Натурализм

Процветание семьи  и процветание фирмы – это  две стороны одного и того же процесса. Фирма так же как и весь жизненный  уклад Будденброков, составляет –  до тех пор, пока Будденброки остаются настоящими 
Будденброками, - непременное условие их жизни, форму их существования, и борьба за интересы фирмы является борьбой за семью.

Роман организован  как бы внутри себя, очень прочно и тщательно, не внешними данными. Его  широкое течение, внешне ничем не сдерживаемое, напоминает течение жизни, и это и было одним из важнейших  моментов художественного замысла  Томаса Манна. В целом роман построен на постоянно меняющемся выдвижении на передний план отдельных персонажей. Это ни в коей мере не ведет к  раздробленности, к распадению романа на отдельные, не зависящие друг от друга куски. Глубокая внутрення  связь между всеми членами  семьи Будденброков, определяемая близостью  их внутренних задатков, единством  их судьбы, самым прочным образом  сдерживает вместе эти различные  эпизоды, придает им цельность и  единство.

Само движение времени, столь существенное для  романа, действие которого растянулось  на сорок лет, совершается в значительной мере опираясь на эти «общие» эпизоды, являющиеся важными вехами в истории  семьи. Что же касается более «персональных» эпизодов, то они во временном отношении  обычно редко совпадают друг с  другом. То, что оказывается освещенным в данный момент, как бы заслоняет  собой все остальное, что происходит в то же время с другими персонажами  романа, - их существование в это  время, как молчаливо предполагается, не отмечено никакими особо важными  событиями и длится в тех же формах, что и прежде. А затем  на свет из тени выходит судьба другого  персонажа и по ней начинает отсчитываться движение времени всего романа, а другие судьбы отходят на задний план.

Такие черты  характерны скорее для хроники, чем  для психологического романа. И «Будденброки»  действительно соединяют оба  эти элемента – это и психологический  роман, и роман-хроника, что составляет одно из основных различий между «Будденброками»  и не только немецким, но и общеевропейским  романом конца века. «Будденброки»  по своей структуре оказываются  ближе некоторым формам романа середины века – так называемому роману 
«рядоположенности» Карла Гуцкова и Сю, построенному на переплетении ряда параллельных сюжетных линий. Но от этих романов «Будденброки» отличаются своим несравненно более узким охватом жизненного материала, своей 
«семейностью», хотя с так называемым «семейным» романом «Будденброки» опять-таки нельзя сопоставить из-за несоизмеримости их эпического размаха. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

В авторском  предисловии ярко отразились теоретические  положения натурализма и направление, в котором в дальнейшем развиваться  содержание романа.

Я хочу показать, как одна семья, небольшая группа людей, ведет себя в обществе, как  она, развиваясь, дает жизнь десяти, двадцати индивидам, что, на первый взгляд, совсем не похожи друг на друга, но, как  показывает анализ, очень тесно связаны  между собой. Наследственность, так  же, как и сила тяжести, имеет свои законы.

Решая двойное  вопрос – о темпераментах и  среду, – я постараюсь найти и  проследить ту нить, математически  ведущую от одного человека к другому. И когда в моих руках будут  все нити, когда я соберу целую  социальную группу, я покажу ее в  динамике как действующее лицо определенной исторической эпохи, воспроизвести  всю сложность обстановки, в которой  она проявляет свои усилия; одновременно я проанализирую свободу каждого  из ее членов и общий напор всех вместе.

Характерные черты  Ругон-Маккаров, той группы, той семьи, которую я берусь изучать, – это  безудержное желание, неугомонность  нашей эпохи, стремящегося жизненных  утех. С физиологической точки  зрения – это медленное чередование  нервного расстройства и заболеваний  крови, проявляющихся из рода в род  как следствие первого органического  повреждения; именно они определяют, в зависимости от окружения, чувства, желания, страсти каждого из индивидов, все природные и инстинктивные  проявления человека, производные которых  условно называются добродетелями  и пороками. Исторически люди выходят  из народа, они распыляются по всей современной общественности, достигают  высоких должностей, благодаря тому глубоко новейшем импульсу, который  получают низшие классы, пробивающиеся  сквозь социальную толщу. Таким образом, своими личными драмами они рассказывают о Второй империи, начиная от ловушки  государственного переворота и кончая седанською предательством.

Роман начинается с описания одного из главных героев и членов многочисленной семьи –  Сильвера, который на старом заброшенном  кладбище ждет свою любимую девушку  Мьетту.

Юноша сел на плиту с видом человека, решившего  долго ждать. Казалось, он не чувствовал даже холода. С полчаса сидел и  не шевелился, задумчиво глядя в  темноту глаза. Угол, который он избрал себе, был сначала в тени, но вскоре месяц, поднимаясь вверх, пришел к нему; председатель юноши оказалась в  волнах яркого света.

Юноша этот был  мужественный на вид; тонкий рот и  нежная кожа свидетельствовали о  его молодость. Ему, наверное, было лет  семнадцать. Он был красив какой-то своеобразной, характерной красотой.

Худощавое, продолговатое  лицо его казалось высеченным рукой  мощного скульптора. Высокий лоб, нависшие дуги бровей, орлиный нос, широкий подбородок, впалые щеки с  выпученными скулами придавали  его лицу выражение особой энергичности и силы. С годами это лица, видимо, станет очень костлявым и тощим, как у странствующего рыцаря. Но сейчас, когда юноша мужал, когда  на его щеках и на подбородке пробивался пушок, суровость лица сглаживала какая  очаровательная нежность, детская невикинченисть отдельных черт. Теплые черные глаза  с нежным, еще юношеским выражением тоже предоставляли мягкости его  энергичному виду. Не каждая женщина  полюбила бы этого юношу: ему было далеко до красавица. Но все его черты  так горели жизнью, так манили к  себе симпатией, красотой подъема и  силы, что здешние девушки, эти  смуглые дети Юга, вероятно, заглядывались на него, когда он жаркими июльскими вечерами проходил мимо их окна.

Параллельно с  линией Сильвера идет рассказ о основательницу рода – Аделаиду Фук, происходившей  из зажиточных мещан, но не была столь  прагматичной, как ее окружения, чтобы  выбрать спутника жизни среди  себе подобных. Распущенность, тяга к  чувственным наслаждениям была в  крови Аделаиды, поэтому она и  потянулась к Маккара, воспалительного  разбойника и контрабандиста, который  не считал целесообразным заключать  брак, поэтому его дети Антуан и  Урсула были незаконнорожденными, а  сам Маккар погиб во время очередной  контрабандистские операции, опираясь полиции. После смерти Маккара Аделаида охладела ко всему миру, к детям  и хозяйству. Если бы не мужик Ругон, который приспособился к необычной  поведения Аделаиды, все пошло  бы прахом. От их брака родился сын  Пьер.

Пьер, законный сын Аделаиды, то инстинктивно, а  может, даже сознательно, понимая уже, что чужие люди относятся к  нему хуже, чем к другим детям  его матери, еще сызмальства возненавидел брата и сестру. Во время ссор он, как хозяин, бил Антуана, хотя и был много слабее его. Что  касается Урсулы, этой маленькой, хрупкой, бледной девочки, то ей доставалось  как от одного, так и от второго  брата. До пятнадцати или шестнадцати  лет все трое били друг друга по-свойски, не задумываясь над своей взаимной непонятной ненавистью и не осознавая, которыми чужими они были между собой. И только уже в юности, когда  сложились их характеры, они столкнулись  как сознательные лица.

В шестнадцать лет  Антуан уже был  юношей, в котором  воплотились, словно слиты воедино, все  недостатки как Маккара, так и Аделаиды. Однако от Маккара  их было больше: Антуан унаследовал его  любовь к бродяжничеству, его склонность к  пьянству, его звериную вспыльчивость. Но под  влиянием нервной  натуры Аделаиды эти  недостатки, проявлявшиеся  в его отцу с  какой сангвинический откровенностью, у  сына превратились в  лицемерную и боязливо скрытность. От матери, этой сладострастной женщины, которая  не гнушалась никаким, даже самую гнусную  кроватью, только в  нем можно было поваляться, когда  вздумается, и уютно  поспать, он унаследовал  полное отсутствие достоинства, силы воли, эгоистичность. О Антуана говорили: "О! Это разбойник  У него нет даже Маккаровои смелости; если он и убьет  когда-нибудь, то убьет  исподтишка, булавкой". Физически Антуан унаследовал от матери только крупные губы; все остальные  черты были от отца, но несколько смягчены, не такие выразительные  и более подвижны.

В Урсуле, напротив, преобладали  физические и моральные  материнские черты. Правда, и здесь  была смесь обоих  начал, но смесь некая  внутренняя: бедная девочка была второй в своей матери, она родилась тогда, когда Аделаида любила еще со всей страстью, а Маккар уже значительно  спокойнее, казалось, что Урсуле передались, вместе с полом, выразительные  черты темперамента ее матери. Однако здесь  не было полного слияния  двух натур, скорее это  была какая их смежности, наслоения, некое  тесное сближение. Неуравновешенный Урсуле были присущи  тем замкнутостью, грустное настроение, время вспыльчивость  парии. Но чаще она  нервно хохотала или  нежно мечтала, как  сумасшедшая женщина, глаза ее с растерянным, как у Аделаиды, взглядом были прозрачные, кристальной чистоты, как у котят, которые  умирают от сухотки.

По  сравнению с этими  двумя внебрачными  детьми Пьер казался  чужим, вполне отличным от них. Это замечал  каждый, кто даже и не знал подробностей его происхождения. Никогда еще ребенок  не был таким полным проявлением чего уравновешенного  среднего между двумя  людьми, ее породившие. В нем возродились  черты мужика Ругон  и нервной девушки Аделаиды. Однако грубые родительские черты у мальчика были бы отшлифованы чертами матери. Эта скрытая взаимодействие темпераментов, что со временем вызывает, в конечном счете, улучшения или упадок породы, казалось, у Пьера принесла первые плоды. Он был крестьянином, но крестьянином с кожей, немного нежнее, чем у его отца, а не таким грубым лицом, с широким и эластичным умом. Свойства отца и матери усовершенствовали в нем друг друга. Если, с одной стороны, Аделаидина натура, утонченная постоянным нервным подъемом, сопротивлялась полнокровный угловатости, присущей Ругон, и смягчала ее, то, с другой стороны, здоровье и сила отца воспрепятствовали тому, чтобы к ребенку перешли странности молодой матери. У Пьера не было ни запальчивости, ни болезненной мечтательности "маккаровських волчат". Плохо воспитан, распущен, как и все дети, живущие никем не сдерживаемые, на полной своей поле, он имел, однако, фото практического разума, оберегал его от бессмысленных поступков. Его недостатки – лень, жажда наслаждений – не были так буйные и выразительные, как у Антуана. Он стремился как-то скрыть их, чтобы потом удовлетворять открыто, с достоинством.

Пьер  как один законный сын расчистил  себе дорогу к полному  наследования состояния  матери, брошенная  жила на окраине города в маленьком домике, который достался ей от Маккара. Уже  вместе с законной супругой Фелисите, брак с которой  умножил состояние  Пьера, они родили новую генерацию  Ругонов – трех сыновей: Эжена, Аристида и Паскаля.

В каждом из сыновей  Ругонов отразились наследственные черты  их родителей, имеющих  свои особенности.

Автор останавливается  на изображении двух сыновей Ругонов  – Эжена и Аристида,

Фелисите  казалось невероятным, чтобы среди ее трех сыновей не нашлось  бы хотя одного с  выдающимися способностями, который мог бы обогатить всех. Она  уверяла, что у  нее такое предчувствие. Поэтому своих  мальчиков она  воспитывала с  большой тщательностью, ласкала их с суровостью матери и заботой  ростовщика. Она с  любовью откармливала их, растила как  капитал, который  впоследствии принесет большие проценты.

- Да брось же! –  Кричал Пьер. –  Все дети неблагодарны. Ты портишь, а  нас разоряет.

И когда Фелисите заговорила о том, чтобы послать  детей в колледж, он рассердился. Латынь – излишняя роскошь, говорил  он, хватит с них и обучения в  соседнем пансионе. Но молодая женщина  добилась-таки своего. У нее были высокие стремления, и она заранее  гордилась тем, еще ее дети будут  образованными. Желая, чтобы они  стали когда-то людьми, она понимала, что нельзя их оставлять такими невеждами, как ее муж. Она мечтала о том, что все трое будут иметь в  Париже высокие посты, хотя и не знала  наверное, какие именно. Когда Ругон, наконец, учел ее просьбу и все  трое ребят поступили в колледж, Фелисите сходила по безграничной радости, ею овладело чувство удовлетворенного честолюбия. Она слушала, как зачарованная, как ребята разговаривают между  собой об учителях и о своих  занятиях. А когда однажды старший  сын заставил младшего просклонять  при ней латинское слово rosa, т. е. роза, ей казалось, что она слышит волшебную музыку. Надо отдать ей должное: эта радость была отнюдь не корыстная. Даже Пьер возгордился, как это бывает с малограмотным людьми, которые  видят, что их дети становятся образованными  за них. Товарищеские отношения, которые  естественно возникли между малыми Ругон и сыновьями уважаемых  лиц города, совсем вскружили головы супругам. Мальчики обращались на "ты" к сыну мэра, сына супрефехта, даже сынам двух или трех аристократов из квартала Сен-Марк, которые почтили колледж Плассана тем, что отдали туда своих детей. Фелисите считала, что за такую честь не жалко платить какие угодно деньги. Обучение троих сыновей легло тяжелым бременем на бюджет фирмы Ругонов.

Пока дети не стали бакалаврами, родители, которые  платили за их обучение в колледже большими жертвами, жили надеждой на их успех. И когда молодые Ругон  получили дипломы, Фелисите решила завершить  дело: она убедила мужа послать  всех трех до Парижа. Двое стали изучать  там право, а третий слушал курс в  медицинском институте. Потом, когда  они уже стали взрослыми и. до конца исчерпали ресурсы фирмы  Ругонов, вынуждены были вернуться  и осесть в провинции. Для их несчастных родителей наступила пора разочарования. Казалось, что провинция завладела  своей добычей: трое молодых Ругонов  стали заметно опускаться и тупишаты Фелисите почувствовала всю несправедливость своей судьбы, она поняла, что  сыновья принесли ей банкротство. Они  разорили ее, не вернув процентов по ассигнованных на них капитал. Этот последний удар ее злой судьбы был  для нее тем более жестоким, что поражал не только ее женское  честолюбие, но и материнскую гордость. К этому всему еще и Ругон  с утра до вечера твердил ей: "А  что я тебе говорил?"; Это доводило ее до полного отчаяния.