Творчество Виктора Пелевина в литературной критике

     В каждом своем произведении Виктор Пелевин  описывает воображаемую картину  жизни: это мнимая прямая, проходящая через несколько плоскостей и  тем самым являющаяся их связующим  звеном. Герои пелевинской прозы одновременно и находятся в каждой плоскости, и существуют лишь виртуально. Они в некоторой степени являются оптическим трюком, как в случае, когда перед вами два предмета - один вблизи, другой вдалеке: сфокусировав взгляд на ближнем предмете, вы видите дальний нерезко, размыто, и наоборот. И только тогда предмет становится для вас четким и реальным, когда попадает в поле вашего зрения.

     Таким образом, если провести еще одну аналогию, пелевинские герои как будто  являются диапозитивами в проекторе; либо кадры проектируются на экран, либо, при его отсутствии, луч растворяется в темноте. Руководителем процесса в данном случае является читатель: как он повернет проектор, с какой стороны взглянет на экран, так и отпечатается изображение в его сознании. Вот как комментирует эту ситуацию критик А. Генис: «В героях Пелевина больше и от насекомых, и от людей. Собственно, между ними вообще нет разницы, насекомые и люди суть одно и то же. Кем их считать в каждом отдельном эпизоде, решает не автор, а читатель».

     Основной  темой пелевинского творчества можно  считать буддистский тезис «мир - это только мое впечатление». Но Пелевин развил его гораздо глубже, чем может показаться на первый взгляд. Для него любая проблема сводится к тому, что человеку часто навязывают это впечатление, заменяют его чужим, а он этого не осознает.  

А) ПРОЗА ВИКТОРА ПЕЛЕВИНА КАК ДИАГНОСТИКА СОЦИАЛЬНОЙ ЭНТРОПИИ 

     В повести В. Пелевина «Затворник и  Шестипалый» созданная писателем  действующая модель вселенной представляет собой трагикомическую аллегорию действительности. Мировоззрение автора соотносится с общей концепцией буддизма, согласно которой мир - это плен. Однако, несмотря на известное пристрастие писателя к восточной философии, в данном случае система его образов соотносится скорее со сферой архетипического, нежели привязана к конкретной онтологической системе. Так появляется, например, образ яйца как символа мироздания. В устах цыплят-подростков вопрос о первичности яйца или курицы актуален конкретно для их жизненного цикла, и в то же время он отсылает нас к извечному спору о первичности материи и сознания. Расширение пространства значимости текста у Пелевина чаще всего достигается именно таким способом: использование аллегории, работающей на разных уровнях восприятия.

     Меж тем и сама постановка этого вопроса, и его решение содержит заведомо дурную бесконечность вращения по замкнутому кругу. Таким же образом и способ умозаключений Шестипалого носит  схоластически-энтропийный характер, представляет собой знаковую микромодель системы «яйцо-курица»: понятие «закон жизни» объясняется понятием «тайна веков» и наоборот. Казалось бы, логический порок, но в данной речевой конструкции отражен сам принцип подобного бытия, попытка оправдать собственное пребывание здесь некоей целесообразностью, и, напротив, объяснить свою целесообразность своим присутствием.

     Космогония  Шестипалого такова: область «социума» - великая пустыня - Стена Мира. Затворник  знает больше: семьдесят миров  и вселенную в виде бройлерного  комбината, язык богов и смысл решительного этапа. И мыслит он не в плоскостной сфере прямолинейных и статических понятий и отношений, а, образно говоря, в эйнштейновской подвижной системе координат. Затворник успел понять относительность взаимодействия личности и социума. «Это я их всех прогнал» [Пелевин: 67], - заявляет он Шестипалому, тоже оказавшемуся в изоляции, но, в отличие от приятеля, взявшему на себя страдательную функцию.

     Затворник осознает бесплодность своих попыток  обрести свободу, справедливо классифицируя  собственные метания как поиски свободы, но не обретение искомого. Знание множественности миров не означает постижения бесконечности, а очередное избежание гибели - достижения жизни вечной, в какой бы религиозной или метафизической системе ни рассматривать это понятие.

     Мифологии социума Затворник противопоставляет  собственную мифологию, «древние»  традиции и обычаи. Фактически герой  повести утверждает такое же право  индивидуума на сотворение собственного варианта мироздания, как и право  общества. Космогонические и апокалиптические трактовки истории в каждом социуме свои: «решительный этап» материалистически ориентированной родины Шестипалого, «Страшный Суп» соседней религиозной общины означают попросту массовую отправку на мясоперерабатывающий конвейер.

     Используя внешний зооморфизм, который служит одним из принципов сюжетостроения, автор тем не менее занят проблемами бытия человека, поисками достойных способов пребывания в мире. «Если ты оказался в темноте и видишь хотя бы самый слабый луч света, ты должен идти к нему, вместо того чтобы рассуждать, имеет это смысл или нет» [Пелевин: 91]. Вероятно, это наиболее подобающий личности вариант существования.

     Относительно  гуманности Создателя по отношению  к созданию взгляд писателя весьма скептичен. Вселенная создана из-за нас, но не для нас, - почти уверяет автор устами одного из персонажей. Могущество человека - мнимое, его предназначение - тайна, свобода воли - в регламенте системы. Следовательно, достичь свободы можно только вопреки воле богов. И все же недоступность свободы не означает ее отсутствия. Это значит всего лишь, что она находится вне сферы требований и условностей мира сего. Потому поистине символичен финальный полет Затворника и Шестипалого, вопреки собственной природе и устоявшемуся стереотипу, отказывающему курице в праве называться птицей, научившимся летать. 
 

     В) ТЕМА СОЦРЕАЛИСТИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ ПИСАТЕЛЯ 

     Все произведения Виктора Пелевина отображают сочетания реальностей, миров, внешних  оболочек, его интересует ситуация их пересечения, жизнь «на стыке» или нечто запредельное: «Меня не столько интересует формальный диагноз, сколько та внутренняя причина, по которой человек выпадает из своей нормальной социально-психической ниши... Вы как раз принадлежите к тому поколению, которое было запрограммировано на жизнь в одной социально-культурной парадигме, а оказалось в совершенно другой... Одни люди оказываются в силах начать новую жизнь... а другие так и остаются выяснять несуществующие отношения с тенями угасшего мира».

     Одна  из тем, которые разрабатывает Пелевин, - тема исторического рубежа России: перехода ее от советской власти к новой эре - демократии. Хотя советская власть и не смогла изменить реальность, она видоизменила сознание людей, и именно такие люди, находящиеся в плену у собственного сознания, являются героями многих произведений писателя. Проблема их не в том, что они боятся карательной системы и четко следуют линии вождя, а в том, что они не понимают, что их существование виртуально, так как обусловлено чужой волей.

     Эта тема особенно ярко проявилась в романе «Омон Ра».

     Главный герой романа - мальчик Омон Кривомазов, названный так отцом, бывшим милиционером. Он с детства мечтает о космосе  и, пытаясь осуществить свою мечту, вместе с другом Митей поступает  в летное училище имени А. Мересьева, где будущих пилотов учат не только полетам, но и «подвигам» - всецело и безотказно отдаваться воле родины, порой даже жертвуя своей жизнью.

     По  мнению В. Губанова, роман «вобрал  в себя все достоинства, присущие произведениям Пелевина: непредсказуемый  сюжет, глубокий смысл и оригинальность символики». Сюжетная линия построена на взрослении Омона, познавании им окружающего мира; но на первый план выступает тоталитарная реальность, от давления которой главный герой по мере взросления пытается освободится. Автор разрушает миф о героической советской космонавтике, обвиняет тоталитарный режим в откровенной симуляции полетов в космос: «Единственным пространством, где летали звездолеты коммунистического будущего... было сознание советского человека».

     Государство в «Омоне Ра» - это колоссальная всепоглощающая конструкция, создающая миф о социалистических подвигах путем тотального обмана и мистификации, эксплуатирующая живых людей в качестве автоматики, где растворяется все личное, превращаясь в единицу всеобщего. Произведение поражает многообразием символов вездесущего режима. Центральным образом романа является космос, олицетворяющий собой коммунизм. И действительно, детство главного героя окрашено космической тематикой: «Из своего детства я запомнил только то, что было связано, так сказать, с мечтой о небе... Я жил недалеко от кинотеатра «Космос». Над нашим районом господствовала металлическая ракета, стоящая на сужающемся столбе титанового дыма, похожем на воткнутый в землю огромный ятаган... Я очень любил фильмы про летчиков, с одним из таких фильмов и было связано сильнейшее переживание моего детства... Первым проблеском своей настоящей личности я считаю ту секунду, когда я понял, что кроме тонкой голубой пленки неба можно стремиться еще и в бездонную черноту космоса... Передо мной была просто освещенная прожектором мозаика на стене павильона, изображавшая космонавта в открытом космосе, но она за один миг сказала мне больше, чем десятки книг, которые я прочел к этому дню». Все это очень похоже на вездесущие шедевры советского агитпропа, сулящие светлое будущее.

     Тоталитарная  система преследует Омона и в  более поздние этапы его жизни. Роман можно разделить на четыре части, конец каждой из которых отмечен  появлением незамысловатой еды: «Обед  был довольно невкусный: суп с макаронными звездочками, курица с рисом и компот». Эти детали очерчивают запрограммированную системой жизнь героя. Шаблонное меню отображает определенный режимом образ жизни, кажущийся единственно правильным и вероятным. Сначала Омон спокойно относится к происходящему с ним - «съедает» все предложенное; но, чувствуя давление режима, он противится ему, протестует: «Обычно, допив компот, я съедал все разваренные сухофрукты, но в этот раз съел почему-то только сморщенную горькую грушу, а дальше почувствовал тошноту и даже отпихнул тарелку». В итоге, в самом конце произведения Омон отказывается от мечты о коммунизме, поняв всю сущность тоталитарной системы; теперь он смотрит на нее со стороны, а не изнутри: «Я уселся на лавку, сидевшая рядом женщина рефлекторно сжала ноги, отодвинулась и поставила в освободившееся между нами пространство сетку с продуктами - там было несколько пачек риса, упаковка макаронных звездочек и мороженая курица в целлофановом мешке».

     Параллельно тоталитарной реальности, в произведении присутствует и мир, созданный сознанием самого героя. С детства он начинает создавать его, усвоив, что «можно глядеть из самого себя, как из самолета, и вообще неважно, откуда глядишь - важно, что при этом видишь». Примечательно то, что Омон является единственным очеловеченным персонажем во всем произведении, а другие персонажи - лишь функции и вспомогательные средства для строительства этого самого «второго» мира. Омон все воспринимает по-своему, и очень часто его впечатления отличаются от изначальной реальности: «И вот что я унес с предвечерней Красной площади - потемневшую брусчатку и худенькую фигуру в старом кителе, сидящую в инвалидном кресле и раскрывающую непослушный черный зонт» - так он говорит о человеке, отправляющем его на смерть. Кульминация в существовании этой реальности происходит, когда Омон осознает, что действительность, навязанная ему системой, существует только в его воображении, и очищает от нее свое сознание.

     Двойная сущность героя явственно видна  в его прозвище - вступив в ряды космонавтов, Омон получает позывной Ра. Это еще одно подтверждение двум мирам, которые он в себе совмещает: Омон - человек, преданный и подчиненный системе, человек-функция, действия которого - написанная заранее программа; Ра - составляющая божества, свободного от посягательств со стороны режима, самостоятельно создающего мир вокруг себя. Две ипостаси героя вынесены в название романа.  

     С) ОБРАЗЫ ЖИВОТНЫХ КАК ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ 

     Еще одна тема ряда рассказов Пелевина - образы животных в качестве второй реальности, где люди выступают в образе насекомых, птиц, млекопитающих или наоборот. Один из наиболее наглядных примеров - рассказ «Ника».

     Главный герой рассказывает нам о своей  любимой, Нике, к которой, несмотря ни на ее глупость, ни на отстраненность или  индифферентность, он испытывает вполне нежные чувства. Он пытается проникнуть в ее мир, понять ее мысли, опять и опять убеждаясь, что она «недоступна, как вершина Спасской башни». Он живет в своих иллюзиях, не отличая реальное от нереального, возможное от невероятного; вот что он думает о Нике: «Я ни разу не представлял ее возможной смерти. Все в ней было противоположно смыслу этого слова; она была сгущенной жизнью, как бывает сгущенное молоко». Пелевин вводит читателя в заблуждение, при этом не используя ни одного слова, сбивающего с толку. До последней секунды, именно секунды, он держит его в неведении, заставляя радоваться и печалиться вместе с главным героем, и лишь в конце произведения открывает ему глаза: «Я не чувствовал горя и был странно спокоен. Но, глядя на ее бессильно откинутый темный хвост, на ее тело, даже после смерти не потерявшее своей таинственной сиамской красоты, я знал, что, как бы ни изменилась моя жизнь, каким бы ни было мое завтра и что бы ни пришло на смену тому, что я люблю и ненавижу, я уже никогда не буду стоять у своего окна, держа на руках другую кошку».

     На  примере неравной безответной любви  показана возможность восприятия жизни  «по собственному сценарию», когда  игнорируются какие-либо рамки и  ограничения. Этот рассказ вполне можно  назвать философским; он является еще одним ярким примером творчества Пелевина, отображающего буддистскую теорию «мир - только мое впечатление».  

     D) ТЕМА ОСВОБОЖДЕНИЯ СОЗНАНИЯ   

       Следует заметить, что почти во  всех работах Пелевина проявляется  идея получения героями абсолютной свободы и достижения высшего уровня развития своего Эго - этапа, на котором они познают, понимают и выражают себя. «Кем бы ни были его герои - цыплятами, насекомыми, мертвецами или космонавтами - они постепенно осознают иллюзорность «реальности» и устремляются навстречу подлинному бытию, символизируемому миром за окном инкубатора, «лиловым заревом над дальней горой» или... «условной рекой абсолютной любви» (сокращенно «Урал»)».