Экзистенциализм как философское направление. История и основная суть

 Однако кажущее  равнодушие вещей скрывает глубинную  чуждость мира человеку. Безучастно вглядываясь  в мир, сознание свидетельствует, что  природа, обыкновенный камень или прекрасный пейзаж с враждебной силой отрицают человека. Грозное безразличие вечного  мира, неизбывная мощь природы, отрицающей бренного человека, представлены в  «Постороннем» в образе всевластного солнца, которое отражается в опустошённом сознании Мерсо. Вот герой следует в похоронной процессии: «Вокруг сверкала и захлёбывалась солнцем всё та же однообразная равнина. Небо слепило нестерпимо, солнце расплавило гудрон. Ноги вязли в нём… Я почувствовал себя затерянным между белесой, выгоревшей синевой неба и навязчивой чернотой вокруг». Абсурдное противостояние Мерсо и мира заканчивается трагически: его попытка освободиться от власти небесной стихии приводит к убийству. Солнце одерживает верх: «Солнце жгло мне щёки, на брови каплями стекал пот. Вот так же солнце жгло, когда я хоронил маму, и, как в тот день, мучительней всего ломило лоб и стучало в висках. Я не мог больше выдержать и подался вперёд. Я знал: этот глупо, я не избавлюсь от солнца… Я ничего не различал за потной пеленою соли и слёз. Мне причудилось - небе разверзлось во всю ширь и хлопнул огненный дождь. Всё во мне напряглось, пальцы стиснули револьвер… и тут-то сухим, но оглушительным треском, всё и началось». Перед нами ясно предстаёт картина абсурдности мира, в своей непримиримости с человеческим разумом. 

 Роман «Посторонний»  внутренне диалогичен: он наполнен разногласием. В столкновении разных голосов, пытающихся сказать «свою правду» о Мерсо, в борьбе между ними, выявляющей неясность поспешных попыток «законников» дать завершённый образ человека, оказавшегося преступником, наконец, в слове самого Мерсо, своей наивной отстраненностью оттеняющем предвзятость официальных трактовок его дела, абсурдно не совпадающем с ними, проявляется внутренний диалогизм романа Камю. 

 В суде дело Мерсо превращается в трагический фарс. Трагичность заключается в том, реальные обстоятельства случившегося и реальные черты облика Мерсо неудержимо вытесняются различными трактовками. Близкие Мерсо люди беспомощны: их показания не соответствуют взглядам правосудия. Рассказ Мари ловкой логикой прокурорских вопросов оказался даже среди отягчающих обстоятельств дела. Адвокат имел все основания для того, чтобы воскликнуть в минуту очередного замешательства перед неустранимой двойственностью происходящего в зале суда: «Вот он каков, этот процесс! Всё правильно, и всё вывернуто на изнанку». 

 В речи прокурора  неумолимый абсурд процесса достигает  губительного для человека абсолюта. Непоколебимая уверенность в  искренности своих суждений, стремление представить предельно завершённый  образ обвиняемого как закоренелого преступника предопределяются абсолютной непримиримостью к оказавшемуся на скамье подсудимых. Преступление Мерсо из уголовного превращается в мировоззренческое. Такому человеку «нет места в обществе», ибо он покушается на его устои самим фактом своего существования. Тревожная опустошённость Мерсо, его отказ играть, приукрашивать свои истинные переживания, принимать установленные раз и навсегда правила «игры» общества делают его опасным человеком, чужаком, от которого следует немедленно избавиться. Прокурор доходит в своей речи до абсурда: гнусное отцеубийство, которое вскоре будет рассматривать суд, ужасает его меньше, чем сам Мерсо. 

 Незадачливый  подсудимый - «третий лишний» в  игре защиты и обвинения, где ставкой  служит его жизнь. Он не может уразуметь  правил этой игры, и поэтому всё  происходящее кажется ему призрачным. Он дивится, потому что искренне не понимает. 

 Таким образом, в основе философско-эстетической концепции  «Постороннего» ведущее место занимает идея абсурда. Камю подчёркивал, что  Мерсо является «отрицательным образом - тот есть образом, отрицающим принятые обществом установления, вскрывающим их нечеловеческую, абсурдную формальность».11 Камю А. Творчество и свобода. Статьи, эссе, записные книжки. - М.: Наука, 1990. - с. 114 

 «Посторонний» есть книга о разрыве, о несравнимости, об отчужденности. Отсюда её изобретательное  построение: с одной стороны, поток  переживаемой действительности, с другой - её реконструкция человеческим разумом. Читатель, сначала предстал пред действительностью  как таковой, а затем сталкивается с нею же, неузнаваемо переломленной  сквозь призму рассудка. Тут источник чувства абсурда, то есть нашей неспособности  мыслить по средствам наших понятий. Для того, чтобы мы почувствовали несовпадение между умозаключением прокурора и истинными обстоятельствами убийства, чтобы у нас осталось ощущение абсурдности судопроизводства, автор изначально приводит нас в соприкосновение с действительностью. 

 Однако «Посторонний»  не только отображал абсурд, но и  отрицал его - главным образом, в  социальной сфере бытия. Эта острая антисоциальная направленность романа, воплотившая в крайне сатирических образах служителей закона, тоже являлась следствием философской концепции абсурда: выдвигая идею «безгрешности» человека, Камю освобождал его от зла, злом оказывалось всё, противостоящее человеку. Умозрительность подобной расстановки основных героев мировоззренческого конфликта очевидна.

 Повесть «Посторонний»  — это своеобразная исповедь главного героя. Все пространство в ней  занято единственным вариантом выбора, который совершает единственный герой романа. Мерсо все время говорит о себе. Это постоянное «я» подчеркивает отсутствие общности людей, «коллективной истории», потребности в других людях. 

 Герой Камю «не  от мира сего» потому, что он принадлежит  совершенно иному миру — миру природы. Не случайно в момент убийства он ощущает  себя частью космического пейзажа, говорит  о том, что его движения направляло само солнце. Но и до этого мгновения  Мерсо предстает естественным человеком, который может подолгу и без всякой как будто причины смотреть на небо. Мерсо — словно пришелец на нашей планете, инопланетянин, а его родная планета — море и солнце. Мерсо — романтик, но «романтик-экзистенциалист». Слепящее солнце Алжира освещает поступки героя, которые невозможно свести к социальным мотивировкам поведения, к бунту против формальной нравственности. Убийство в «Постороннем» — еще одно «немотивированное преступление». Мерсо в одном ряду с Раскольниковым. Различие между ними в том, что Мерсо уже не спрашивает о границах возможного, — само собой разумеется, что для него возможно все. Он свободен абсолютно, ему «все дозволено». «"Все дозволено" Ивана Карамазова — единственное выражение свободы», — считал и сам Альбер Камю (с юности он зачитывался Достоевским, Ницше, Мальро). 

 Название  повести Камю символично. Оно фиксирует  мироощущение главного героя. А повествование, ведущееся от первого лица, дает автору возможность познакомить  читателей с образом его мыслей, понять суть его «посторонности». Дело в том, что Мерсо равнодушен к жизни в ее привычном смысле. Он отбрасывает все ее измерения, кроме единственного — своего собственного существования. В этом существовании не действуют привычные нормы: говорить женщине, что ты ее любишь; плакать на похоронах матери; думать о последствиях своих поступков. Здесь можно не притворяться и не лгать, а говорить и делать то, к чему ведет само существование, не думая о завтрашнем дне, потому что только психологические мотивировки и есть единственно верные мотивировки человеческого поведения. Герой Камю не решает никаких социальных вопросов; ни против чего не протестует. Для него вообще не существует никаких общественно-исторических обстоятельств. Единственное, в чем уверен Мерсо, это то, что скоро придет к нему смерть. 

 «Мерсо не признает важнейших заповедей и потому не вправе ждать милосердия». Но он абсолютно равнодушен к этому, ведь он знает, что ничто не имеет значения, что жизнь не стоит того, чтобы «за нее цепляться»: «Ну что ж, я умру. Раньше, чем другие, — это несомненно. Но ведь всем известно, что жизнь не стоит того, чтобы за нее цепляться.. В сущности не имеет большого значения, умрешь ли ты в тридцать или в семьдесят лет, — в обоих случаях другие-то люди, мужчины и женщины, будут жить, и так идет уже многие тысячелетия». 

 Мерсо не живет — он существует, без «плана», без идеи, от случая к случаю, от одного мгновения к другому. В «Объяснении «Постороннего» (1943) Ж. П. Сартр сделал акцент на том, как построено повествование: «Каждая фраза — это сиюминутное мгновение... каждая фраза подобна острову. И мы скачками движемся от фразы к фразе, от небытия к небытию». 

 Смерть как  проявление абсурдности существования  — вот основа освобождения героя  Камю от ответственности перед людьми. Он раскрепощен, ни от кого не зависит, ни с кем не хочет себя связывать. Он — посторонний в отношении  к жизни, которая ему представляется нелепым собранием всевозможных ритуалов; он отказывается выполнять  эти ритуалы. Гораздо важнее любых  принципов и обязательств, долга  и совести для Мерсо то, что в момент совершения им убийства было нестерпимо жарко, а голова страшно болела, что «солнце сверкнуло на стали ножа... и Мерсо будто ударили в лоб длинным острым клинком, луч сжигал ресницы, впивался в зрачки и глазам было больно». Таким образом, конфликт в повести Камю находится на оси столкновения людей-автоматов, выполняющих ритуалы, и живого существа, не желающего их выполнять. Трагический исход здесь неизбежен. Трудно совместить собственное эгоистическое существование и движение человеческих масс, творящих историю. Мерсо напоминает и язычески раскрепощенную личность, выпавшую из лона церкви, и лишнего человека, и аутсайдера, который оформится в литературе во второй половине XX века. 

 На двойной  — метафизический и социальный —  смысл романа указывал и сам Камю, пояснявший странное поведение Мерсо прежде всего нежеланием подчиняться жизни «по модным каталогам». 

 Сюжет «Постороннего» Камю видел в «недоверии к формальной нравственности». Столкновение «просто  человека» с обществом, которое  принудительно «каталогизирует» каждого, помещает в рамки правил, установленных  норм, общепринятых взглядов, становится открытым и непримиримым во второй части романа. Мерсо вышел за эти рамки — его судят и осуждают. 

 Образ « постороннего », выведенный Альбером Камю, вызвал в  свое время много различных толкований. В кругах европейской интеллигенции военного времени он был воспринят? как новый «Экклезиаст» (этому способствовало высказывание автора о своем герое: « Единственный Христос, которого мы заслуживаем»). Французская критика проводила параллель между «посторонним» и молодежью 1939-го и 1969 годов, так как и те и другие были своего рода посторонними и в бунте искали выход из одиночества. 

 Параллели можно  проводить бесконечно, ведь история  хранит немало примеров, когда человек  обостренно чувствовал свое одиночество  и неприкаянность, страдая от «неправильности», «искривленности » окружающего  мира. Эти чувства возникают всякий раз, когда в обществе царит всеобщее отчуждение, когда человеческое существование сводится к равнодушному исполнению определенных норм и правил, а любой, кто отказывается следовать заведенному порядку, не приемля эгоизма, равнодушия и формализма, становится «чужаком», изгоем, «посторонним». 
 
 
 

Идейная проблематика и особенности её отражения в  произведениях экзистенциалистов. Экзистенциализм (от позднелат. existentia – существование) – литературное течение XX столетия, выявляемое с достаточной отчетливостью, главным образом, во Франции накануне, во время и сразу после Второй мировой войны. Экзистенциализм был представлен здесь писателями, выступавшими одновременно и как философы-экзистенциалисты. Это Г. Марсель, Ж. П.Сартр, А. Камю.

В литературе экзистенциализма человек, попавший в трагическую, «пограничную»  ситуацию должен «выбрать» самого себя. Сюжет обычно иллюстрирует философские  идеи экзистенциализма. А выбор героя  демонстрирует «правду» бытия, растолкованную прямо на страницах книги. Таким  образом, произведение представляет собой  почти «урок». Прямо или косвенно, но речь неизменно идет о земной участи человека (о том страдании, которое он неизбежно переживает, о немощи и смерти и т. п.) Любой  решительный поступок человека подается так, будто им закладывается краеугольный камень целой мировоззренчески-целостной постройки, – неотъемлемые структурные признаки подчеркнуто философско-интеллектуальной литературы экзистенциализма. …Подчеркнутый нажим, сдвиг жизненной достоверности отнюдь не тождественны здесь реалистическому заострению, а оборачиваются зашифровкой того, что не понято, зато пережито самой личностью…

Экзистенциализм в прозе приобрел совершенство во Франции до и после второй мировой  войны в произведениях Ж.-П. Сартра и А. Камю. Кроме них экзистенциализм  дал литературе А. Мальро и С. де Бовуар, Г. Марселя и Ж. Ануя, а также испанца М. де Унамуно, американца Дж. Болдуина, англичанина У. Голдинга и др. Чтобы делать жизнь, утверждают экзистенциалисты, надо прежде всего ее видеть. Видеть, что в мире нет и не может быть никакой надежды. Человек должен осознать, что он живет только сегодня и никакого завтра, никакого будущего у него нет. Если оно и будет, то уже не у него, а у тех, кто придет вслед за ним, но для них это будущее станет лишь настоящим. Поэтому надо жить в настоящем, жить настоящим, действовать в настоящем. Все разговоры о «прекрасном будущем» — это химера.