Хантингтон

перспективу; способность  же других  действовать  на  глобальном  уровне  еще

подлежит  доказательству.   Поэтому   непонятно,   должны   ли   цивилизации

сталкиваться между  собой просто и только в силу того, что они - разные,  или

же  их  различия  будут  лишь  окрашивать  собой  конфликты  на   социально-

экономической  почве,  как  до  сих  пор  такие  конфликты  часто  принимали

(нередко под  направленным воздействием извне)  межнациональные формы.

      Во-вторых, справедливо  помещая   будущие  отношения  между  Западом  и

остальным миром  в центр мировой  политики,  С.  Хантингтон  многозначительно

избегает  характеризовать  их  как  "столкновение",  употребляя  тут  термин

"взаимодействие". Несколько далее, повторяя  мысль,  что  "центральной  осью

мировой политики  в  будущем  станет  конфликт  между  Западом  и  остальным

миром", он употребляет  слово "конфликт" и приведенную  оценку со  ссылкой  на

другого автора, не от своего лица.5  У  специалиста  класса  С.  Хантингтона

выбор слов и цитат  не бывает случайным. Правомерен  вывод:  данная  проблема

чрезвычайно важна  и болезненно чувствительна для  Запада,  в  первую  очередь

для США, занимающих сегодня  лидирующее  положение  и  стремящихся  продлить

пребывание в  нем возможно дольше. Поскольку сохранить навечно  его  заведомо

невозможно, то перманентным кошмаром американской  элиты  отныне  становится

проблема того, как именно оттянуть рубеж утраты лидерства; к кому и в  каких

формах  оно  начинает  со  временем  переходить;  сколь  радикальным   может

оказаться этот процесс  и к каким последствиям для  США и Запада  в  целом  он

приведет.

      Различия, объективные  противоречия  и  потенциальный  конфликт  между

Западом,  прежде  всего  США,  и  остальным  миром  носят  пока  не  столько

цивилизованный   (хотя   и   цивилизованный   тоже),   сколько    социально-

экономический характер. Ключевым  поэтому  оказывается  вопрос,  захочет  и,

главное, сможет ли Запад дать теорию  и  предложить  практическую  помощь  в

преодолении огромного  разрыва, сложившегося к концу ХХ века  между  "золотым

миллиардом" и  остальной частью - абсолютным  большинством,  -  человечества;

возможно ли в  принципе такое преодоление при  современных  условиях  знаний,

технологий, организации; куда и как пойдет мировое развитие,  если  окажутся

правы те, кто полагает, что на  достигнутом  уровне  промышленного  и  иного

развития   человечества   попытки    преодоления    разрыва    существующими

технологиями   непременно   обернутся   скорой   глобальной    экологической

катастрофой.

      Распад  СССР  сыграл  здесь   с  Западом  злую  шутку.  Пока   "мировой

коммунизм" жил  и как-то действовал, можно было сослаться  на  его  "происки"

как на главное  препятствие к нормальному мировому развитию.  Ныне  же  Запад

остался с проблемой  перспектив и  противоречий  мирового  развития  один  на

один. Ясно, что  любые  попытки  силой  защитить  собственное  благосостояние

(причем даже  не от прямых или потенциальных  посягательств, но от  некоторого

перераспределения  развития  в  пользу  тех,  кто  наиболее  остро   в   нем

нуждается) могут  быстро привести к  нарастанию  не  только  политического  и

социального сопротивления, но и  разрушительных  экологических  последствий.

Многие на Западе хотели бы сделать ставку на развитие;  но  задача  огромна,

исторически  беспрецедентна  и,  как   показывают   трудности   перехода   в

постсоциалистических  странах (в том числе и  в  особенности  в  России),  не

подкрепляется пока действенной теорией такого  перехода.  Остается  открытым

принципиальной  важности вопрос, может ли быть достигнуто  изменение природы

данной культуры в целях ее модернизации и нетрадиционных  для  нее  путей  и

форм  развития;  нужно  ли,  полезно,  допустимо  ли  это   делать.   Таковы

практическая и  политическая грани современного состояния проблемы  "Запад  и

остальной мир".

      Но существует и сторона теоретическая,  научно-политическая. Считается,

что  с  распадом  СССР  полное  и   окончательное   поражение   потерпел   и

"коммунизм", включая, естественно,  его   идейно-теоретическую  часть.  Жизнь

покажет, в какой  мере верны такие  представления.  Пока  важно  иное:  "крах

коммунизма"  вроде  доказал  несостоятельность  марксистских  воззрений   на

природу,  характер,  общую  направленность  социально-исторической  эволюции

человека  и  общества,  а  значит,  и   мирового   развития,   международных

отношений. Но иной  всеобъемлющей  теории  социально-исторического  развития

человечества как  рода пока никем не предложено.

      Западные концепции исходят из  признания неизбежности и неостановимости

перемен в мире, в жизни вообще. Идея бесспорная; но  каких  именно  перемен?

Подчиняются они  неким закономерностям, находятся  полностью  в  воле  Божьей

или же носят хаотический  характер? Из всех имеющихся на сегодня  направлений

общественной мысли, социальных  представлений  только  марксистское  априори

исходит из признания  наличия неких  закономерностей  (ошибка  коммунистов  в

том, что они  посчитали все закономерности уже  открытыми - притом не  наукой,

а  действующим  генсеком,  последним   съездом   или   пленумом,   очередной

установкой ЦК, - и полностью подвластными произволу  руководства партии).

      Отказ от научной картины мира  неизбежно возвращает  в  лоно  донаучных

представлений и  религиозного сознания. Но тогда  все  в  воле  Божьей;  пути

Господни,  как  известно,  неисповедимы;  и  социальная  суета  человека   и

человечества в  лучшем  случае  теряет  смысл,  в  худшем  может  обернуться

дополнительными  неприятностями:  кто  знает,  чем  и  когда  прогневим   мы

Всевышнего?

      Между тем  без  теории  общественного  развития  жить  становится  все

труднее и опаснее. Коммунисты  хотели  построить  лучший,  идеальный  мир  -

задача невыполнимая, а потому без ее решения можно  обойтись. Запад вырос  на

почве позитивизма  и прагматизма, на решении задач действительных,  реальных;

добился в этом успеха. Трудно сказать, в какой мере его достижения -  прямой

результат избранного  интеллектуального  подхода,  а  в  какой  -  следствие

удачно сложившихся  исторических условий и обстоятельств. Ясно,  однако,  что

решение проблем  современности (таких, как развитие,  его  сбалансированность

с требованием  экологии, снижение разрыва между  самыми  богатыми  и  наиболее

бедными странами и т.п.) зримо упирается в отсутствие  теории,  без  которой

текущие прагматические решения  могут  в  перспективе  обернуться  стихийным

накоплением проблем  еще более сложных и грозных.

      Между тем на сегодня такой  теории на Западе нет; и если  еще в недавнем

прошлом ее место  де-факто  занимали  идейные,  идеологические,  политические

противоречия с  коммунизмом, то ныне этот движитель  теоретической мысли  ушел

(временно отодвинулся?) в прошлое. Более того, вполне  реальная  когнитивная

опасность для  Запада заключается отныне  в  том,  что  (как  свидетельствует

весь опыт западной же цивилизации) победа определенного  социального  уклада

и соответствующего ему комплекса идей в истории  всех стран Европы  неизменно

влекла  за  собой  наступление  периода  сильнейшего  тормозящего  обратного

воздействия утвердившейся идеологии на науку и  общественную  мысль  и,  как

следствие  этого,  наступление  более  или  менее   продолжительного   этапа

духовного застоя и реакции - идейной,  политической,  идеологической.  Иными

словами, когда  не только Запад, но и весь мир подошли к рубежу,  у  которого

теория мирового развития становится насущнейшей  практической  потребностью,

шансы Запада на создание и особенно принятие такой теории  начинают  внушать

растущие опасения.

      Неудовлетворенная потребность  в теории - основная  причина  того,  что

концепции  типа  "столкновения  цивилизаций"  принимаются  "на   ура",   ибо

(независимо от  воли их авторов) дают видимость  ее появления. Это признает  и

сам  С.Хантингтон,  в  ответе  на  развернувшуюся  дискуссию  писавший,  что

полемизировать  с его концепцией убедительнее всего  было бы путем  выдвижения

целостной   теории   международных   отношений    и    мирового    развития,

альтернативной  не только его идеям,  но  и,  главное,  устаревшей  парадигме

холодной войны, которую события рубежа  90-х  гг.  "превратили  в  достояние

интеллектуальной  истории".6

      Существующие   научные   воззрения   в   сферах   психологи,    теории

международных   отношений,   политологии,   социологии   в   целом    скорее

поддерживают, нежели  опровергают  концепцию  межцивилизационных  отношений,

включая и возможность  столкновений. Развитие человека  и  социальных  систем

шло  и  продолжает  идти  по  линии  наращивания  витков   идентификации   и

самоидентификации: от рода,  племени,  через  общину  к  современным  нации,

государству, гражданскому  обществу.  Логично  предположить,  что  следующий

круг идентификации  пройдет по культурному,  цивилизационному  признаку.  Это

даже  вдвойне   логично:   если   "верхний   предел"   максимально   широкой

идентификации  носит  общечеловеческий  характер,  но  на   пути   к   такой

идентификации    стоят    сегодня    националистические,     сепаратистские,

местнические, клановые тенденции,  то  должно,  очевидно,  возникнуть  нечто

среднее между  ними и "верхним пределом".  Цивилизация как региональная

идентификация на базе объективных этноконфессиональнокультурных  признаков  и

может занять такое  промежуточное положение.

      У идеи "столкновения цивилизаций"  и особенно у восприятия ее  массовым

сознанием есть также крайне  существенный  психологический  фон,  образуемый

переплетением осознаваемого  и неосознаваемого, исторического  и  бытового.  В

памяти людей  живы  ужасы  религиозных  войн,  крестовых  походов,  агрессий,