Россия во второй половине XVIв

гаснет напряженность  эмоционального содержания,  ощущение  единственности  и

избранности. Оно  заменяется другим,  более  суровым,  скорбным,  порой  даже

трагедийным.  Былые  отзвуки  торжества  и  самоутверждения,  которые   были

характерны для  начала царствования Ивана  Грозного,  теперь  только  изредка

дают о себе знать в отдельных произведениях  и совсем угасают в  начале  80-х

годов.

В конце  царствования  Грозного  на  первое  место  в  художественной  жизни

выдвигается прикладное искусство. Если становится невозможным  утверждать  и

прославлять идею единовластия как таковую, то естественно  придать  пышность

дворцовому обиходу.

Представление верховной власти о себе самой. 

       Начиная  с  правления   Василия  Темного  (1425-1462)  великие   князья

Московские все  более часто именуются в дошедших до  нас  источниках  царями,

что  связано,  в  первую  очередь,  с  падением  Константинополя  и  быстрым

формированием  взгляда,  видящего   в   Московском   царстве   естественного

наследника (духовного  и политического) Византийской империи. Иван IV в  1547

году  первый  венчается  на  царство,  и  с  этого  времени  царский   титул

становится официальным  атрибутом монарха в  России.  Тем  самым  завершается

сакрализация  носителя  верховной   власти,   что   означает    “не   просто

уподобление  монарха  Богу,  но  усвоение  монарху  особой  харизмы,  особых

благодатных  даров,  в  силу  которых   он   начинает   восприниматься   как

сверхъестественное  существо”(26).

      Вопрос о Москве как наследнице  Византии нуждается  в  более   подробном

рассмотрении. Давно  было подмечено, что “миссия” Москвы,  по  представлениям

ее  идеологов,  была  гораздо  ниже  той  роли,  на   которую   претендовала

Византийская  империя.  Москва  считала  себя  одновременно  и  вне  связи  с

Византией наследницей  первого -  античного  -  Рима  (происхождение  великих

князей Московских от племянника императора Августа -  Пруса  в  “Сказании  о

князьях Владимирских”), а главное - ветхозаветного Израиля (Москва -  второй

Иерусалим, русское  царство - новый Израиль).

      Этот взгляд  на  свое  предназначение  подробно  рассмотрен  в  начале

нашего века в работе Н.И. Ефимова “Русь - новый  Израиль”  (27).  Выводы,  к

которым он пришел, следует повторить.

1)     Как  Новый,  так  и   Ветхий  завет  были  хорошо  известны  и  широко

употребимы русскими книжниками(28).

2)    Убеждение,  что  Русь  находится  под   “покровом  Божиим”,  “Господней

благодатью”  и  “великой  милостью”,  “является  землей  богоизбранной”(29),

которое сформировалось еще до Ферраро-Флорентийского  собора  (1438  -  1439

гг.) и падения  Константинополя. Еще тогда русские  книжники  не  сомневались,

что русский  народ, единственный сохранивший истинную веру,  особенно  угоден

Богу, дорог Ему  и в путях  Промысла  Русь  занимает  место  древнего  народа

Божия(30).

3)    Бог  на Руси мыслился “не христианским  Богом в  строгом  смысле  слова,

Богом  любви  и  всепрощения,  а   ветхо-заветным   Богом   гнева,   грозным

мировоздаятелем, с ужасающей справедливостью  карающим каждого и весь  народ,

все государство  за прегрешения вольные и невольные...”(31).

      Это существенное смещение центра  тяжести  в  русском  христианстве  в

сторону Ветхого завета отразилось и во взглядах на верховную власть. Тем  же

автором было показано, что “вообще каждый популярный, привлекавший  симпатии

своими  социально-политическими   и   индивидуальными   добродетелями,   или

непопулярный,    отталкивавший    своей    “гордостью”    и    “высокоумием”

(“высокомысльством”)   князь   или    царь    приравнивался    старорусскими

литераторами  прежде всего к еврейским царям  и  заметным  фигурам  библейской

истории и только  уже  потом  -  к  своим  двойникам  в  сонме  византийских

басилевсов”(32).

      Следует также согласиться с  тем,  что  “концепция  Москвы  -  Третьего

Рима, делая русского великого князя  наследником  Византийских  императоров,

ставила  его  в  положение,  не  имевшее   прямого   прецедента   в  рамках

византийского   образца.   Концепция   Москвы   -   Третьего   Рима    имела

эсхатологический  характер, и в  этом  контексте  русский  монарх  как  глава

последнего православного  царства наделялся мессианской  ролью”(33).

      Этот обзор стоит закончить тем, что, как уже  говорилось,  введение  в

церемониал поставления  на царство, начиная с Ивана IV, наряду с  коронацией,

миропомазания  “как   бы  придает  царю  особый  харизматический  статус:  в

качестве      помазанника      царь      уподобляется      Христу       (ср.

“помазанник”) (34).

      Реальность подобного взгляда  и подобного понимания сущности  верховной

власти в России подтверждается, в  частности,  записками  иностранцев.  Так,

например, голландец  Исаак  Масса  писал  в  своих  записках  о  России,  что

русские “считают своего Царя за высшее божество”(35).

2.       Разрыв  между  самопониманием  верховной  власти   и   существующей

практикой управления государством.

      Тот взгляд  на  верховную   власть,  который  был  описан  выше, начал

формироваться в XV  веке  и  окончательно  устоялся  в  середине  XVI  века.

Грозный был  первым  русским  царем,  не  просто  глубоко  воспринявшим  весь

комплекс  идей  и  представлений,  лежащих  в  его  основе,  но  и   целиком

сформированный  таким пониманием своей  власти.  Его  знаменитая  приписка  с

Курбским дает много ярких примеров того, насколько  далеко  к  тому  времени

разошлись позиции  Грозного и всего служилого сословия.

      В  свое  время  В.О.Ключевский  коротко  и  остроумно   охарактеризовал

сущность этой переписки: “За  что  ты  бьешь  нас,  верных  слуг  своих?”  -

спрашивает князь  Курбский.  “Нет,  -  отвечает  ему  царь  Иван,  -  русские

самодержцы  изначала  сами  владеют  своими  царствами,  а  не  бояре  и  не

вельможи”(36). Такое их полное непонимание друг друга,  отсутствие  како  бы

то ни было общей  базы для спора объясняется тем, что если Курбский  остается

в рамках вполне традиционных представлений о  службе  вассала  сюзерену,  то

Грозный пытается придать  своим  отношениям  с  подданными  и  своей  власти

строго религиозный  облик, сделать ее, как  власть  Бога,  неподсудной  и  не

нуждающейся в  защите и обосновании.

      Переписка Ивана  Грозного  с  Курбским  свидетельствует   о  совершенно

определенном  “вымывании” светской составляющей  верховной  власти.  Иван  IV

склонен трактовать измену Курбского себе не как измену вассала  сюзерену,  а

как измену Богу и вере. Он ставит знак равенства  между изменой  Курбского  и

отказом Курбского  от вечного спасения: “Зачем ты, о  князь, если  мнишь  себя

благочестивым, отверг свою единородную душу?  Чем  ты  заменишь  ее  в  день

Страшного суда?”(37). Причем Грозным подчеркивается,  что  эта  измена  Богу

есть нечто  постоянное,  совершенно  не  зависимое  от  личных  человеческих

качеств носителя верховной  власти:  “Не  полагай,  что  это  справедливо  -

разъярившись  на человека, выступить против бога; одно дело -  человек,  даже

в царскую порфиру  облеченный, а другое дело - бог”(38).

      Неповиновение монарху, а тем  более прямая измена ему тем самым  вообще

изымается из сферы  возможного и  допустимого.  Ситуации,  в  которой  измена

может быть допустима  и оправдана, не  существует  вовсе:  “Если  же  ты,  по

твоим словам, праведен  и  благочестив,  то  почему  же  испугался  безвинно

погибнуть, ибо  это не смерть, а  воздаяние?”(39).  И  дальше:  “Если  же  ты

праведен и  благочестив, почему не  пожелал  от  меня,  строптивого  владыки,

пострадать и  заслужить венец вечной жизни?”(40).

      Следует отметить, что в  основе  такого  понимания  верховной  властью

самой себя  лежала  чрезвычайно  жесткая  логическая  конструкция,  идеально

упрощающая взаимоотношения  между Богом и  царем,  царем  и  его  подданными,

Богом и подданными царя: “Воззри (...) и вдумайся: кто  противится  власти  -

противится божескому  повелению”(41).

      Эта схема, в свою  очередь,  была  калькой  с  такого  же  упрощенного

взгляда  на  мир,  в  котором   единственное   сохранившее   истинную   веру

государство - Россия - со всех сторон было окружено разного  рода  иноверцами

и еретиками.

      Заключая изложенное  в  этом  разделе,  можно  констатировать,  что  в

середине XVI  века  весь  комплекс  взаимоотношений,  соединяющих  верховную

власть  с  ее   подданными,   перестал   удовлетворять   верховную   власть.

Рассматривая  себя как власть вполне  религиозную,  верховная  власть  должна

была стремиться заменить традиционные узы, связывающие  ее с  ее  подданными,

узами, имеющими ту же  религиозную  природу,  что  и  она  сама,  тем  самым

устранив возникшее  противоречие. При очевидности  и  логичности  самой  идеи

реальный путь построения новых отношений долгое время был неясен.  Когда  же

образец был  найден, события стали развиваться  с поразительной быстротой.

      Если религиозное понимание   верховной  власти  складывалось  в  России

медленно и  постепенно, то перевести всю  систему  государственных  отношений

на религиозную  основу Грозный пытается за считанные годы.  Эта чрезвычайная

ускоренность  реформ связана с многочисленными  заговорами, а  также  военными

неудачами  России,  свидетельствовавшими  не  только  о  разложении   старой

государственной системы, но главное, о том, что  бог  отвернулся  от  своего

избранного народа.

Верховная власть и Ливонская война. 

       Нам  представляется,  что   анализ,  проделанный  выше,  позволяет   с