Введение в философию

Или, например, "домность". Какая? Что такое "домность"? Вот, перед нами пять домов. И что? Понятие "дом" - это "домность" этих пяти домов? Поскольку каждый дом единичный, а "дом" - это дом вообще? Идея дома? Нет, очевидно. Если мы понимаем, что такое идея, когда думаем о том, что у каждого из нас должен быть действительно дом. Что жизнь человеческая без дома, то есть без какого-то пространства, вокруг которого могут возводиться круглые стены, квадратные и т.д., - практически немыслима. Ведь почему-то должна быть еще и крыша. Это ритм и одновременно горизонт, и режим человеческой жизни, которая производится в таком виде тысячелетия. Мы не представляем себе жизни вне дома. Куда бы мы не пришли - мы замыкаем пространство вокруг себя, обязательно вспоминаем или думаем о доме. "Дом" есть идея, а мы - внутри идеи. Наше мышление внутри идеи. Жизнь "домности" и есть жизнь идеи. Или постель, кровать (этот пример часто встречается у Аристотеля и Платона). Значит, "кроватность". Дело в том, что это тоже некая заданная форма. В каком смысле заданная? А в том, что почему-то мы ложимся спать, мы ведь не спим стоя. И по образу и форме человеческой формы мы почему-то непременно должны занять горизонтальное положение.

Причем задан и элемент  этого положения: голова немножко выше тела. Это есть форма кровати. Как  форма, внутри которой воспроизводятся  ритмы и возможна жизнь. Эмпирически  кровати каждый раз разные: акты сна тоже эмпирически единичны. Но они все внутри 'постели", "кровати", в смысле формы. Я повторяю платоновский термин: они все -внутри формы. И одновременно на обыденном языке, невольно поясняющем платоновский, говорю: все они внутри формы кровати. Это не случайное слово - форма. Потому что форма и идея совпадают. Внутри формы кровати - различие культур (японцы, спящие на полу, не имеют кровати; но они спят все-таки, у них есть ритуал размещения тела на циновке) - выдвинутое культурное пространство, в котором мы спим. в котором что-то делается. Форма отличается от делаемого, а делаемое есть эмпирия.

Значит, есть различие между  интеллигибельностью и знанием. То, что говорится о формах, говорится о некоторых правилах понятности, предшествующих нашей возможности знать - о чем? О том, что под идеей кровати или идеей стола, дома и т.д. понимается некий мир, который допускает существование в нем столов, кроватей, домов. То есть некоторый такой мир - в данном случае мир культуры, мир артефактов (предметов, созданных искусственно человеком). - в котором выполняется какая-то человеческая возможность. В нашем случае - кровати. И тогда, если есть такой мир. в котором выполняется это, то кровати нам знакомы. Мы на них можем ложиться. Это освоенные нами единичные предметы, о которых в свою очередь можно высказываться, о них можно судить. Например, красивая кровать или не красивая. Ах, какая удобная кровать! Это все единичные предметы, эмпирические. А теперь возьмите эту аналогию и распространите ее на более сложный случай. На случай, когда такие высказывания являются научными. Например, геометрическими теориями. Идея числа или число как идея, или геометрическая форма как идея, есть самим миром выполняемое условие, благодаря которому допускается существование высказываний геометрии. Или высказываний арифметики. Тогда арифметика понятный язык, и. будучи понятным, позволяет нам что-то знать точно. Потому что в той мере. в какой мы охватили нечто количественными отношениями (а они - язык, понятный нам), мы сделали понятным, то есть возможным в качестве предметов знания и то, что охвачено этими количественными отношениями. Допустим, колебание струны. О нем можно знать и рассуждать точно, если есть число как идея. Не в том смысле, что число-идея порождает количественные предметы, которые были бы тем самым несовершенной тенью, отражением. Этого никто не говорил. Речь шла об основании, стоя на котором, можно о чем-то рассуждать и что-то утверждать. Введение идеи сущности в философии, как некоего правила интеллигибельности, указывает лишь на это.

Об отдельных эмпирических предметах, движении т.е., движении звезд, событиях можно рассуждать и высказывать  что-то, что поддавалось бы контролю и было бы объективным и точным. только в той мере. в какой мы рассматриваем их в пространстве идеи. в пространстве форм. Они как бы дают некий срез этих идей, в результате чего мы можем высказывать о них (как предметах) нечто объективное. В предположении, что какое-то отдельное движение здесь, на месте выполняет какие-то законы форм, и, рассмотрев это движение в качестве такового, мы можем о нем знать объективно, в универсальной или всеобщей форме, которая неотделима от научного мышления. То есть строить всеобщие, универсальные и необходимые высказывания. Вот так впервые возникает пространство науки как побочный и параллельный или внутренний продукт философии - не из практики или техники. а лишь опрокидываясь, если угодно, в эту практику, технику и т.д.

Это все сложно, потому что  нужно всегда держать себя на уровне того напряжения понятий, которые предположены самими понятиями; и эти понятия  непонятны, если каждый раз заново не выполнять этого напряжения. Но тем не менее это все можно было бы делать, если каждой раз нам не мешал бы сопровождающий нас теневой наглядный язык. Язык буквального понимания всего, потому что наш язык по определению - предметен. Всякое слово имплицирует существование его эквивалента: и даже слова, обозначающие душевные явления, имеют инерцию, навевающую нам мысль о том, что чувства существуют так же, как существуют предметы, что мысль существует подобно существованию особых духовных существ и т.д. Кстати, создав такую индуцированную видимость, люди тысячелетиями ломают себе голову - как же это понимать? Если вообще правила понимания есть особые гомункулы особых одухотворенных сил, ходячих духов, мыслей, чувств. Мысль отдельная якобы дух. А может быть, проблемы такой нет? Во всяком случае данная проблема навеяна наглядным языком. Такое навевание (идущее из античной же философии) и создало прочную пелену, преграждающую нам путь к действительному пониманию того, о чем говорит философский язык, что он утверждает.

Короче, дальнейшим шагом  философского языка как раз и  вводится понятие формы или сущности, или рациональной структуры вещи. Рядом с эмпирическим есть рациональная структура вещи, которая есть правило интеллигибельное и понимания. Допустив эту структуру вещи в ее пространстве, я могу понимать единичные проявления, факты, события. То есть сделать их предметом особого рода высказываний, а именно -научных, теоретических. А теоретические высказывания поддаются уже контролю и аргументации. И вот, параллельно с формой идет идея неких вещей, которые открыты обсуждению. аргументации. Миф не открыт, мифические существа не открыты и иным способом вносят смысл в мир. А тут вот взяли "кроватность" и создали предметность, говорение о которой поддается опровержению или доказательству на основе фактов.

Тем самым я ввожу тему, которая является основной для философии  и науки, определенных вещей, о которых  можно рассуждать, приводить доводы "за" и "против". Поскольку  введены не только доводы логической мысли, а еще и указание на эмпирические факты. Эмпирия или наблюдения, или опыт, на который они указывают, появляется только тогда, когда появляется теория. Только в свете теории нечто может иметь значение эмпирического факта, наглядной эмпирической основы наших знаний, с которой они обязательно должны соотноситься.

Значит, суждения, факты - особая вещь. Факты тоже появляются только на фоне теоретического рассуждения  в качестве элемента науки. В этом смысле они нечто иное, чем просто факты. Просто случившееся, будучи фактом (в обычном смысле слова), появляется бессвязно, разрозненно. При этом можно  приводить и соответствующие  аргументы, если оставаться на почве  обыденного языка, который не организован  в свете формы. Однако тот язык, который организован, зависит в конечном счете от луча света, идущего от нас на предметы, и может быть когерентным, подобно лазерному лучу. А может и не стать таковым.

Фактически философия  начинается с того, что говорят, хотя не на все можно ссылаться. Допустим, вы говорите: храбр тот, кто радуется победе над врагом или бегству  врага. Это факт, так ведь? Но нельзя на это ссылаться, потому что трус тоже радуется бегству врага. Так  как же на этом основать (а я пытаюсь  основать) понятие добродетели? Рассуждая  о добродетели, я привожу нечто, что называют фактом, - добродетель  и готов ликовать при виде бегущего врага. Это случается. Но факт ли это? Нет, не факт, потому что есть и противоположный  факт - трус тоже радуется бегству врага.

В мифе Платона тиран, у  которого, естественно, не было друзей - я уже приводил этот пример, - создал вокруг себя пустоту в силу тиранства, тиранской натуры, и вдруг получил  возможность повторить жизнь. И  он рассуждает, что вот этого он бы не сделал, этого не послушался, а  этому бы поверил. Заново -при той же натуре. Или то же самое мы встречаем в рассуждении историков и людей, которые пытались извлечь опыт из гитлеровской истории. Некоторые из них заявляют, что если бы Гитлер послушался генералов, больше доверял им, то. возможно, и не потерпел бы поражение. И ссылаются при этом на факты: не распустил колхозы, неправильно спланировал направление удара и т.п. А это - не факты. Фактами они могут быть, если мы посмотрим на них глазами идей. А идеей, формой в данном случае что является? - Тиранство. Ведь что такое тиранство? Как о нем можно рассуждать? Вглядись в собственный нрав и измени себя. Эмпирические обстоятельства здесь ни при чем. Они есть лишь внешняя форма проявления того, что уже решилось, разыгралось в идее. Ну, не мог Гитлер слушаться генералов, не мог он отменить колхозы, потому что он не был бы тогда Гитлером. Это тавтология. Что значит - "если бы"? Да, в принципе это движение устремленное; совершение глупости вытекает из самой природы национал-социалистической идеи. Но речь идет о развертывании возможностей, заложенных в форме. А что это значит?

Вот, я сейчас говорю - выполняю закон понимания. И тогда то, о  чем я говорю, есть факты. Конечно, я могу и их приводить. Но они есть не просто факты, на которые мы можем  ссылаться, указывать: вот, это так, а это так. Мало ли как, все бывает. Это - не факт.

Повторяю, философия и  наука появляются одновременно, как  тип рассуждения или как возможное  отношение к фактам. Или как  возможность превращения вообще чего-то в фактическую основу рассуждения. Здесь и появляется тема одного и  многого. Еще одно понятие философии, о котором я частично говорил. Что это значит в данном случае? Многое - воспроизведено на основе одного. Множество фактов, воспроизведенных на основе или в пространстве идеи. В пространстве формы, где многое сковано в одно. Вот дилемма античной философии. И одновременно это образ теории, обладающей, как стали выражаться в XX веке, эстетическими качествами. То есть простотой, достоверностью внутреннего объяснения. Какая-то простота формулы или рассуждения, гармоничная связь целого. И это настолько красиво, что не может не быть истинным. В современной физике. по-моему, однажды Вигнер так воскликнул, или Гейзенберг. Настолько просто, гармонично и красиво, что это не может не быть истинным. И чаще всего так и бывает.

Греки не так говорили. И  отсюда одно и многое; почему есть многое, а не одно? Как многое воспроизводится  на основе одного? Потому что. когда многое воспроизведено на основе одного. оно есть логос или порядок. Еще одно решающее понятие философии. Логос или порядок. Но логос не просто как порядок мира и не просто порядок языка, а логос как порядок такого мира. который внутри себя содержит и выполняет человеческие условия того, что он может быть понят.

Мир одного или мир многого, которое сковано одним и воспроизведено на его основе; множество фактов, выхваченное координирующим лучом формы, идеи, и есть логос. Или естественный порядок. То есть такой порядок, который срабатывает независимо от человека и его намерений. Тиран думает, что он мог бы исправить ошибку, а натура - я не случайно взял слово "натура" - природный или естественный закон (отсюда его замещение. но движением через форму) - логос сделает по-своему. Поэтому Гераклит и говорит: слушайте логос, а не меня. То есть в греческой философии возникает идея естественной или природной необходимости в широком смысле слова. Нечто, что необходимо срабатывает, независимо от человека, от его намерений и блужданий. В этом смысле - естественно, так как независимо от человека. Натура тирана проявляется естественно, однако это не предмет природы.

И вот дальше философия  разыгрывается на двух таких стержнях. С одной стороны, природа как  нечто самодостаточное, целое, само себя проявляющее и выступающее  перед человеком в виде независимых  последствий от его поступков, которые  входят в это целое. Это нечто  большее человека и самодостаточное, требующее уважения и понимания. Природы придерживаться надо! Не только тиран должен придерживаться природы  и при этом нрав свой замечать. А  вот нужно заглянуть в форму, и тогда организуется хаос. И можешь жить по природе.

И вторая идея - параллельно  с естественной необходимостью в  этом смысле слова, как я только что  объяснил - душа, сторона естественной необходимости. (О ней много размышляли Гераклит. милетцы, Демокрит, Аристотель. Платон). Но под душой в действительности имеется в виду эксплицитное выявление условий интеллигибельности или понятности, которые предшествуют тому, чтобы мы вообще нечто могли видеть в терминах естественного целого или естественной необходимости.

Философия и наука

Я рассказывал до этого  об античной философии, хотя задача моя - дать просто очерк философии. Я  делал это, потому что определенный фон и основной фонд понятий и  представлений, каких-то постоянных связок философской мысли образовались в античности. Поэтому нам нужно  удерживать в голове не только мировоззренческую  объективную сторону дела, где  философия выступает как аппарат  понятий, представлений и действий, но одновременно и способ личностного  бытия, эксперимента с собственной  жизнью, когда совпадает со способом жизни, который практикуется человеком. Это вытекает из того обстоятельства, что философия как таковая  связана в глубинах своих с  режимом нашей сознательной жизни  в той мере, в какой эта жизнь  представляет собой некоторую целостность  и реализуется на основаниях, отличающихся от природных. Я говорил вам, что по своей природе мы рассеяны: по своей природе некоторые духовные, культурные и другие человеческие состояния не могли бы удерживаться и рассеивались бы. Сам мир культуры был изобретен человеком как такой мир, через который человек становится. Я подчеркиваю слова "через который", поскольку человек не есть естественная данность. Вот, в этом компоте и образовались первые вишенки философии. Но созрев, они создали некую лимфу, некую протоплазму для многих других вещей, в том числе и для научного мышления. Я показывал вам. что научное мышление невозможно ни как деятельность, ни как проблема - без некоторых предваряющих философских акций, без предварительного образования философского пространства в нашей культуре.

Дата возникновения философии - примерно VI век до н.э. Эта дата одна и та же и в Греции, и в Индии, то есть в разных регионах. Это время  появления того, что можно назвать  универсальным замыслом культуры. До этого рубежа мы имеем дело с локальными культурами, культурными регионами  и с локальными или этническими  религиями. А после возникновения  философии говорим о мировых  религиях, о каком-то новом, особом универсальном  измерении культуры, которая строится в качестве человеческой, поверх и  помимо локальных различий культур. Тут два феномена - поясню на примере.

Скажем, с одной стороны, мировые религии, а с другой стороны  наука. Обычно в прогрессистской  эволюционной концепции последовательность такая: сначала был анимизм, мифология, затем религия (христианство, ислам, буддизм), а затем возникают рациональные виды мировоззрения - такие, как философия  и наука. Однако мировые религии  возникают после философии. Если бы не возникла философия, они бы тоже не возникли. Даже эмпирически вы, очевидно, знаете, в каком глубоком смысле христианство явилось переработкой аппарата греческой философии.