Итоги коллективизации в СССР

         Экономические последствия

      В 1929 году Сталин оптимистически уверял,  что на основе  колхозного строя наша страна через три года станет самой хлебной страной в мире.  Через  три  года,  когда подошёл срок исполнения сталинских обещаний относительно превращения СССР в самую хлебную  державу, в стране свирепствовал голод, унёсший миллионы жизней. Не стали мы самой хлебной или хотя бы одной из самых хлебных стран мира  ни  через 10 лет - перед войной, ни через 25 лет - к концу правления Сталина…

      По  мере проведения коллективизации правительство  стали беспокоить некоторые непредвиденные обстоятельства. Несмотря на запрещение колхозам нанимать работников на стороне, такая практика существовала повсеместно, особенно в тех районах, где близость к городским рынкам давала колхозникам много возможностей для извлечения значительных дополни- тельных доходов. Один колхоз в Ленинградской области потратил в 1936 г. 4500 руб., нанимая посторонних для работы в поле. Другой колхоз нанимал работников за 6 руб. в день, не считая приличных выплат натурой, тогда как собственные его члены получали всего 60 коп. на трудодень. В колхозе «Пятилетка» Калининской области, где особенно часто прибегали к найму рабочей силы, половина колхозников трудилась на местных кирпичном и стекольном заводах, а для полевых работ колхоз нанимал единоличников. Впрочем, если верить официальной статистике, подобные случаи являлись исключением. В большинстве мест колхоз в среднем нанимал в течение года меньше 10 чел. на 3 — 4 дня работы.

      Наконец, и отдельные колхозники, случалось, нанимали «заместителей», работавших за них в колхозе. Так, например, в колхозе «Сталин», находившемся в 3 км от областного центра Орджоникидзе, жена колхозника Николая Пискачева посылала в поле вместо себя свою домработницу, а сама торговала на черном рынке в городе. В колхозе «Буденный» Киевской области колхозник С.Лымарь нанял работать вместо себя в поле единоличника. Лымарь рассчитывался с единоличником наличными, а колхоз оплачивал Лымарю трудодни.

      Результатом форсированной коллективизации  стал высокий (по-крайней мере на бумаге) процент коллективизированных хозяйств за очень короткое время наряду с огромными потерями экономических ресурсов деревни. По официальным данным, к 20 февраля 1930 г. крестьянские хозяйства в Советском Союзе были коллективизированы на 50%, причем в Центрально-Черноземной области — на 73 —75%.

      Одной из наиболее тяжелых по своим экономическим  последствиям форм крестьянского протеста против насилия в коллективизации явилось сознательное уничтожение своего скота перед вступлением в колхоз. Как отмечалось еще на ноябрьском (1929 г.) пленуме ЦК ВКП(б), в Поволжье, Казахстане и других регионах с осени началось уничтожение скота, которое стало повсеместным явлением. К весне 1930 г. общая численность скота в сельском хозяйстве по сравнению с весной 1929 г. сократилась на 59,2 млн. голов, в том числе лошадей - на 4,1 млн., крупного рогатого скота - на 13,2 млн., свиней - на 7,1 млн., овец и коз - на 34,8 млн. голов.

      Секретарь обкома партии ЦЧО И.М. Варейкис в докладе в ЦК 18 февраля 1930 г. писал, что поголовье скота к 10 февраля сократилось по сравнению с весной 1929 г.: крупного рогатого скота на 49%, овец и коз - на 67%, свиней - на 86%. Это значит, что количество крупного рогатого скота уменьшилось в 2 раза, овец и коз - в 3 раза, свиней - в 7 раз. Правительство пыталось как-то уменьшить тяжкие последствия массового истребления скота крестьянами: целый ряд организаций, в том числе Союз кооперативов и совхозы, покупали у крестьян скот и пытались сохранить поголовье, но большая часть купленных животных пало из-за отсутствия надлежащего ухода, нехватки кормов и помещений.

      Ликвидация  кулачества также привело к тяжёлым  экономическим последствиям: раскулачивание  означало  устранение  из деревни элемента хотя и содержащего капиталистический потенциал, но обладавшего навыками культурного  хозяйствования.  Даже  брошенные  в отдалённые,  суровые, необжитые районы,  бывшие спецпереселенцы сумели в удивительно короткие сроки  создать коллективные хозяйства,  оказавшиеся передовыми. Из их среды вышли талантливые руководители коллективного производства. А сумма расходов по выселению и обустройству выселенных кулаков едва ли покрывалась конфискованным у них имуществом.

      А по мере того как колхозы преуспевали, в особенности на юге, к концу 30-х гг. стали множиться сообщения об их попытках вырваться из рамок кооперативной структуры и перейти к своего рода сельскому капиталистическому рынку труда.

      Другим  результатом коллективизации был голод зимой 1932-1933 года в деревнях зерновых районов страны.

      Для закупки промышленного оборудования нужна была валюта. Получить ее можно  было лишь за счет экспорта хлеба. Высокий  по тем временам урожай 1930 года, давший 835 млн. центнеров хлеба, позволил увеличить государственные заготовки зерна до 221,4 млн. центнеров, из них было экспортировано 48,4 млн. центнеров. 1931 год оказался менее урожайным, было получено только 695 млн. центнеров хлеба, но, тем не менее, государственные заготовки возросли до 228,3 млн. центнеров, а вывоз на внешний рынок – до 51,8 млн. центнеров. У многих колхозов был изъят весь хлеб, включая семена. В Сибири, Поволжье, Казахстане, на Северном Кавказе, на Украине возникли серьезные продовольственные трудности, местами начинался голод. И колхозники, и единоличники иногда целыми семьями снимались с места, уходили в города, на стройки. Стали распадаться колхозы, в результате чего уровень коллективизации снизился с 62,6 процента на январь 1932 г. до 61,5 процента на июнь.

      Продовольственные и семенные ссуды предотвратили тогда массовый смертный голод. Те не менее зима и весна, прожитые впроголодь, не прошли бесследно: физически истощенная деревня еле дотягивала до следующего урожая. Как только стал наливаться хлебный колос на колхозных полях появились «парикмахеры» - чаще всего матери голодающих семей выходили по ночам с ножницами, чтобы состричь колосьев на кашу. Когда же начались уборочные работы, обнаружились массовые хищения зерна колхозниками – несли с колхозных токов в карманах, за пазухой… В ответ принят закон об охране социалистической собственности от 7 августа 1932 года, написанный собственноручно Сталиным. В качестве уголовного наказания за воровство колхозного имущества, независимо от размеров хищения, закон требовал применять «высшую меру социальной защиты – расстрел с конфискацией всего имущества и с заменой при смягчающий обстоятельствах лишением свободы на сок не менее 10 лет с конфискацией всего имущества». До истечения года, за неполных пять месяцев, было осуждено около 55 тысяч человек, в том числе приговорено к расстрелу 2,1 тысячи. Среди осужденных было очень много женщин.

      Зимой 1932-1933 года в сельских местностях зерновых районах страны, то есть на Украине, Дону и Северном Кавказе, Нижнем и  Среднем Поволжье, Южном Урале и Казахстане, разразился массовый голод: имелись случаи вымирания целых селений. Размеры продовольственных ссуд были ничтожны. Попытки голодающих найти спасение в более благополучных районах и в городах, как предыдущей зимой, были безуспешны. Они либо натыкались на кордоны, либо безжалостно вылавливались и возвращались туда, где был голод. Есть даже странная «статистика»: весной 1933 года было задержано и возвращено почти 220 тыс. голодавших, отправившихся за хлебом в другие места.

      Точные  цифры голодавшего населения установить очень трудно, поскольку всегда остается неясной граница между голодающими и просто недоедающими. К тому же картина голода была весьма пестрой. Рядом с селением, не выполнившим план хлебозаготовок и сильно голодавшим, находилось селение, голодавшее менее сильно или даже не голодавшее, а зимовавшее впроголодь. 

      В итоге в 1935 г.  производство зерна снизилось,  несмотря на рост посевных площадей, на 15%  по сравнению с последними годами нэпа. Продукция животноводства едва составила 60% уровня 1928 г.

           За пять лет государству удалось  провести "блестящую" операцию  по вымогательству сельхозпродукции,  покупая её по смехотворно  низким ценам, едва покрывавшим  20%  себестоимости.  Эта операция  сопровождалась небывало широким применением принудительных мер, которые содействовали усилению бюрократического характера режима.  Насилие  по  отношению  к крестьянам позволяло оттачивать те методы репрессий, которые позже были применены к другим общественным группам.  В  ответ  на  принуждение крестьяне работали всё хуже,  поскольку земля, по существу, им не принадлежала. 

         Социальные  последствия

      За  период 1928 — 1932 гг. из деревни в город  переселилось в общей сложности  около 12 млн чел. Невозможно представить себе все влияние коллективизации на российскую деревню, не принимая во внимание этот исход. Количество крестьянских хозяйств в Советском Союзе сократилось с 26 млн в 1929 г. до 19 млн в 1937 г.. Такая огромная убыль населения неизбежно означала деморализацию деревни даже в том случае, если бы колхозная система оказалась менее эксплуататорской и более привлекательной. Мужчины уезжали чаще, чем женщины, а среди покидавших деревню мужчин большинство составляли молодые, сильные, энергичные — у них было больше возможностей уехать. Оставшиеся в деревне часто теряли супруга или взрослых сыновей, от которых можно было бы ждать поддержки в старости.

      В 1932 г. была введена отменённая революцией паспортная система, установившая жёсткий административный контроль за движением рабочей силы в городах, а в особенности из села в город,  превратившая колхозников  в  беспаспортное население.

      Те, кто оставался, были, по многим признакам, деморализованы и сломлены массовыми высылками и самой коллективизацией. После коллективизации стало почти аксиомой мнение, что «хорошей жизни» можно добиться только за пределами села и самые смышленые из крестьянских детей непременно должны ехать в город, как только подрастут. «Умные давно из колхоза уехали; остаются только дураки», — так считали повсюду в деревне, хотя и не всегда говорили это вслух.

      Хотя  колхоз теоретически являлся кооперативной  организацией равных партнеров, расслоение в его внутренней структуре произошло  быстро Такое расслоение, основанное на типе работ, выполнявшихся членом колхоза, в деревне было новостью. В самом деле, как это ни смешно, если вспомнить всю тревогу большевиков в 20-е гг. по поводу возможности экономической дифференциации крестьянства, наглядную картину подобной дифференциации представил лишь колхоз 30-х гг.

      В начале 30-х гг. крестьяне часто стремились к тому, что в советском языке получило название «уравниловка», пытаясь делить доход колхоза поровну между дворами, принимая во внимание размеры семей, а не количество трудодней, заработанных каждым взрослым членом колхоза. Но уже с середины 30-х гг. об уравниловке почти не слышно. Напротив, появилась заметная тенденция к усилению дифференциации платы за различные виды труда в колхозе, и со стороны колхозной верхушки и квалифицированных специалистов (например, трактористов) стали наблюдаться определенные старания улучшить положение высших слоев колхозного общества, добившись для них установленного ежемесячного оклада или гарантированного минимума денежного дохода.

      В колхозе 30-х гг. возникли два привилегированных  слоя. Первый — группа «белых воротничков»: председатель колхоза, члены правления, бухгалтер, бригадиры, завхоз и постоянно растущий список других должностей (завскладом, завклубом, заведующий избой-читальней, руководитель хора, заведующий хатой-лабораторией, почтальон и пр.), предоставлявшихся колхозной администрацией своим родственникам и друзьям. По словам советского ученого, данная группа составляла около 5% всех членов колхоза, хотя это почти наверняка заниженная оценка, особенно для конца десятилетия, когда разрастание колхозной администрации стало главной причиной беспокойства в центре. Мужчины в 1937 г. составляли 75% группы служащих и зарабатывали 90% общего количества ее трудодней.

      Члены группы «белых воротничков» получали оплату по трудодням, как и остальные колхозники, несмотря на энергичные и порой успешные попытки председателей и бухгалтеров добиться ежемесячного оклада. Тем не менее председатели, члены правления и бригадиры обычно зарабатывали гораздо больше рядовых колхозников, не только потому, что их трудодни официально оценивались по высшей ставке, но и потому, что, как правило, считалось, будто они работают весь год семь дней в неделю. Хотя по результатам выборочных проверок, проводившихся правительственными статистиками в 1937 г., выработка служащих в среднем составляла лишь 1,2 трудодня за каждый рабочий день, но все же работникам колхозной администрации платили за 30 рабочих дней в месяц, тогда как большинство колхозников в 1937 г. в среднем работали не больше 20 дней в месяц.

      Кроме того, члены группы служащих по обыкновению (хотя и не по закону, за исключением председателя) освобождались от работы в поле, а иногда ухитрялись освободить от нее и своих жен. Здесь можно провести параллель с описанным американским историком С.Хоком расслоением крепостной деревни, где «большаки» — мужчины пожилого возраста, главы дворов — составляли сравнительно привилегированную группу, из которой выходили все крепостные должностные лица, такие как управляющие и надсмотрщики, и члены которой были свободны от обязательных полевых работ.

      Второй  слой представляли «голубые воротнички»  — группа механизаторов, владевших как современными профессиями тракториста, комбайнера, шофера, так и традиционной профессией кузнеца. Из общего числа членов колхоза в конце 30-х гг. 7%, по подсчетам советского историка, приходилось на долю квалифицированных рабочих, но в этой группе была большая текучесть кадров, поскольку большинство в этой категории составляли молодые мужчины и многие из них вскоре использовали свои технические навыки, чтобы получить работу в городской промышленности. Члены группы «голубых воротничков», а в некоторых случаях и их жены, также освобождались от работы в поле, и их трудодни рассчитывались по более высокой ставке, чем трудодни рядовых колхозников. Поскольку их квалификация пользовалась спросом в деревне, механизаторы зачастую выговаривали себе превосходные условия, в том числе оклад (нелегальный), выплачивавшийся из колхозных фондов: согласно одному сообщению из Татарской республики в 1938 г., колхозные шоферы получали наличными 150, 200 и 300 руб. в месяц, а также оплату натурой. Кроме того, трактористы и комбайнеры обладали чрезвычайной привилегией, которой не было даже у председателей, — гарантированным государством минимумом денежного и натурального дохода (введенным для трактористов в 1933 г.) и заработной платой, выплачиваемой государством через МТС (введенной для комбайнеров в 1935 г.).