Экзистенциализм как философское направление. История и основная суть

  
2 ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ КАК ФИЛОСОФСКОЕ  НАПРАВЛЕНИЕ. ИСТОРИЯ И ОСНОВНАЯ СУТЬ 
 
"Экзистенциализм (от лат. existentia - существование) - философское течение ХХ века, выдвигающее на передний план абсолютную уникальность человеческого бытия, не допускающую выражения на языке понятий"  
Истоки экзистенциализма содержатся в учении датского мыслителя ХIХ в. Серена Кьеркегора, который ввел понятие экзистенции как осознания внутреннего бытия человека в мире. Поскольку предметное внешнее бытие выражает собой "неподлинное существование", обретение экзистенции предполагает решающий "экзистенциальный выбор", посредством которого человек переходит от созерцательно-чувственного бытия, детерминированного внешними факторами среды, к единственному и неповторимому "самому себе". 
Кьеркегор выделил три стадии восхождения личности к подлинному существованию: эстетическую, которой правит ориентация на удовольствие; этическую - ориентация на долг; религиозную - ориентация на высшее страдание, отождествляющее человека со Спасителем. 
Классиками экзистенциальной философии ХХ столетия принято считать немецких философов М. Хайдеггера и К. Ясперса, французских писателей Ж.П. Сартра, А.Камю, Г. Марселя. Экзистенциальные мотивы присутствуют в творчестве русского писателя Ф.М. Достоевского и философа Н.А. Бердяева [8, с. 251]. 
В ХХ в. экзистенциализм взрос на почве пессимистического взгляда на технический, научный и нравственный прогресс, обернувшийся кошмаром мировых войн и тоталитарных режимов. Война с фашизмом стала эпохой расцвета экзистенциализма. В своей основе экзистенциализм - это нонконформизм, призывающий личность делать выбор в сторону истинных человеческих ценностей. 
Принято делить экзистенциализм на религиозный и атеистический. Представители первого и более раннего направления экзистенциализма Мартин Хайдеггер, Карл Ясперс, Габриель Марсель. Представители второго, расцветшего во время второй мировой войны - Жан-Поль Сартр и Альбер Камю. 
Иначе говоря, основная проблема экзистенциализма - проблема духовного кризиса, в котором оказывается человек, и того выбора, который он делает, чтобы выйти из этого кризиса. Признаками кризиса могут быть такие понятия, как страх, "экзистенциальная тревога", тошнота, скука. "Человеку открывается вдруг зияющая бездна бытия, которая раньше была ему неведома, когда он жил спокойно, прозябая в сутолоке повседневных дел. Теперь покоя нет, остался только риск решения, которое не гарантирует успеха". Это и есть "подлинное существование", спокойно-трагическое в мире религиозного экзистенциализма и безнадежно-трагическое в мире атеистического экзистенциализма. 

 2.Французский  экзистенциализм как гуманистическое философское учение 

 К 1941 году центр  экзистенциалистского движения переместился во Францию. Именно здесь, в оккупированной стране, поставленной на грань национальной катастрофы, впервые возникла реальная ситуация, которая на время оправдала  экзистенциалистское восприятие истории  и сделала его понятным и близким  для тысяч не искушенных в философии  людей.

 То, что в  работах Ясперса было философией, стало теперь непритязательной, будничной  достоверностью, абстрактно - всеобщей истиной радиосводок и газетных сообщений. Тоталитарный «новый порядок» был налицо: фашисты оккупировали всю континентальную Европу. Каждый день приходили известия о новых  сенсационных успехах гитлеровской армии: русские отступали; перспектива  открытия второго фронта оставалась сомнительной. Рядовой француз, если он мыслил в соответствии с всеобщими  требованиями рассудка (то есть исходил  из доступной для него информации о событиях и делал выводы, не нарушая элементарные требования логики), легко приходил к мысли о конце  национальной истории, о фатальности  и долговечности нацистского  господства.

 Разумеется, и в этот период во Франции находились люди, верящие в крутой перелом  в ходе войны и в последующее  поражение фашистской Германии. Но если считаться с фактами, исходить из того, о чем свидетельствует  неумолимая статистика побед и поражений 1940-1942 годов, то необходимо признать, что  сопротивление нацизму, какие бы благородные мотивы не лежали в его  основе, есть осужденный историей субъективизм, опасная и бессмысленная авантюра. За каждого убитого нациста придется расплачиваться сотнями ни в чем  не повинных людей, которых уничтожат  карательные отряды. Здравый рассудок говорил: будьте рассудительны и  подчинитесь горькой исторической судьбе.

 Сотни честных  французских интеллигентов приходили  к тем же самым представлениям об исторической перспективе, хотя и  отказывались от капитулянтского личного  выбора. По Франции прокатывается  волна рационально мотивированных («политических») самоубийств. Беспощадная  достоверность рассудка прямым путем  ведет личность либо к сотрудничеству с «новыми хозяевами истории», либо к самоубийству. 

 Но наряду с этой достоверностью для тысяч  французов существовала еще и  другая. Она вспыхивала в сознании при первом же взгляде на тупые и самодовольные лица носителей «нового порядка». Настроение гнева и протеста разом овладевало всем существом, и, прежде чем срабатывала рефлексия, прежде чем удавалось скалькулировать выгоды и невыгоды возможного поступка, эти чувства превращались в мотив активного действия. Нельзя разобраться в природе французского Сопротивления как движения действительно народного и массового, если сбросить со счетов миллионы таких импульсивных действий, совершенных людьми, вовсе не определявшими себя к историческому подвижничеству. В условиях оккупированной Франции доверие к своему безрассудному настроению сплошь и рядом приводило личность на путь антифашистского протеста. 

 Основная  экзистенциалистская установка  сложилась во французской культуре тех лет самостоятельно и стихийно: сплошь и рядом она формулировалась  людьми, далекими от философии и  совершенно незнакомыми с работами Кьеркегора, Ортеги-и-Гассета, Ясперса и Хайдеггера. Исключительно интересно в этом отношении творчество Антуана Сент-Экзюпери и особенно его новелла «Военный Летчик», написанная в 1941 году. 

 Своеобразие концепции человека, предложенной французскими экзистенциалистами, состоит в том, что «действие без надежды  на успех» принимается в ней в  качестве изначального постулата. Ситуация, сложившаяся во Франции, рассматривалась  в данном случае не как аномалия, а как впервые проступившая на поверхности жизненных обстоятельств  норма истории. Личность, отрекающаяся от всех целеуказаний, которые предлагает ей рациональный прогноз ситуации, выступает в экзистенциализме как носительница глубокого и подлинного исторического сознания. Ей открылся абсолютный трагизм и мрак истории, и поэтому она не унижается ни до трусливых надежд капитулянта, ни до трусливого отчаяния самоубийцы. Она действует, доверяя своему непосредственному чувству. 

 В 1942 году во Франции появляется работа, содержащая первый философски-систематический  очерк этого стоического, бунтарского  сознания, - «Миф о Сизифе» А. Камю (1913-1960), французского философа и писателя. Камю предлагает честно, без уверток  вглядеться в глубину существующего  социально-психологического кризиса, понять, что этот кризис превратил  самоубийство в серьезнейшую проблему каждодневного философствования, что  мысль о самоубийстве перестала  быть привилегией маньяков и отныне надежно опирается на саму всеобщность  рассудка. Познаваемая и предвидимая  действительность такова, что человека уже невозможно ни ободрить, ни утешить  с помощью рациональных доводов. 

 Чтобы преодолеть отчаяние (а философский замысел  Камю состоит именно в этом), нужно  прибегнуть к иной, парадоксальной мере: к изменению основной установки, или типа человеческих ожиданий. Отчаяние, ведущее к осмысленному («политическому») самоубийству, коренится в крушении надежд, возлагаемых на историю. Но кто доказал, что на историю можно  положиться? История не сказка со счастливым концом, ибо нет Бога, который  бы так ее устроил. Представление, будто  социально-исторический процесс («мир»  в терминологии Камю) предрасположен к человеку, есть иллюзия, порожденная  размеренным буржуазно-реформистским  развитием. Отчаяние есть расплата за эту иллюзию: прогрессистское доверие  к истории, а не сам человек, находится  в кризисе, и именно оно - эта привычка, этот стереотип мирного времени -- толкает личность к самоубийству. Чтобы преодолеть отчаяние, нужно «выбить клин клином»: обескураживающему ощущению неразрешимости и бессмысленности конкретной ситуации противопоставить прочное, уверенное, идущее из глубин дохристианской истории сознание неустранимого трагизма человеческого существования. 

 «Мир», по определению  Камю, «безрассудно молчалив»; это значит, что история сама по себе не содержит ни задания, ни запроса, ни оправдания человеческих поступков, нелепо искать в ней ответ на вопрос о нашем  предназначении, о том, ради чего нам  следует жить. «Безрассудному молчанию мира» противостоит у Камю «порыв», или «бунт», самого человека. Поскольку  историческая действительность не имеет  разумно-целостного строения, поскольку  сама по себе она абсурдна и бессвязна, постольку нет никаких оснований  квалифицировать бунт как слепое и деструктивное действие: история  до такой степени нелепа, что обвинение  в авантюризме просто не имеет  смысла. Бунтарь не разрушитель, напротив, своим действием он впервые вносит в разрозненно-бессвязную реальность нечто гармонизированное. 

 Противопоставление, намеченное Камю -- «безрассудное молчание мира», с одной стороны, и «бунт человека» -- с другой, было доведено до аналитической чистоты виднейшим представителем французского экзистенциализма Ж.-П. Сартром. 

 Жан Поль Сартр (1905-1980), философ и писатель, участник французского Движения Сопротивления. В середине 30-х годов Сартр  сам был приверженцем того благодушного историцистского оптимизма, который немецкие экзистенциалисты изобличали в других. 

 Для немецких экзистенциалистов (это отчетливо  зафиксировано в ясперсовской «Духовной ситуации эпохи») воплощением веры в непременную «разумность действительного» была гегелевская философия истории. Сартр убежден, что первоначало этой веры, всю обольстительную силу которой он испытал на себе, надо искать у истоков европейского философского рационализма. 

 Путь к  искоренению историцистского легковерия Сартр видит в радикальной версии обезбоженности мира, в утверждении такой картины бытия, которая не оставляла бы места ни божественному промыслу, ни его многоликим суррогатам. К последним Сартр относит любые представления об упорядоченности и цельности мира, о наличии в нем закономерности, о самодвижении материи. Эта версия мира получает окончательное завершение в главном труде Сартра «Бытие и ничто» (1943) в концепции «в-себе (бытия)». 

 Мир, согласно Сартру,-- это «универсальное не то», полное отсутствие чего-либо, соответствующего человеческим ожиданиям, образам, понятиям. Быть реальным - значит оказываться чуждым сознанию, совершенно «случайным» (противоположным столь охотно предполагаемой упорядоченности мира), а в пределе -- абсурдным. Только такое понимание мира соответствует, по мысли Сартра, подлинному атеизму, последовательному убеждению в том, что Бога не существует. Другой стороной этой же «радикально атеистической» темы является сартровская версия самой субъективности человека. 

 Если мир  ни в чем не похож на Бога и  даже в малейшей степени не позволяет  уповать, рассчитывать, полагаться на него, то логическим следствием этого  должно быть отрицание и всякой способности  воздействовать на человека, определять его поступки. 

 Представление о детерминированности человека порицается им как предрассудок, последний  пережиток религиозной веры в  предопределение. Тайна человеческого и состоит в его абсолютной необусловленности, спонтанном индетерминизме, и всякая попытка подставить под поступок вынуждающую силу обстоятельств или внутренних склонностей есть, согласно Сартру, не более чем уловка. В уловке этой выражает себя то же малодушие, тот же страх перед личной ответственностью и риском, который когда-то приводил человека на стезю, религиозного фатализма. Поэтому с человека можно спрашивать за все, что он совершил, не делая никаких скидок на обстоятельства его жизни или прирожденные ему склонности, инстинкты; предрасположения. 

 Миру как  «в-себе (бытию)», в котором нет ничего похожего на намерение и тенденцию, противостоит у Сартра человек в качестве чистого «для-себя (бытия)», которое является сплошной преднамеренностью и тенденцией, «проектом», как выражается Сартр. Он развивает психологически недоказуемую теорию, согласно которой у человека вообще не бывает непроизвольных действий, а действия, представляющиеся таковыми, на деле являются лишь лицемерно--скрытными преднамеренными актами. 

 С этической  точки зрения концепция Сартра относится  к числу учений, противопоставляющих  долг склонности и видящих сущность морали в ригористическом выполнении обязанностей. Действия по обязанности есть, по Сартру, проявление решимости и мужества. Именно они реализуются в признании бытия как горькой истины, в приятии и удерживании тоски. 

 Строго говоря, сартровская ригористическая мораль знает одну-единственную обязанность - готовность сознаться, готовность отвечать за все, что совершилось при твоем (пусть даже бессознательном) участии. Сартр высокопарно называет это решимостью «взвалить на себя бремя бытия», или выбором. 

 Вспомним  еще раз жестокие условия гитлеровской оккупации и попытаемся понять, как  они могли повлиять на осмысление основных сартровских категорий. Эта предельно субъективистская концепция оказалась морально оправданной в условиях сумасшедшей реальности оккупационного режима. Капитулянт обосновывает свою позицию тем, что победа захватчиков фатально неотвратима. Но, согласно Сартру, ход вещей кажется фатально неотвратимым лишь тому, кто капитулировал перед миром, предал свои убеждения. История сама по себе не может ни принудить человека, ни вовлечь его в грязное дело. «Человек...- пишет Сартр, - несет всю тяжесть мира на своих плечах: он ответствен за мир и за самого себя как определённый способ бытия... Поэтому в жизни нет случайности. Ни одно общественное событие, возникшее внезапно и увлекшее меня, не приходит извне: если я мобилизован на войну, это есть моя война, я виновен в ней, и я ее заслуживаю. Я ее заслуживаю прежде всего потому, что мог уклониться от нее - стать дезертиром или покончить с собой. Раз я этого не сделал, значит, я ее выбрал, стал ее соучастником».