Раскол в русской церкви в 17 веке и его влияние на культуру

Новое направление  в искусстве изменяет понимание  образа, изменяет его содержание, отрывает православный образ от его прямого  и непосредственного назначения; оно, естественно, изменяет и самосознание художника.  

В традиционном церковном образе содержание и форма  обуславливаются содержанием его  первообраза, качественно отличным от настоящего греховного состояния  человека, его причастием божественной жизни, его святостью. В православном церковном искусстве человек -- главная и единственная тема; ни одно искусство не уделяет ему столько внимания, не ставит его на такую высоту, на какую ставит его икона. Все изображаемое на иконе соотносится с человеком -- пейзаж, животные, растения... В иерархии бытия он занимает главенствующее положение: он -- центр мироздания, и окружающий его мир передается в том состоянии, какое сообщается ему святостью человека. Теперь же художник нового направления видит свою задачу в том, чтобы изобразить святого так же, как и не святого.  

Тело человека, его эмоциональный мир как  будто не подлежит освящению. Все, что  относится к природе человека, равно как и все, что окружает его, изображается уже непричастным к духовному освящению, преображению. Человек остается главной темой изображения, но уже в его теперешнем, не преображенном состоянии. Этот «образ человека, при его внутренней незначительности, оказывается затерянным среди обилия вещей, животных, растений. Он становится всего лишь частью большого, шумного мира, но ему не под силу занять в нем господствующее положение»11 Никольский В. А., Новицкий А. П. История русского искусства. - М.: Эксмо, 2007. - Т. 4. - С. 39.. Он входит в среду прочей видимой твари, теряет свое над ней господство. Иерархия бытия нарушается.  

2.2 Знание как  проблема русской культуры: новые  книжные тексты и деформация  древнерусского контекста 

Осознание властями необходимости развивать в собственном государстве образование, а следовательно грамматические и другие науки породило новое отношение к книге и ее содержанию. Церковный раскол отразил распутье русской книжной культуры. Дальнейшее существование книги определялось двумя возможными движениями: или вслед Аввакуму, презирая «внешнюю мудрость» и читая «почасту», исправлять себя по Божьей премудрости, заключенной в Писании и иных очень малочисленных книгах11 Евдокия Урусова из заключения советовала своим дочерям читать: «Кирилу Еросалимского, и Ефрема, и Покалипсис, и а Вере Книгу» (Цит. по: Панченко А.М. Русская культура в канун петровских реформ. - Л., 1984, С.168)., или предполагая, что разум человека способен к научению помимо Божественных книг, обучаться прежде всего языкам, а затем и иным наукам, о чем, как мы видели, мечтал А.Курбский столетием ранее, сбежав в Литовские земли.  

Аввакум в «Книге толкований» именно так заостряет  проблему, приводя комментарии на высказывание: «Взыщите премудрости, да живи будете» из Книги Премудростей Соломона. Противники Аввакума, на его взгляд немцы, сторонники «латинской» мудрости, видят в этом «взыскании» путь к образованию разума, научению его, только тем и будет жив человек. Аввакум же обвиняет в главном и основном незнании: их сторонник митрополит Павел, знаток латыни и польского, «не знает Писания, дурак, ни малехонько!». По Аввакуму премудрость есть только Божья: «любы, милость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание, вся сия исправляти в ведении и разуме духовнем, и не примешивати блудень и похотей внешних к духовному жительству"22 Там же. С. 170. Именно к этим проявлениям Божьей премудрости должен приобщаться человек. Итак, русские книжники второй половины ХVII в. разделились на два враждующих лагеря: «Для традиционалиста Аввакума «премудрость» - это нравственное совершенство, а для его оппонетов - некий интеллектуальный феномен, «наука» знание как таковое... Для Авваума книга - духовный наставник, а для новаторов - ученый собеседник»11 Там же. С. 170-171.. 

Заложенная новаторами программа секуляризации человеческого  разума вместе с тем на ранних этапах вовсе не предполагала отказа от богословия. Но это богословие, основывалось на новых принципах. Пожалуй лучше  всего их можно обнаружить в характерной для «мудрствующих», по определению Авваума, книге «Псалтирь рифмотворная» Симеона Полоцкого, вышедшей в специально устроенной для автора Верхней (дворцовой) типографии. В посвящении своего труда царю Федору Алексеевичу автор заявляет о необходимости перелагать Псалмы рифмами для лучшего их пения и понимания, что уже сделано в других языках для удобства: 

И разумъ сокровенный  спону содеваетъ, 

Чтый бо ли поющъ  псалмы, со трудом той знает. 

Тем во инехъ  языцехъ в метры преведени, 

Разумети и  пети удобь устроени22 Полоцкий Симеон. Псалтырь рифмотворная // ПЛДР. Т. 12. С. 159.. 

Разум у Симеона  Полоцкого и его последователей ни в коем случае не отделен от Божественных проповедей, но и новизна провозглашается  смело и определенно: разные слова  и рифмы лишь позволяют глубже понять «само сущее»: 

Темъ не дивися, видя ино слов-  

Разумъ единъ  есть, речение ново 

Светлости ради ли за нужду меры, 

Толкъ отверзаетъ сих сокровищъ двери33 Там же. С.161 

Критическое отношение  к своим противникам было свойственно  не только протопопу. Неприятие позиции староверов Симеон Полоцкий заявляет в обращении к «благочестивому читателю» своей Псалтыри. Не нужно быть «общником» раскольнику, «всю мудрость в себе заключенну мнящым», являясь на самом деле «пребезумным сущымъ». Кто же читатель, которого желает видеть Симеон? Это - «не словъ ловитель, но ума искатель», который может извлечь пользу из чтения Псалтири - «прилежно разсуждати требе». 

Для понимания  судьбы древнерусской книжности  после никоновских реформ важно  уяснить расстановку сил. Мы уже видели сколь долго и безуспешно взывал Аввакум к царю Алексею Михайловичу, к нему же обращался поп Лазарь, «Ответ православных» дьякона Федора, подписанный всеми пустозерскими узниками, прежде всего обращен к властям. Совершенно ясно, что Алексей Михайлович, как и его преемник, выбрали иной путь книжной России. Несмотря на критиков Полоцкого11 «Новосоставленная книга сия «Обедъ»// Подвлагаетъ снедь, полную душетлителных бедъ» - так откликнулся на Симеоновскую книгу «Обед душевный» (1681 г.) чудовский монах Евфимий (Евфимий Чудовский. Эпиграмма на Симеона Полоцкого. // ПЛДР. Т.12. С. 214.), стоит помнить, что именно Симеон был приглашен в качестве учителя к царевым детям, именно Симеону было поручено писать послесоборное обличение раскольников трактат «Жезл правления», именно для Симеона была устроена специальная дворцовая типография и, наконец, именно Симеон оставил после себя не только громадную библиотеку с книгами разных авторов на нескольких языках, но и собственное огромное литературно-поэтическое наследие, написанное «нашим славенским в рифмехъ». 

Но не только Симеон Полоцкий противостоял древнерусской  книжной и обрядовой традиции староверов. Мы уже упоминали, что  Аввакум высоко ценил «старопечатные»  книги, которые претерпели определнную книжную справу. Нужда в исправлении книг не могла не привести «ревнителей древлего благочестия» к усвоению «всех книжных плодов церкви киевской»22 Карташев А.В. Очерки по истории русской церкви. М., 1991. Т. II. С. 242.. И это был один путь, который не мог не повлечь за собой перенесение принципов киевской учености на московскую почву. Но был и другой: исправление книг требовало сверки их с первоисточником, а следовательно привлечением к справе греческих книжников. Они, как и киевские монахи, принесли на Печатный двор и в Кремль греческий язык, свои обычаи и нравы. Казалось бы и то и другое влияние абсолютно православное и волноваться за сохранение традиции не стоит. Однако на деле очень быстро выяснилось совсем иное. 

Дело в том, что православные малороссы и русские, проживавшие на территории Речи Посполитой и успевшие еще к началу ХVII в. обзавестись школами и коллегиями, не могли по многим причинам не поддаться влиянию латинской учености. И Киевское Богоявленское братство, устроившее школу (1615 г.) и типографию, издававшую переводы с греческого, и особенно учрежденная Петром Могилой Киевская коллегия (затем Киево-Могилянская академия) не избежали польско-латинского влияния, особенно влияния иезуитских школ, широко распространившихся в Польше. Их образовательная система строилась по образцу западноевропейской схоластической учености, что в известном смысле способствовало убережению киевской учености от передовых научных идей Запада. В то время как в Европе развивалась секуляризованная наука и философия, славяне перенимали средневековые ученые традиции, в чем можно усмотреть гарантию заимствования такой книжной киевской мудрости Москвой. 

Кроме того существовали и чисто практические причины  необходимости введения школьного  образования в малоросской среде  внутри польского государства. Об этом пишет Л.С.Лаппо-Данилевский, приводя соображения Сильвестра Коссова11 Именно к нему, уже как к митрополиту Киевскому, обратился царь Алексей Михайлович в 1649 г., чтобы тот послал в Москву ученых, сведущих в греческом языке и божественных писаниях., известного учителя киевской школы: « Русские люди, по его мнению, нуждаются в латинских училищах для того, чтобы бедную нашу Русь не звали глупою Русью, чтобы русский человек мог пользоваться латинским языком «для диспутов» и «для судебных нужд», которым в Польше нельзя удовлетворить без знания латинского языка»21 Лаппо-Данилевский А.С. История русской общественной мысли и культуры ХVII-ХVIII вв. - М., 1990. - С. 61..  

Киевская образованность распространялась и за пределы своей среды. Непосредственное знакомство с ней царя Алексея Михайловича состоялось скорее всего в его польских походах: в Полоцке он познакомился с Симеоном, который поразил царя своими литературными и учеными способностями. Следствием присоединения Малороссии и расширения московско-польских отношений стала полонизация верхушки московской знати. Да и царь, пригласивший Симеона учителем к своим детям, показывал прочим пример. Лаппо-Данилевский собрал свидетельства, характеризующие «польские» интересы царя: «Сам царь Алексей Михайлович даже назван был разгневанным патриархом «латиномудренником», явно сочувствовал новому просветительному движению, Он любил блеснуть книжной речью и интересовался, между прочим, польскими книгами и приказал перевести один сборник средневековых католических легенд и новелл с польского на славяно-русский язык»12 Там же. С. 125.. 

За католической Польшей открывалась вся Европа. И как прежде Владимир крестил  Русь, определив ей место среди  других христианских народов, так и  теперь «тишайший» самодержец Московский Алексей Михайлович взял ориентир на образование и просвещение своего государства, чтобы сделаться достойным царем всего православного мира среди иных европейских христиан. Наиболее приближенные к царю бояре с явно «западнической» ориентацией составили ему в этом деле надежную опору. В.О. Ключевский так описывает это царское окружение: «При дворе составляется кружок влиятельных любителей западноевропейского комфорта и даже образования: дядя царя Алексея, ласковый и веселый Никита Иванович Романов, первый богач после царя и самый популярный из бояр, покровитель и любитель немцев, большой охотник до их музыки и костюма и немножко вольнодумец; потом воспитатель и свояк царя Борис Иванович Морозов, в преклонных летах горько жаловавшийся на то, что в молодости не получил надлежащего образования,...окольничий Федор Михайлович Ртищев, ревнитель наук и школьного образования; начальник Посольского приказа, образованный дипломат Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин; его преемник, боярин Артамон Сергеевич Матвеев, дьячий сын, другой любимец царя, первый москвич, открывший в своем по-европейски убранном доме нечто вроде журфиксов, собрания с целью поговорить, обменяться мыслями и новостями, с участием хозяйки и без попоек, устроитель придворного театра»11 Ключевский В.О. Курс русской истории. Соч. В 9-ти т. Т.3. - М., 1988. - С.258.. 

Боярин Ф.М. Ртищев основал на свои деньги, но с царева соизволения, в Андреевском монастыре  под Москвой монастырскую школу, пригласив туда киево-могелянских  ученых монахов, «серых и заурядных», как их определяет Карташев. Но приглашенные царем из той же академии и из Печерской лавры Епифаний Славинецкий, Арсений Сатановский и Дамаскин Птицкий стали опорой царя в деле осторожного и постепенного внедрения на Русь школьного образования и исправления книг для подготовки их к печати на Печатном дворе. «Западно-русский православный монах, выученный в школе латинской или в русской, устроенной по ее образцу, и был первым проводником западной науки, призванным в Москву»22 Там же. С.259.. 

Скрывавшаяся  за православной ученостью киевлян  латинская структура обучения не могла стать популярной среди  московского духовенства. Скорее всего  самого Симеона Полоцкого имел в  виду Епифаний Славенецкий, занимавшийся переводами и сверками при исправлении служебных книг, когда жаловался: «Наши киевляне учились и учатся только по латыни и чтут книги только латинские и оттуда мудрствуют, а гречески не учились и книг греческих не чтут и того ради истины не ведают»33 Цит. по: Пресняков А.Е. Российские самодержцы. - М., 1990. - С.116.. Известный своими грекофильскими взглядами Епифаний все же, очевидно, говорил правду. Во всяком случае книжная справа, ставшая основанием раскола, осуществлялась с печатных греческих венецианских изданий, что было известно старообрядцам. Один из пустозерских узников дьякон Федор в своем «увещательном посланиий к царю Алексею о многих сокровенных тайнах церковных, и о новых ересях на дванадесяти столпцах»11 Дьякон Федор Послание из Пустозерска к сыну Максиму и прочим сродникам и братиям по вере. // Пустозерская проза. - М., 1989. - С. 231, написанным «покойною рукой», т.е. той, которую затем отрубили вместе с языком, писал о книгах, которые велел купить патриарх Никон в Греции, «с коих ныне зде переводятъ, словут греческия, а там печатают те книги подъ властию богоотступнаго папы римскаго въ трехъ градехъ: въ Риме, въ Париже и въ Венеции, греческим языкомъ, но не по древнему благочестию. Того ради и зде нынешныя (переведенныя) съ старыми несогласны, государь, и велия смута»22 Цит. по: Каптерев Н.Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Т. 1. С. 235.. Как видим, латинством грешили не только малороссы, но и греки.