Творчество А.А.Ахматовой

       Ахматова в 10-е годы, когда публиковались (с 1907 года) её первые стихи и вышла первая книга («Вечер», 1912), оказалась рядом с целым сонмом крупных и ярких поэтических миров – с Брюсовым, Бальмонтом, Белым, Сологубом, Вячеславом Ивановым, Волошиным, Гумилёвым, а вскоре с Маяковским, Мандельштамом, Цветаевой, Клюевым, Есениным...

     Она, безусловно, многое взяла от своего ярко талантливого   «серебряного века»  – прежде всего, необычайно и виртуозно развитую словесную культуру, а также и самый дух новаторства, в высшей степени свойственный как наиболее крупным символистам, так и возникшим вскоре другим поэтическим школам и направлениям, пришедшим на смену символистской поэзии.  
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Глава вторая. Первые книги. Акмеизм. Война и  революция            (1912 – 1917) 

    Ахматова начала писать стихи ещё в детстве и сочинила их, по её словам, великое множество. От тех стихов, аккуратно записывавшихся на пронумерованных страницах, почти ничего не сохранилось, но те отдельные произведения, что нам всё же известны, уже выказывают, как ни странно, некоторые весьма характерные «ахматовские» черты. Первое, что сразу же останавливает взгляд, это — лаконичность формы, строгость и чёткость рисунка, а также какая-то внутренняя почти драматическая напряженность чувства. Удивительно, но есть в этих стихах и чисто ахматовская недосказанность, то есть едва ли не самая знаменитая её черта как художника. Недосказанность парадоксально сосуществует у неё с совершенно чётким и почти стереоскопическим изображением.  

Молюсь  оконному лучу — 

Он  бледен, тонок, прям.

Сегодня я с утра молчу,

А сердце — пополам.

На  рукомойнике моем

Позеленела  медь.

Но  так играет луч на нем,

Что весело глядеть.

Такой невинный и простой 

В вечерней тишине,

Но  в этой храмине пустой

Он  словно праздник золотой 

И утешенье мне.

Молюсь  оконному лучу... 

    Стихотворение, как видим, «сделано» буквально из обихода, из житейского немудреного быта — вплоть до позеленевшего рукомойника, на котором играет бледный вечерний луч. Невольно вспоминаются слова, сказанные Ахматовой в старости, о том, что стихи «растут из сора», что предметом поэтического воодушевления и изображения может стать даже пятно плесени на сырой стене, и лопухи, и крапива, и серый забор, и одуванчик. Вряд ли в те ранние годы она старалась сформулировать свое поэтическое кредо, как это сделала позднее в цикле «Тайны ремесла», но самое важное в ее «ремесле» — жизненность и реалистичность, способность увидеть поэзию в обычной жизни — уже было заложено в её таланте самой природой.

    Говоря о любовной лирике Ахматовой, критики впоследствии замечали, что её любовные драмы, развертывающиеся в стихах, происходят как бы в молчании: ничто не разъясняется, не комментируется, слов так мало, что каждое из них несет огромную психологическую нагрузку. Предполагается, что читатель или должен догадаться, или же, что, скорее всего, постарается обратиться к собственному опыту, и тогда окажется, что стихотворение очень широко по своему смыслу: его тайная драма, его скрытый сюжет относится ко многим и многим людям.

    Своё  возвращение в Царское Село в 1910 году Ахматова отметила примечательным стихотворением «Первое возвращение»:  

На  землю саван тягостный возложен.

Торжественно  гудят колокола.

И снова дух смятён и потревожен

Истомной  скукой Царского Села.

Пять  лет прошло. Здесь всё мертво и немо,

Как будто мира наступил конец.

Как навсегда исчерпанная тема,

В смертельном сне покоится дворец.  

    Какое странное и необычное стихотворение! Чувствуется, что Ахматова говорит  не только о том, что навсегда прошла и осталась в прошлом целая  полоса жизни, проведенная некогда в Царском Селе, «от двух до шестнадцати лет», что уже нет для неё возврата ни к детству, ни к отрочеству, что всё изменилось и исчезло, и в том числе и близкий круг подруг. Нет, стихотворение намекает о большем — о том, что переменилась сама жизнь, её уклад, её привычный строй. Она пишет о тягостном саване, возложенном на землю, о смертельном сне дворца, о том, что как будто наступил конец мира. И даже колокола, с их торжественным гулом, звучат на погребальный лад.

    Впервые в творчестве Ахматовой появилась  тема конца эпохи и выявилась — пронзительно и горестно — мелодия тягостных предчувствий, ощущение некоей приближающейся катастрофы. Вся образная, символика стихотворения (саван, колокола, смертельный сон, мертвенность и немота) свидетельствует, что речь идет о событиях общего смысла — о времени, о трагичности эпохи, о судьбе России. Разумеется, прямо об этом не сказано, но и образность, и мелодика стихотворения говорят именно об этом.

    Можно сказать, что встреча с Царским  Селом в 1910 году была подобна шоку. Никогда прежде, при всех переменах, происходивших в семье, и при всех тягостных событиях, которые вдруг обрушивались на домашний уклад, Ахматова не переживала столь острого чувства необратимой и роковой перемены всей жизни — не только своей, но и всеобщей. Прежняя жизнь оказалась «исчерпанной», словно отыгранная и полностью завершённая тема.

    Исключительно важны в этом примечательном стихотворении  и строчки о том, что «дух смятен и потревожен». В этой фразе – предвестие едва ли не всей будущей Ахматовой, художника обострённой совести и смятенного, вечно ищущего и неудовлетворенного духа.

    Но  и 1910 год и даже последующие два-три  были, по позднейшим словам Ахматовой, лишь предысторией жизни — и её собственной жизни, и того поколения, к которому она волею судьбы и рождения принадлежала.  
 

    * * * 

    Начало 10-х годов было отмечено в её судьбе важными событиями: она вышла замуж за Николая Гумилева, выпустила первую книгу — «Вечер», принёсшую ей мгновенную славу.

    Поэтическое слово молодой Ахматовой, автора вышедшей в 1912 году первой книги стихов «Вечер», было очень зорким и внимательным по отношению ко всему, что попадало в поле её зрения. Конкретная, вещная плоть мира, его чёткие материальные контуры, цвета, запахи, штрихи, обыденно-обрывочная речь — всё это не только бережно переносилось в стихи, но и составляло их собственное существование, давало им дыхание и жизненную силу. При всей нераспространённости первых впечатлений, послуживших основой сборника «Вечер», то, что в нём запечатлелось, было выражено и зримо, и точно, и лаконично. Уже современники заметили, какую необычно большую роль играла в стихах юной поэтессы строгая, обдуманно локализованная житейская деталь. Она была у неё не только точной. Не довольствуясь одним определением какой-либо стороны предмета, ситуации или душевного движения, она подчас осуществляла весь замысел стиха, так что, подобно замку, держала на себе всю постройку произведения.  

Не  любишь, не хочешь смотреть?

О, как ты красив, проклятый!

И я не могу взлететь,

А с детства была крылатой.

Мне очи застит туман,

Сливаются вещи и лица,

И только красный тюльпан,

Тюльпан у тебя в петлице.

Смятение 

    Не  правда ли, стоит этот тюльпан, как  из петлицы, вынуть из стихотворения, и  оно немедленно померкнет!.. Почему? Не потому ли, что весь этот молчаливый взрыв страсти, отчаяния, ревности и поистине смертной обиды — одним словом, всё, что составляет в эту минуту для этой женщины смысл её жизни, всё сосредоточилось, как в красном гаршинском цветке зла, именно в тюльпане: ослепительный и надменный, маячащий на самом уровне её глаз, он один высокомерно торжествует в пустынном и застланном пеленою слёз, безнадежно обесцветившемся мире. Ситуация стихотворения такова, что не только героине, но и нам, читателям, кажется, что тюльпан не «деталь» и уж, конечно, не «штрих», а что он — живое существо, истинный, полноправный и даже агрессивный герой произведения, внушающий нам некий невольный страх, перемешанный с полутайным восторгом и раздражением.

    Имя молодой Ахматовой тесно связано  с акмеизмом — поэтическим течением, начавшим оформляться около 1910 года, то есть примерно тогда же, когда она начала публиковать свои первые стихи. Основоположниками акмеизма были Н. Гумилев и С. Городецкий, к ним примыкали также О. Мандельштам, В. Нарбут, М. Зенкевич, Н. Оцуп и некоторые другие поэты, провозгласившие необходимость частичного отказа от некоторых заветов «традиционного» символизма.

    Раннее творчество поэтессы внешне достаточно легко укладывается в рамки акмеизма: в стихах «Вечера» и «Чёток» мы сразу же легко найдем ту предметность и чёткость очертаний. М. Кузмин, написавший предисловие к «Вечеру» и впервые представлявший тогдашним читателям «нового поэта», которого «зовут—Анна Ахматова», верно говорил о важном значении в её манере мелочей, конкретных осколков жизни, различных, чаще всего бытовых, предметов и вещей, выполняющих в стихе важную ассоциативно-психологическую роль.

    На  примере знаменитого тюльпана мы уже видели, насколько это действительно справедливо. Какая-либо деталь обстановки прочно и с наивозможнейшей стереоскопической чёткостью закрепляется Ахматовой в стихе, — как правило, для того, чтобы осталось в памяти, не ушло, не растворилось, не исчезло переживание, душевное волнение, а порой и вся ситуация, дорогая именно по чувству, с которым она только что была пережита.

    В «Вечере» Пушкину посвящено стихотворение из двух строф, очень чётких по рисунку и трепетно-нежных по интонации.

    Любовь  к Пушкину усугублялась ещё и тем, что по стечению обстоятельств Анна Ахматова — царскоселка, её отроческие, гимназические годы прошли в Царском Селе, теперешнем Пушкине, где и посейчас каждый невольно ощущает неисчезающий пушкинский дух, словно навсегда поселившийся на этой вечно священной земле русской Поэзии. Для Ахматовой Муза всегда — «смуглая». Словно она возникла перед ней в «садах Лицея» сразу в отроческом облике Пушкина, курчавого лицеиста-подростка.

      Как бы то ни было, но любовь  к Пушкину, а вместе с ним  и к другим многообразным и с годами всё расширявшимся культурным традициям в большой степени определяла для Ахматовой реалистический путь развития. В этом отношении она была и осталась традиционалистской. 

* * * 

    Лирика  Ахматовой периода её первых книг («Вечер», 1912; «Чётки», 1914; «Белая стая», 1917) — почти исключительно лирика любви. Её новаторство как художника проявилось первоначально именно в этой традиционно вечной, многократно и, казалось бы, до конца разыгранной теме.

    Нередко миниатюры Ахматовой были, в соответствии с её излюбленной манерой, принципиально не завершены и походили не столько на маленький роман в его, так сказать, традиционной форме, сколько на случайно вырванную страничку из романа или даже часть страницы, не имеющей ни начала, ни конца и заставляющей читателя додумывать то, что происходило - между героями прежде («Хочешь знать, как всё это было?», 1910).

    Особенно  интересны стихи, где Ахматова — что, кстати, очень редко у неё — переходит к «третьему лицу», то есть, казалось бы, использует чисто повествовательный жанр, предполагающий и последовательность, и даже описательность, но и в таких стихах она всё же предпочитает лирическую фрагментарность, размытость и недоговоренность. Вот одно из таких стихотворений, написанное от лица мужчины:  

Подошла. Я волненья не выдал,

Равнодушно  глядя в окно.

Села  словно фарфоровый идол,

В позе, выбранной ею давно.

Быть  веселой — привычное дело,

Быть  внимательной — это трудней...

Или томная лень одолела