Автор работы: Пользователь скрыл имя, 25 Октября 2011 в 12:55, курс лекций
Работа содержит 8 лекций по дисциплине "Античная философия" : сущность, описание.
Повторяю:
бытие есть там, где нет психологии, и наоборот:
если есть бытийная мысль, я могу увидеть
законы в том, что продолжает существовать.
Ведь моя психологическая жизнь, мои эмпирические
качества имеют особое существование:
они описуемы. Лучший способ лжи — это
правда, потому что мысль о правде у меня
есть, я знаю, что такое правда. Более того,
бытие тирана — переходим уже к абстрактным
примерам — тоже порождает законы, в силу
которых он может или не может воспринять
бытие, может извлечь или не извлечь опыт.
А вот как найти пример, чтобы пояснить
пелену, в которой мы живем и продолжаем
жить, даже если знаем бытие? Философствование
состоит в том, чтобы в пустяке увидеть
не случай, который мог бы быть другим,
третьим, четвертым... — а увидеть структуру,
проявление чего-то. Кстати, то, что я сейчас
сказал, на нашем языке, есть высказывание
того, о чем говорили греки и что действительно
совершенно непонятно, а именно: философствование
состоит в том, чтобы увидеть структуру.
Философ может увидеть целый мир за фактом
невосприятия или, наоборот, восприятия
чего-то. Увидеть — в смысле реально взволноваться,
посочувствовать, вдуматься в это. Я могу
все это подробно разобрать, применяя
очень сложные понятия феноменологической
философии.
А греки
говорили так: явление есть видение
невидимого. (Это буквальное высказывание,
фраза принадлежит Анаксагору [4]. Демокрит
тоже говорил подобное.) Невидимое мы видим
через видимое. Или можно переиначить:
видимое
есть явление невидимого. Демокрит,
в частности, говорит об особой явленности
чего-то (что-то видно, а видно может
быть только эмпирически) и называет
это шестым чувством или дополнительным
органом чувств у животных и у
философов [5] (третий или лишний глаз
у Эдипа). Следовательно, не случайно это
употребление физических терминов — глаз,
орган чувства — противоречит расхожей
интерпретации греков, у которых оно предполагает,
что есть некое действительное бытие (Парменид),
которое лежит за миром явлений. Явлений,
скрывающих это бытие и нас обманывающих.
Греки говорят, что есть дей-
[49]
ствительное
бытие, отличное от доксы, то есть мнений,
человеческих представлений, и при
этом они добавляют, что явление
есть видение невидимого или видимое
есть явление невидимого. Это сложно понять
на самом деле, но греки считали, что истина
— лишь существующее. Не нечто абстрактное
и ментальное, а существующее — такие
явления, которые показывают бытие. (Вспомним
снова жену, которая пришла и сказала,
что была с любовником. Она произнесла
слова — звучащую форму, которую можно
слышать или не слышать. Но если я слышу,
то слышу физически:
звуки,
имеющие смысл, невидимое, или явление.)
Значит,
суть дела состоит в том, что если
мы не видим наше невидимо-видимое
бытие, то это невидение само как-то организуется
в особый мир, который фактически отталкивает
нас от восприятия в явлении невидимого,
от восприятия явления как явления быта.
Хотя бытие не может не являться. Как считали
греки, бытием является нечто, что стоит
в открытости. Не случайно первой бытийной
мыслью для них была мысль о героях в их
деяниях и в свете славы, в которой они
продолжают пребывать целиком. Ореол славы,
как бы выхватывающий человека из темноты
и держащий его полностью в этом свете.
Подобно нимбу, символу святости в христианстве
и буддизме. Это старая тема — славы как
чего-то полностью исчерпывающего и обозначающего
жизнь — весь ее смысл. Вспомним античную
притчу о том, как Бог наградил братьев
после победы смертью во сне. Это было
полное свершение. Понимая таким образом
бытийную идею, греки говорили: это настоящий
мужчина, в нем есть что-то от философа.
Очень странное высказывание... То, что
называется героическим: исполнение славы
жизни полностью. Греки полагали, что это
— философия.
Так вот,
это небытие, организующее само себя
и описуе-мое (если есть мысль о бытии),
характеризуется игрой на грани между
двумя потоками: потоком другой, то есть
бытийной жизни, более осмысленной, более
цельной, и потоком нашей повседневной,
обыденной жизни. Если помните, у Мопассана
есть рассказ, в котором описывается самый
неудачный способ выразить свою любовь
к мужу, поцеловав его, когда у него поленья
на руках: он стоит перед камином и пытается
избавиться от этой ноши, а в это время
жена нежно его обнимает и целует в щечку.
Такой акт может вызвать
[50]
только
раздражение. Есть обстоятельства, при
которых вы не можете вызвать ответное
чувство. Здесь и происходит то, что
греки описывают сопоставлением
терминов “бытие — небытие”. Есть
бытие любви. Но если бытие любви
попадает нашими стараниями в ситуацию,
где она явно не может быть воспринята
— как в этом примере, когда муж держит
дрова, — значит, соответствующие законы
(психологические в данном случае) описуемы,
но в противовес мысли, что бытие есть.
Или, например, в журналистике есть законы
профессии, индуцируемые существованием
журналов и газет, которые покупаются,
и журналист стремится к подаче сенсации,
потому что сенсация — это не содержание
самого сообщения, а то, как оно циркулирует
и как воспринимается обществом. Задача
журналиста — сообщить что-то, чтобы из
этого извлекся смысл и было принято решение,
а между людьми и решением стоит перегородка
из законов восприятия, в данном случае
— законов рекламы и сенсации. Какая-то
страна вторглась в другую страну — ну
конечно, невозможно для людей в небытии
так организовать сообщение об этом факте,
чтобы они раз и навсегда извлекли бы из
него смысл. И в результате все эти вещи
повторяются в дурной бесконечности —
потому что это уже есть, но ты не извлек
смысла, не перешел в другую структуру
сознания или понимания. Следовательно,
факты будут повторяться — вот что греки
называют небытием или беспредельным
— и, повторяясь и интегрируясь, соединяясь
один с другим, они потом обрушатся на
твою голову в самый неподходящий момент.
Так это
случилось в 1939 году, когда так
называемые союзники сами загнали себя
в ситуацию, в которой нечто
обрушилось на них; причем, если бы они
были героями в греческом смысле
слова, то должны были бы уже давно
извлечь смысл, еще в 1929 или 1933 году.
Но они тоже считали, что можно размножить
времена (слишком страшен смысл, если его
извлечь), в этом случае тоже действовали
законы небытия. Никому ведь не хотелось
воевать по вполне понятным причинам.
Здесь тоже должен был действовать закон
философского рассуждения: когда ты видишь
небытие, ты должен видеть все, а не просто
рассуждать и ругаться. Говоря о позиции
Англии и Франции в 30-е годы, мы часто забываем,
что на полях сражений в годы первой мировой
войны во Франции полегли целые полки.
Я уже не говорю о сцеплении многих других
вещей, которые за-
[51]
ставляли
людей каждый раз откладывать
— вот завтра он (Гитлер) образумится
— и не извлекать смысл. А потом
все это обрушилось войной, несопоставимо
более страшной и трагической, чем
первая мировая война, которая всему
цивилизованному миру казалась катастрофой.
Есть
законы бытия, которое одно и в
которое мы впадаем, которое неподвижно,
которое везде, и в любой момент
оно присутствует полностью. И есть
законы небытия. И вот так мы живем,
а рассуждаем, как говорил Тютчев, “на
пороге как бы двойного бытия”. Нечто,
называемое бытием можно назвать и другим
словом — понимание. Есть законы понимания
и есть законы того, почему мы не понимаем,
что есть законы бытия, которые есть одновременно
— законы понимания, в силу которых мы
понимаем; но, повторяю, есть также и законы
непонимания, законы, закрывающие бытие
— законы небытия. Я не вижу бытия потому,
что у меня есть психология. Таким образом,
область понимания у греков — область
непсихологического. (Я подхожу сейчас
к важной теме, связанной с пониманием
бытия греками).
Напоминаю:
бытие неподвижно, кругло, полностью
дано, замкнуто. Что с нами происходит,
когда мы в небытии? Мы видим какие-то
стороны предметов или, как выражаются
философы, перспективы. То есть предмет
явлен мне какой-то своей стороной в какой-то
своей перспективе, вам он явлен другой
стороной, в другой перспективе и т.д. Дело
в том, что предметы, как это понимали греки,
даны всегда в какой-то перспективе. Поставим
себе такой вопрос (эта тема потом появится
в “идее идей” Платона, но пока я не буду
употреблять этого термина) — я вижу нечто
называемое “домом”. Я вижу несомненно
дом. Но что я вижу в действительности?
— Я вижу одну стенку, другую и часть крыши.
Я вижу две стены плюс часть крыши. Но,
тем не менее, я вижу дом; я говорю себе,
что я вижу дом. Хотя, чтобы увидеть дом,
которого я в действительности не вижу,
я должен обойти дом. Чтобы понять, увидеть,
что на стене пещеры просто тени, а за моей
спиной есть какой-то источник света, который
бросает свои лучи на предметы, и от этих
предметов отражаются тени передо мной
на стенах пещеры, я должен мысленно обойти
предметы. Так ведь? Это обхождение называется
у греков очень странно (обхождение, которое
предпринимается для того, чтобы увидеть
[52]
предметы),
оно называется неподвижностью. В
этом обхождении я все время на
одном месте, так же как и тогда,
когда хожу по кругу — поэтому
бытие и называется “круглым”. Круг
есть образ движущейся неподвижности
— греки сказали бы: нет ни
одной точки, из которой я целиком мог
бы увидеть дом. Нет такой точки. Не может
так случиться, чтобы мы оказались в таком
месте, из которого хоть однажды, хоть
на секунду мы увидели бы дом со всех сторон.
Возьмем любой предмет, куб например (феномено-лог
Гуссерль в XX веке именно этот пример будет
обыгрывать): нет такой точки, с которой
сразу видны все стороны куба, и тем не
менее мы видим куб. Мы, несомненно, видим
дом, и мы, несомненно, видим куб. Видение
предполагает как бы обхождение — со всех
сторон. Но при этом обхождении все равно
нет ни одной точки, с которой своим физическим
зрением я видел бы со всех сторон сразу
тот предмет, который я вижу как целое.
Я вижу куб, хотя вижу его две стороны,
а о других сторонах догадываюсь (на психологическом
языке). Но в этом слове “догадываюсь”
слишком много упаковано предположений,
которые пока не заполнены. Скажем, я вижу
дом, потому что я имею прежний опыт: я
суммирую мое теперешнее частичное знание
с прежним частичным знанием, потому что
у меня уже был некоторый опыт. (А греки
говорили: я вижу чем-то — не глазами.)
И вот дом в целом есть бытие, и то, в силу
чего для меня есть бытие, — особая вещь,
называемая мышлением.
Отсюда
греческая формула тождества
бытия и мышления. Бытие и мысль
о нем — одно, тождественны. Или:
тождественны бытие и мысль, узнающая
его в качестве бытия. Бытием я называю
то, что есть предмет в целом. Дом есть,
я его вижу, и то, чем я вижу этот дом —
есть мышление. И, естественно, эти вещи
тождественны, (Отталкиваясь от мысли,
что никогда нет ни одной точки, с которой
я могу видеть все стороны того, что, тем
не менее, я вижу целиком.) Одно и то же
— бытие и то, что узнает его в качестве
такового, — мышление. Мышление и бытие
тождественны. И последний шаг: что такое
“дом как бытие”? Дом как бытие есть бытие
домов. Или: бытием называется бытие существующего.
Или иначе: то, что у греков, да и в философии
по сегодняшний день, называется бытием,
не есть и то, что мы на нашем языке обычно
называем бытием —
[53]
что вот
я перед вами, вы передо мной, вот
парта, стул. Нет, проблема бытия есть проблема
бытия существующего. Здесь как бы тавтология.
Мы предполагаем: вещи есть, деревья есть,
люди есть, дома есть, куб есть и т.д. Так
вот, не существование самих этих вещей
(например, трубки передо мной может и
не быть или она может быть другой формы),
а бытие существующего. Эту мысль нужно
обязательно понять, чтобы в дальнейшем
суметь разобраться в философских сложностях
и тонкостях.
История философии ФИЛОСОФиЯ
------------------------------
Мамардашвили Мераб Константинович
"Лекции
по античной философии"
Лекция
4
Вспомним
вкратце две вещи, которые понадобятся
нам для дальнейшего движения
к пониманию Гераклита. Во-