часто стремится  симметрии. Аристид  был маленький, выражение  его лукавого лица напоминал мину шута, вырезанного на набалдашнике палки. Бесстыдный и  нетерпеливый в удовлетворении своих желаний, он всегда везде рыскал, спросил, вынюхивал. Деньги он любил так  же, как его старший  брат власть. И пока Эжен мечтал о том, чтобы подчинить  себе народ, и пьянел от мысли о своей  будущей всемогущество, Аристид представлял  себя миллиардером, живущий в королевском  дворце, хорошо ест  и пьет, испытывает наслаждения от удовлетворения своих чувственных  и телесных желаний. Больше всего он мечтал о внезапном обогащении.

Новая линия Ругонов  – Аристид и  его молодая жена Анжела – за лени не оправдала ожиданий родителей, а особенно матери Аристида, Фелисите.

Род Ругонов, этих грубых и алчных крестьян с их низкими  стремлениями, созрел очень быстро. В Аристид стремление к материальным благам усилились под воздействием этажного образования, стали более  сознательными, а потому и более  прожорливыми и опасными. Несмотря на свою тонкую женскую интуицию, Фелисите предпочитала этом сыну, она не понимала, насколько ближе ей был Эжен, и  прощали младшему сыну его распущенность  и лень, надеясь, что он станет великим  человеком, а великий человек  имеет право бездельничать до той поры, пока не расцветут его  способности. Но Аристид беззастенчиво злоупотреблял снисходительностью матери. В Париже он вел распутную, никчемную жизнь, был одним из тех студентов, которые изучают свои науки по пивным Латинского квартала. Правда, он пробыл в Париже не более двух лет. Отец, напуганный тем, что сын не сдал еще ни одного экзамена, возвратил его в Плассан и заговорил о том, что ему надо жениться. Пьер надеялся, что заботы о семье сделают из сына основательную человека. Аристид не возражал против своего бракосочетания. В то время его честолюбие еще не достигло больших размеров; провинциальный жизнь ему нравилось, – он был на подножном корму: ел, пил, бездельничал. Фелисите так горячо умоляла Пьера принять к себе молодых и удерживать их, что тот согласился на это, но с условием, что сын примет деятельное участие в торговых делах фирмы. С этого времени для Аристида наступила чудесная пора полного безделья: дескать школьник, бежал он из конторы отца, целыми днями он возился в клубе, проводил там большую часть вечеров и ночей, проигрывая в карты эти несколько луидоров, которые тайком давала ему мать. Надо самому пожить в глухой провинции, чтобы представить себе, какое животное, тупое жизни вел на протяжении четырех лет этот человек. В каждом небольшом городке всегда можно встретить субъектов, живущих на средства своих родителей, они иногда делают вид, что работают, а, в действительности же это – бездельники, которые свою лень превращают в культ и склоняются перед ним. Аристид принадлежал к тому типу непоправимым повес, что охотно тратят свою жизнь в провинциальной пустоты. Четыре года он занимался только тем, что играл в Экар. И в то время, как этот бездельник просиживал в клубе, его жена, вялая, спокойная и бесцветная блондиночка, помогала разрушать фирму Ругонов своим пристрастием к крикливых туалетов и своим страшным аппетитом, совершенно неожиданным в такой хрупкой существу. Анжела увлекалась голубыми стрелками и жареным воловьих филе. ее отец, капитан в отставке, которого все величали комендант Сикардо, был большой простак, за дочерью дал десять тысяч приданого. Итак, Пьер, остановившись на Анжеле, думал, что делает чрезвычайно выгодное дело, – так дешево он оценивал Аристида. Однако эти десять тысяч франков впоследствии превратились в тяжелое бремя на его шее, потому что сын уже тогда был хитрым пройдохой. Он отдал отцу все деньги и, таким образом, стал его компаньоном, не оставив себе ни одного су и будто обнаружив свою привязанность к родителям и бескорыстие.

- Нам ничего  не надо, – сказал он. – Вы  будете удерживать нас, меня  и мою жену. Когда сочтемся.

Пьеру было неловко, он согласился, но его чему беспокоила Аристидова нетребовательность. Он рассчитывал  на то, что отец, наверное, не скоро  сможет вернуть ему десять тысяч  наличными, и до тех пор, пока их деловую  союз нельзя будет разорвать, он и  жена роскошествовать на отцовские  деньги.

И вот в течение  четырех лет, когда молодая пара жила у отца, Ругон свирепствовал, выливая в бесконечной ругани свой бессильный гнев. Однако Аристид  и Анжела никогда не теряли равновесия и спокойно улыбались. Они прочно обосновались в доме, и ничто не могло сдвинуть их с места. Наконец, Пьеру повезло: он смог уже вернуть  сыну те десять тысяч франков. Но, когда  начали подводить счета, Аристид  перешел к таким мелочных придирок, что Пьер, махнув рукой, разрешил молодым  выбраться, не вычислив ни единого су за питание и квартиру. Супруги  поселились на небольшой площади  Сен-Луи в старом квартале, вблизи родителей. Десяти тысяч франков  хватило ненадолго. Надо было подумать о работе. Однако Аристид, пока в  доме были деньги, ничего не изменил  в своем образе жизни. Когда же очередь дошла до последнего стофранковой билета, он стал очень нервничать. Видели, как он бродил по городу с растерянным  видом; отказавшись от своей ежедневной чашки кофе в клубе, с завистью наблюдал, как играли другие, но сам  уже не касался карт. Бедность сделала его еще хуже, чем он был до сих пор. И все же он долго держался и упорно не брался ни за какую работу. В 1840 году у него родился сын, Максим. Когда парень подрос, бабушка Фелисите отдала его в колледж и тайком платила деньги за его содержание. В семье Аристида на одного едока уменьшилось, но бедная Анжела была всегда голодна; мужчине пришлось, наконец, искать себе работу. Ему удалось достать должность в супрефектура; там он прослужил около десяти лет, но не достиг высшего оклада, как тысяча восемьсот франков в год. Он был вне себя от ярости, жил только ненасытной, но бесполезной жаждой наслаждений, жаждой, которую он унаследовал от своей матери. То, что он занимал такую незавидную должность, доводило его до отчаяния; нищие полторы сотни франков, которые он получал ежемесячно, казались ему иронией судьбы.

В начале 1848 года, когда Эжен отправился в Париж, он хотел и себе двинуться за ним. Но брат был холостым, и Аристид  не мог вести к так далеко жену, не имея достаточной суммы денег. И он остался, предчувствуя приближение  катастрофы, и все выжидал, готовый  броситься на первую попавшуюся добычу.

Так же подробно Золя ведет рассказ о Паскаля, среднего сына Ругонов, но выводит его  образ как исключение, что опровергает  законы наследственности: ни жаждой обогащения – "фирменной" чертой Ругонов, ни ленью не наделяет писатель своего героя.

Средний сын Ругонов, Паскаль, казалось, не принадлежал  к этой семье. Это  был один из тех  феноменов, которые  часто встречаются  в природе и  которые будто  опровергают законы наследственности. В  семье вдруг рождается  существо, в котором  природа воплощает  все свои творческие элементы. Ни физически, ни морально Паскаль  не был похож на Ругонов. Он бус рослый, с приятным и строгим, лицом, его скромность, откровенность, любовь к науке были полной противоположностью жадным почет стремлением  его семьи, ее корыстолюбию, не останавливалось  ни перед чем. Получив  в Париже основательную  медицинское образование, он по собственному желанию вернулся в Плассана, несмотря на многочисленные предложения  профессоров. Он любил  спокойную жизнь  в провинции, считал, что здесь для  ученого значительно  лучшие условия, чем  в шумном Париже. Но и в Плассана он вовсе не пытался  получить более-менее  стабильную клиентуру. Очень выдержанный, со скромными потребностями, он чувствовал презрение  к богатству и  довольствовался  несколькими больными, случайно попадали в  него. Единственной роскошью, которую  он себе позволил, был  маленький светлый  дом в новом  городе, в котором  замыкался, с любовью  изучая естественные науки. Особенно восхищала  его физиология. Когда  в городе узнали, что он часто покупает трупы в гробовщика из больницы, деликатные дамы и некоторые  пугливы буржуа стали  ужасаться его. Правда, они еще не дошли  до обвинения Паскаля  в колдовстве, но количество пациентов  у него значительно  уменьшилась. Его  считали чудаком, и представители  высшего класса, чтобы  не скомпрометировать  себя, не доверили бы ему лечить малейшую дряпинку на своем  мизинце. Жена мэра однажды  сказала: "Лучше  умереть, чем лечиться у этого господина. От него несет трупом".

Эмиль Золя характеризует  состояние средней  прослойки общества, представляющее род  Ругонов: резкое нарушение  положения в стране в результате экономического кризиса отразилось и на их возможностях.

В это время Ругон  переживали странную душевный кризис, вызванный  неосуществленными  надеждами, недовольным  честолюбием. их бывшие добрые чувства, которых, кстати, было немного, теперь совсем исчезли. Считая себя жертвами злой судьбы, они, однако, не успокоились и  с еще большей  решимостью и ожесточенностью  стремились удовлетворить свои желания, пока придет смерть. В глубине души не отреклись ни одной своей надежды, несмотря на преклонный уже возраст. Фелисите даже говорила, что у нее есть некое предчувствие, будто умрет она богатой. Но с каждым днем нищета угнетали их все больше. И когда они возобновляли в памяти все свои тщетные усилия, когда они вспоминали тридцатилетнюю безостановочную борьбу и то, что дети не оправдали их надежд, когда они увидели, что все мечты привели только к этой желтой гостиной, в которой надо было опускать шторы, чтобы скрыть ее убожество, ими овладевала бессильная ярость. И тогда, чтобы как-то утешить себя, они строили различные планы, как им разбогатеть, придумывали всевозможные комбинации. Фелисите, например, мечтала выиграть в лотерее сто тысяч франков, а Пьер – придумать какую-то необыкновенную спекуляцию. Так и жили они одной мыслью: внезапно, за несколько часов стать богачами, наслаждаться всеми радостями жизни, пусть недолго, пусть даже один только год. Всем своим существом они стремились к этому, рвались грубо, непрерывно.

Итак, революция 1848 года застала  всех Ругонов настороженными. Разъяренные своими неудачами, они способны были даже за горло  схватить фортуну, если бы только встретили  где-то в темном месте. Это была бы стая бандитов, притаилась в засаде и готова ежеминутно кинуться на добычу. Эжен караулил в Париже, Аристид  мечтал ограбить плассанцив, а родители, упрямые  из всех, намеревались действовать отдельно и, кроме этого, несколько  ухватить дичи своих  сыновей. Только Паскаль, скромный, влюбленный в науку, жил одиноко, в маленьком светлом  здании нового города, равнодушный ко всему, кроме своих занятий.

Золя тщательно  анализирует политические силы Плассана, что стали движущими во время  революции 1848 года.

В Плассана, этому  замкнутому в себе городе, где в 1848 году так четко определился разделение на общественные классы, политические события находили слабый отклик. Даже и сейчас здесь мало слышен голос  народа; своим благоразумием его  заглушает буржуазия, аристократия – немым отчаянием, тонкими интригами  – церковь. Пусть рушатся троны, возникают республики – город  от этого мало волнуется. Когда в  Париже дерутся, в Плассана спят.

Политическая  история Плассана, как и других малых городов Прованса, имеет  интересную особенность. К 1830 году жители оставались искренними католиками и  упорными роялистами, да и народ  клялся только Богом и своими законными  королями. Затем произошли странные изменения: угасла вера, рабочие и  буржуа, отрекшись легитимизма, медленно присоединились к великому "демократического движения нашего времени, когда разразилась  революция 1848 года, одни дворяне и  духовенство стали на сторону  Генриха V. Долго считали они пришествия Орлеанов как бессмысленную попытку, что рано или поздно приведет к  возвращению Бурбонов, хотя их надежды  пошатнулись, но, возмущены предательством бывших соратников, они пытались вернуть  их к себе и не прекращали борьбы. Квартал Сен-Марк, при поддержке  всех своих приходов, взялся за работу. В первые дни после февральских  событий буржуазию и особенно простой народ охватил большой  энтузиазм. Республиканские новички  спешили использовать свой революционный  пыл, но в рантье нового города он вспыхнул и быстро погас, словно куча соломы. Мелких собственников, бывших торговцев, всех тех, кто спокойно жил или  увеличил свое состояние во времена  монархии, быстро охватила паника, за Республики жизни было очень неспокойным, и  они дрожали за свои мошонки, за свое безмятежное эгоистическое существование, поэтому в 1849 году, когда началась клерикальная реакция, почти все  плассанськи буржуа перешли в  партию консерваторов. Их приняли с распростертыми объятиями… Никогда еще новое город не сближалось так тесно с кварталом Сен-Марк: некоторые дворяне стали даже здороваться за руку с адвокатами и бывшими торговцами маслом Эта неожиданная фамильярность вызывала восхищение нового квартала, который сейчас же объявил непримиримую войну республиканском правительству Сколько ловкости и терпения пришлось проявить духовенству, чтобы добиться такого сближения! По сути, плассанське дворянство находилось в глубокой прострации, в своеобразной агонии: оно сохранило свою веру, но, погрузившись в глубокий сон, признавало предпочитает ничего не делать, сдавшись на Божью волю; охотнее оно протестовало самым только молчанием, чувствуя, видимо, что его боги умерли и что ему не остается ничего другого, как присоединиться к ним, даже в эпоху переворота, когда катастрофа 1848 могла еще на мгновение дать надежду на возвращение Бурбонов, дворяне оставались инертными и безразличными, на словах они способны были ринуться в бой, а на деле очень неохотно бросали уют своего камина. Духовенство неутомимо боролся против этого духа равнодушия и покорности. Оно боролось со всем пылом своей страсти. Когда священник впадает в отчаяние, дерется еще ожесточеннее. Вся политика церкви заключается в том, чтобы неуклонно идти вперед, ни на шаг не збочуючы от выбранного пути, и, если надо, даже отложить осуществление своих планов на несколько веков, чтобы не терять ни одного часа и все время, не останавливаясь двигаться вперед, и назад в Плассана реакцию возглавило духовенство. Дворянство играло роль подставного лица, не более; духовенство скрывалось за ним, руководило, побудило и даже пыталось вдохнуть в него некое подобие жизни… Когда, наконец, духовенству удалось добиться от дворян, чтобы они, преодолев свое пренебрежение к буржуазии, объединились с ней, оно почувствовало уверенность в победе. Грунт оказался прекрасно подготовленным, старый город роялистов, город мирных буржуа и трусливых коммерсантов, рано или поздно, но неизбежно должно было присоединиться к "партии порядка ". Разумная тактика духовенства ускорила это присоединение. Завоевав владельцев с нового города, духовенство сумело привлечь к себе и мелких торговцев из старого квартала. С этого времени реакция стала полновластным хозяином города, в ней были представлены все политические направления. Мир еще не видел такой мешанины раздраженных либералов, легитимистов, орлеанистов, бонапартистов и клерикалов, но в конце концов это не имело никакого значения в то время Важным было только то, чтобы добить Республику, а Республика уже переживала агонию.