Война Алой и Белой розы

 графа Дугласа  и английского лорда Перси  Нортумберлендского в спорной

 пограничной полосе  у диких Чивиотских гор.

 Захотел дерзкий Перси поохотиться в Чивиотских лесах, во владениях

 Дугласа шотландского. Но не пожелал допустить его  храбрый Дуглас, Он явился

 во главе своей  дружины на белом коне, и начался  страшный бой, продолжавшийся

 до захода солнца. Пал Дуглас, и жалко стало Перси  сраженного врага. Но и он

 не избежал  своей судьбы; увидел его, стоящего  в горестном раздумье,

 шотландский рыцарь, бесстрашно проскочил на своем  коне сквозь ряд английских

 стрелков и  поразил Перси копьем. Пришло  известие в Эдинбург к шотландскому

 королю, что граф  Дуглас убит. "Тяжелые новости, - сказал король, - Нет

 больше у шотландцев  таких военачальников, как он". Пришло и в Лондон

 английскому королю  известие, что граф Перси убит  на Чивиотских холмах. "Да

 будет с ним  господь, - сказал он. - Лучше Перси  никого не будет, но я думаю,

 что в моем  королевстве найдется еще пятьсот  таких, как он". И король

 снарядил свои  дружины, стал во главе их  и отомстил шотландцам за смерть

 Перси. Впрочем,  конец варьируется, и баллада  лишь в более поздних редакциях

 имеет английскую  патриотическую окраску.

 Филипп Сидней  упоминает "старую песню"  о Перси и Дугласе в своей

"Защите поэзии" (1581 г.) и говорит, что она "волнует  его сердце сильнее

 звуков боевой  трубы". Вероятно, и Шекспир знал  эту балладу, как это можно

 заключить из  намеков в 1-й части "Генриха  IV" (акт V, 4), а современники

 Бена Джонсона  с его слов записали суждение, что будто бы "за одну эту

 балладу он  готов был бы отдать все  им написанное". Аддисон в "Зрителе" (1711

 г.) дал подробный  критический разбор "Охоты у  Чивиотских холмов". Следы

 влияния этой  баллады в английской литературе  чрезвычайно обильны; их узнают

 в ряде произведений  от макферсоновского "Оссиана" до поэм и романов В.

 Скотта. Любопытно,  что эта баллада одной из  первых стала известна и за

 пределами Британии; Клапшток еще в 1749 г. сложил в подражание ей "Военную

 песню" (Kriegslied, zur Nachahmung des alten Liedes von der

 Chevy-Chase-Jagd), а перевод ее, сделанный Гердером (1779 г.), окончательно

 утвердил ее  популярность и в Германии.

 Наряду с "Охотой  у Чивиотских холмов" в XIV-XV вв. известны были и

 другие "порубежные" баллады; большинство из них  посвящено тем же кровавым

 набегам, битвам, борьбе и носит столь же  эпический характер. Такова,

 например, баллада  о битве при Гарло (The battle of Harlaw). Вальтер Скотт в

 своем сборнике порубежных баллад (Minstrelsy of the Scottish Border,

 1802-1803 гг.) собрал из этих баллад все, что еще было возможно в его время,

 записывая их  из народных уст и черпая  из старых рукописей. Введение  к этой

 книге осталось  одной из самых правдивых и  красноречивых характеристик

 пограничных отношений  шотландцев и англичан в течение  веков,

 Большинство других "исторических" баллад имеет  в виду события XV

 столетия, англо-французские  войны, феодальные распри английских  баронов и т.

 д. Все эти  события подверглись в балладах  идеализации, эпическим обобщениям,

 воздействию традиционного  песенного предания. К некоторым  из них

 прикрепились  бродячие эпические мотивы, некоторые  подверглись, быть может,

 даже книжным  воздействиям. В балладе "Завоевание  Франции королем Генрихом V"

 (King Henry the Fifth's Conquest of France), например, встречается мотив,

 известный также из легенд об Александре Македонском: французский король не

 обращает, внимания  на угрозы Генриха и, чтобы  язвительно подчеркнуть его

 молодость и  неопытность в боях, посылает  ему вместо дани, три мяча;

 совершенно то  же рассказывается в псевдокаллисфеновой "Александрии" о царе

 Дарии, который  посылает Александру вместе с  соответствующим издевательским

 письмом несколько  детских игрушек.

 Шотландские "исторические" баллады дошли до нас в менее  поврежденном

 виде, чем английские, но и они дают нам обобщенное представление о лицах,

 событиях, подчиняют повествование традиционной эпической обработке. В

 шотландских балладах можно явственно различить звенья, связующие собственно

"исторические" баллады, которые повествуют о  длительных войнах между двумя

 народами, с балладами  более узкого исторического предания, рассказывающими о

 феодальной вражде, о родовых, семейных трагедиях.  Примером такой баллады

 переходного типа может служить баллада "Сэр Патрик Спенс" (Sir Patrick

 Spens). Повидимому, в основе ее лежит исторический факт - отправка

 шотландского  посольства в чужие края с  целью сватовства к иноземной

 принцессе. Устная  песенная традиция стерла в  этой балладе почти все черты

 местностей, эпохи,  обобщила и действующих лиц;  тем яснее выступила на первый

 план трагедия  вассальной верности как основная  тема произведения. Сэр Патрик

 Спенс - "из всех моряков самый лучший моряк". В бурю и зимнюю стужу

 отплывает он  от родной земли, потому что  так повелел король: 

 Тому, кто сказал  обо мне королю,

 Меня, знать, было не жаль.

 В такое время  дерзнуть

 Пуститься в  морскую даль!

 Но бури, и ветры,  и снег, и град,

 Не станут нам  на пути;

 Короля норвежского  дочь сюда

 Поручено нам  привезти. 

 Корабль погибает  в бурю на обратном пути: 

 Сломался якорь,  и мачты все

 Треснули вмиг  пополам,

 И ветер мокрым  бичом хлестал

 Корабль по  его бокам. 

 Напрасно боролись  они со стихией; она победила: 

 Немало сынов  шотландских дворян,

 Увы, не вернулось  домой... 

 Из всех английских  баллад наибольшей популярностью  в течение многих

 столетий пользовались  баллады о Робине Гуде.

 Робин Гуд со  своей дружиной лихих людей, "изгой" (outlaw) и враг

 феодалов, но друг  и защитник бедняков, вдов и  сирот, рано сделался любимым

 народным героем. Он воспет в большом количестве  баллад составляющих один из

 важнейших циклов, который на ранних ступенях развития подвергся различного

 рода попыткам  сцепления, сложения, контаминации  в одно эпическое целое и

 оказал сильнейшее  влияние на развитие обрядовых,  театрализованных игр. До

 нас дошло много  свидетельств, облегчающих анализ  этих баллад и их датировку.

 Робина Гуда называет, например, шотландская хроника Эндрью Уинтоуна (около

 1420 г.). Около 1450 г. Вальтер Боуэр (Воwer), делая дополнения к хронике

 абердинского каноника Фордуна (Fordun, Scotinchronicon, 1387 г.), под датой

1266 г. заносит  известие, что "между людьми, лишенными  собственности, был

 тогда знаменит  разбойник Роберт Гуд (Sicarius Robertus Hode), которого народ

 любит выставлять  героем своих игр и театральных  представлений и история

 которого, воспеваемая странствующими певцами, занимает англичан более других

 историй". Далее,  тот же летописец свидетельствует,  что Робин Гуд скрывался в

 глухом лесу со своей шайкой. Не менее важным следует признать свидетельство

 латинской "Истории Великобритании" (Historia Majoris Britanniae tam Angliae

 quam Scotiae, 1521 г.) Джона Мэйра, который относит жизнь Роберта Гуда

(Robertus Hudus Anglus) и его ближайшего друга и соратника "Маленького

 Джона" (Parvus Joannes; в балладах Little John) ко времени Ричарда Львиное

 Сердце и говорит  о том, что Робин Гуд стоял  во главе сотни вольных стрелков,

 совладать с которыми были бессильны правительственные отряды. По его словам,

 Робин Гуд со  своею шайкой грабил только  богатых, щадил и награждал  бедняков,

 не делал никакого  зла женщинам; деяния и приключения  этого человека "вся

 Британия воспевает  в своих песнях".

 Во второй половине XVI и начале XVII вв. мы имеем еще  больше указаний

 на широкую  популярность Робина Гуда как  балладного героя; в той или  иной

 форме его упоминают,  на него ссылаются или приводят  отрывки из песен о нем

 хронисты этой эпохи, поэты, драматурги (Шекспир, Ф. Сидней, Бен Джонсон,

 Драйтон, Уорнер, Кэмден, Стау и т. д.). К этому времени балладный цикл о

 Робине Гуде, очевидно, сложился уже вполне. Другая группа свидетельств

 говорит о том,  что уже в конце XV в. Робин  Гуд сделался одной из

 необходимейших  фигур весенних обрядов, героем  английских майских празднеств

 с танцами и  песнями, во время которых была  широко распространена

 драматизация  отдельных эпизодов его полной  приключении жизни. Об этом

 свидетельствует,  например, один документ, относящийся  к 1516 г. Там

 рассказывается, как в день майских игр этого  года король Генрих VIII на

 прогулке встретил  толпу в двести йоменов, одетых  в зеленые одежды, которыми

 предводительствовал  человек, назвавшийся Робином  Гудом; они стреляли в цель

 и пригласили  короля полюбоваться их искусством; возвращаясь в Лондон, король

 встретил и  телегу, на которой восседала  "королева мая".

 К одному из ранних изданий свода баллад о Робине Гуде ("А Mery Geste of

 Robin Hood", изд. W. Copland, около 1548-1550 гг.) прибавлена драматическая

 переделка баллады  о Робине Гуде и монахе с  отметкой, что эта переделка

"весьма пригодна для представления в майских играх". В половине XVI в. в

 некоторых местностях  Англии культ Робина Гуда привел  к посвящению ему

 специального  праздничного дня; так, епископ  Латимер (1547-1553 гг.) с

 большим возмущением  рассказывает, что однажды, объезжая  свою епархию, он

 собрался была произнести проповедь в одном маленьком городке близ Лондона,

 но по прибытии  туда нашел церковь запертой; оказалось, что все горожане

 праздновали "день  Робина Гуда".

"Театрализация"  баллад о Робине Гуде была  очень распространена уже в

 конце XV столетия; фрагмент драматической обработки баллады о Робине Гуде и

 Гае Гисборне (Robin Hood and Sir Guy of Gisborne) дошел до нас в рукописи,

 написанной около 1475 г. Джон Пастон в письме от 16 апреля 1473 г. упоминает

 об одном из  своих служащих, которого он в  течение трех лет удерживал  между

 прочим и потому, что тот хорошо "играл святого  Георгия, Робина Гуда и