Никколо Макиавелли "Государь"

местные  жители. Порядок же  вещей таков, что, когда могущественный государь

входит  в страну, менее сильные государства примыкают  к нему --  обычно  из

зависти  к тем,  кто  превосходит  их  силой -- так  что ему нет  надобности

склонять их в свою пользу, ибо они сами охотно присоединятся к созданному им

государству. Надо только не допускать, чтобы они  не расширялись и крепли, и

тогда,  своими  силами  и при их  поддержке,  нетрудно  будет обуздать более

крупных правителей и стать полновластным  хозяином  в данной стране. Если же

государь обо всем этом не позаботится, он скоро лишиться завоеванного, но до

того претерпит бесчисленное множество трудностей и невзгод.

Римляне, завоевывая  страну, соблюдали все названные правила: учреждали

колонии,  покровительствовали слабым,  не  давая  им, однако, войти  в силу;

обуздывали  сильных и  принимали меры к  тому, чтобы в  страну  не  проникло

влияние  могущественных  чужеземцев.  Ограничусь  примером  Греции.  Римляне

привлекли на свою  сторону ахейцев и этолийцев; унизили македонское царство;

изгнали  оттуда Антиоха. Но,  невзирая ни на  какие  заслуги,  не  позволили

ахейцам и этолийцам расширить свои владения, не поддались на лесть Филиппа и

не  заключили  с  ним союза, пока не сломили его могущества, и  не  уступили

напору Антиоха, домогавшегося владений в Греции. Римляне поступали  так, как

надлежит  поступать  всем  мудрым  правителям,  то есть думали не  только  о

сегодняшнем дне,  не и о завтрашнем и  старались всеми силами  предотвратить

возможные беды, что нетрудно сделать, если вовремя принять необходимые меры,

но если дожидаться, пока беда грянет, то никакие  меры не помогут, ибо недуг

станет неизлечим.

Здесь происходит  то же самое, что с  чахоткой:  врачи  говорят, что  в

начале  эту  болезнь  трудно распознать,  но  легко  излечить; если  же  она

запущена,  то  ее  легко  распознать,  но излечить трудно. Так  же и в делах

государства: если своевременно обнаружить зарождающийся недуг, что дано лишь

мудрым правителям,  то избавиться от  него нетрудно, но если он запущен так,

что всякому виден, то никакое снадобье уже не поможет.

Римляне,   предвидя  беду   заранее,   тотчас   принимали  меры,  а  не

бездействовали  из  опасения  вызвать  войну,  ибо  знали, что  войны нельзя

избежать,  можно  лишь  оттянуть ее  --  к  выгоде противника.  Поэтому  они

решились на войну с Филиппом и Антиохом на территории Греции --  чтобы потом

не пришлось  воевать с  ними  в  Италии.  В  то время  еще была  возможность

избежать войны как с тем, так и с другим, но они этого не пожелали. Римлянам

не по душе  была  поговорка, которая  не сходит с  уст  теперешних мудрецов:

полагайтесь  на  благодетельное время,--  они  считали  благодетельным  лишь

собственную доблесть и дальновидность. Промедление  не  может обернуться чем

угодно,  ибо время приносит с собой как зло, так и  добро,  как добро, так и

зло.

Но вернемся  к  Франции  и  посмотрим, выполнила  ли  она хоть одно  из

названных  мною условий.  Я  буду  говорить не о Карле,  а о  Людовике -- он

дольше удерживался в Италии, поэтому его образ действия для нас нагляднее,--

и  вы  убедитесь,  что он  поступал прямо  противоположно тому,  как  должен

поступать  государь, чтобы  удержать  власть  над чужой  по обычаям  и языку

страной.

Король  Людовик  вошел в Италию благодаря  венецианцам,  которые, желая

расширить свои владения, потребовали за помощь половину Ломбардии. Я не виню

короля за эту  сделку: желая ступить  в Италию хоть одной ногой и не  имея в

ней союзников, в особенности после того, как по милости Карла перед Францией

захлопнулись  все двери, он вынужден был  заключать союзы,  не выбирая. И он

мог  бы рассчитывать  на успех, если  бы не  допустил  ошибок  впоследствии.

Завоевав  Ломбардию,  он  сразу вернул  Франции престиж,  утраченный ею  при

Карле:  Генуя покорилась,  флорентийцы  предложили союз; маркиз Мантуанский,

герцог Феррарский, дом Бентивольи, графиня Форли, властители Фаэнци, Пезаро,

Римини, Камерино, Пьомбино; Лукка, Пиза, Сиена -- все устремились к Людовику

с   изъявлениями   дружбы.   Тут-то  венецианцам   и  пришлось  убедиться  в

опрометчивости своего  шага:  ради двух городов  в Ломбардии  они отдали две

трети Италии.

Рассудите  теперь, как  легко было  королю закрепить свое преимущество:

для  этого  надо   было  лишь  следовать  названным  правилам  и  обеспечить

безопасность  союзникам:  многочисленные,  но  слабые,  в страхе  кто  перед

Церковью,   кто   перед   венецианцами,  они   вынуждены  были   искать  его

покровительства;  он же  мог бы через них обезопасить себя  от тех, кто  еще

оставался  в силе.  И, однако, не  успел  он  войти в Милан, как  предпринял

обратное:  помог папе  Александру  захватить Романью. И не заметил, что этим

самым подрывает свое могущество, отталкивает союзников и  тех, кто  вверился

его  покровительству,  и к  тому  же значительно  укрепляет светскую  власть

папства, которое и без того крепко властью духовной. Совершив первую ошибку,

он вынужден дальше идти тем же путем, так что ему пришлось самому явиться  в

Италию,  чтобы  обуздать  честолюбие  Александра  и  не дать  ему  завладеть

Тасканой.  Но Людовику как будто мало  было  того, что он усилил  Церковь  и

оттолкнул  союзников: домогаясь Неаполитанского королевства, он разделил его

с  королем  Испании, то  есть,  призвал в Италию,  где сам был  властелином,

равного  по  силе  соперника,--  как  видно,  затем,  чтобы  недовольным   и

честолюбцам было  у кого искать прибежища. Изгнав короля,  который мог стать

его  данником, он призвал  в королевство  государя, который  мог изгнать его

самого.

Поистине  страсть  к завоеваниям -- дело естественное и обычное; и тех,

кто  учитывает свои  возможности, все  одобрят или же  никто  не  осудит; но

достойную  осуждения   ошибку  совершает  тот,  кто   не   учитывает   своих

возможностей  и стремиться к завоеваниям  какой угодно ценой. Франции стоило

бы вновь овладеть Неаполем, если бы она могла сделать это своими силами,  но

она не  должна была  добиваться  его ценою раздела. Если раздел Ломбардии  с

венецианцами еще можно оправдать тем, что он позволил  королю  утвердиться в

Италии,  то  этот  второй раздел достоин лишь осуждения, ибо  не  может быть

оправдан победной необходимостью.

Итак,  Людовик  совершил  общим  счетом  пять   ошибок:  изгнал  мелких

правителей,  помог усилению сильного государя внутри Италии, призвал  в  нее

чужеземца, равного себе могуществом, не переселился в Италию, не учредил там

колоний.

Эти пять ошибок могли оказаться  не  столь уж пагубными при его  жизни,

если бы он не совершил шестой: не посягнул на венецианские владения. Венеции

следовало дать острастку до  того, как  он помог усилению  Церкви и  призвал

испанцев,  но,  совершив  обе  эти ошибки,  нельзя  было  допускать разгрома

Венеции.  Оставаясь могущественной,  она  удерживала  бы  других от  захвата

Ломбардии как потому, что сама имела на нее виды, так и потому, что никто не

захотел бы  вступать в войну  с Францией  за  то,  что  Ломбардия  досталась

Венеции,  а воевать с  Францией и Венецией одновременно ни у кого не хватило

бы духу.  Если же  мне возразят, что  Людовик  уступил Романью Александру, а

Неаполь --  испанскому  королю,  дабы  избежать  войны,  я  отвечу  прежними

доводами,  а именно:  что  нельзя попустительствовать  беспорядку ради того,

чтобы  избежать  войны,  ибо  войны  не  избежать,  а преимущество  в  войне

утратишь. Если же мне заметят, что король был связан обещанием папе: в обмен

на   расторжение  королевского  брака  и  кардинальскую  шапку  архиепископу

Рушанскому помочь захватить Романью,-- то я отвечу на это в той  главе,  где

речь  пойдет об  обещаниях государей  и о  том,  каким  образом  следует  их

исполнять.

Итак, король  Людовик  потерял Ломбардию только потому, что отступил от

тех правил,  которые соблюдались государями, желавшими  удержать завоеванную

страну. И  в этом  нет ничего  чудесного,  напротив,  все  весьма  обычно  и

закономерно.  Я говорил  об  этом  в Нанте  с  кардиналом  Рушанским,  когда

Валентино  -- так в просторечии звали Чезаре Борджа, сына папы Александра --

покорял Романью: кардинал заметил мне, что итальянцы мало  смыслят в военном

деле, я  отвечал  ему, что  французы мало смыслят в политике,  иначе они  не

достигли  бы такого усиления Церкви. Как показал  опыт,  Церковь  и  Испания

благодаря Франции  расширили свои владения в Италии, а Франция  благодаря им

потеряла там  все. Отсюда можно извлечь вывод, многократно подтверждавшийся:

горе тому, кто  умножает чужое  могущество,  ибо оно добывается  умением или

силой, а оба эти достоинства не  вызывают доверия  у того,  кому  могущество

достается.

ГЛАВА IV

ПОЧЕМУ  ЦАРСТВО  ДАРИЯ,  ЗАВОЕВАННОЕ  АЛЕКСАНДРОМ,  НЕ  ВОСТАЛО  ПРОТИВ

ПРИЕМНИКОВ АЛЕКСАНДРА ПОСЛЕ ЕГО СМЕРТИ

Рассмотрев,  какого  труда  стоит  учреждать  власть  над   завоеванным

государством,  можно лишь подивиться, почему вся держава Александра Великого

--  после того, как он в несколько лет покорил Азию  и вскоре умер,-- против

ожидания не только  распалась, но мирно перешла к его  преемникам, которые в

управлении  ею  не  знали других  забот,  кроме тех,  что  навлекли  на себя

собственным  честолюбием.  В  объяснении  этого   надо   сказать,  что   все

единовластно  управляемые  государства,  сколько их  было на  памяти  людей,

разделяются на те, где государь правит в окружении  слуг, которые милостью и

соизволением  его поставлены  на  высшие должности и  помогают ему управлять

государством, и те, где государь правит в окружении баронов,  властвующих не

милостью государя, но в силу  древности  рода.  Бароны  эти имеют  наследные

государства и подданных, каковые признают над собой их власть и питают к ним

естественную привязанность.  Там,  где государь правит посредством слуг,  он

обладает большей властью, так как по всей стране подданные знают лишь одного

властелина;  если  же  повинуются  его  слугам,  то  лишь  как  чиновникам и

должностным лицам, не питая к ним никакой особой привязанности.

Примеры разного  образа правления являют в наше время турецкий султан и

французский  король. Турецкая  монархия  повинуется  одному  властелину; все

прочие  в государстве  --  его слуги; страна поделена на округи -- санджаки,

куда султан назначает  наместников, которых  меняет и переставляет,  как ему

вздумается. Король Франции  напротив, окружен многочисленной родовой знатью,

привязанной  и  любимой   своими  подданными   и,  сверх  того,   наделенной

привилегиями, на которые король не может безнаказанно посягнуть.

Если мы сравним эти государства, то увидим, что монархию султана трудно

завоевать,  но  по завоевании легко удержать; и  напротив, такое государство

как  Франция, в  известном  смысле проще завоевать,  но  зато удержать  куда

сложнее. Державой султана нелегко овладеть  потому, что завоеватель не может

рассчитывать  на то, что его призовет какой-либо местный властитель, или  на

то, сто мятеж  среди  приближенных  султана облегчит ему захват  власти. Как

сказано выше, приближенные  султана --  его рабы, и так как они всем обязаны

его милостям, то подкупить их  труднее, но и от подкупленных  от них было бы

мало толку, ибо по указанной причине  они не могут увлечь  за  собой  народ.

Следовательно,  тот, кто нападет на султана,  должен быть готов  к тому, что

встретит  единодушный отпор, и рассчитывать более на свои силы, чем на чужие

раздоры. Но если победа над султаном одержана, и войско его наголову разбито

в открытом  бою,  завоевателю некого  более  опасаться,  кроме разве кровной

родни султана. Если же и эта истреблена, то можно никого не бояться, так как

никто  другой не может  увлечь  за  собой  подданных;  и как  до  победы  не

следовало надеяться  на поддержку  народа, так после победы  не  следует его

опасаться.

Иначе  обстоит дело  в  государствах,  подобных Франции: туда  нетрудно

проникнуть, вступив в  сговор с  кем-нибудь из баронов, среди которых всегда

найдутся недовольные и  охотники до перемен. По указанным причинам они могут

открыть  завоевателю доступ в страну и  облегчить победу. Но удержать  такую

страну  трудно, ибо  опасность  угрожает как со стороны тех, кто тебе помог,

так  и  со  стороны  тех,  кого  ты  покорил  силой. И тут  уж  недостаточно

искоренить  род  государя,  ибо всегда останутся бароны, готовые  возглавить

новую смуту; а так как ни удовлетворить их притязания, ни истребить их самих

ты не сможешь, то они при первой же возможности лишат тебя власти.

Если мы теперь обратимся к государству Дария, то увидим, что оно сродни

державе султана, почему  Александр и должен был сокрушить его одним  ударом,

наголову  разбив войско Дария в открытом бою. Но после такой победы и гибели

Дария он, по указанной причине, мог не  опасаться за прочность своей власти.

И  преемники  его могли бы править, не зная забот,  если бы жили во взаимном

согласии: никогда в их  государстве не возникало других смут, кроме тех, что

сеяли они сами.

Тогда как в государствах,  устроенных наподобие  Франции,  государь  не

может  править столь беззаботно. В Испании, Франции, Греции,  где было много

мелких  властителей, то и дело вспыхивали  восстания против римлян.  И  пока

живо  помнилось прежнее устройство, власть Рима оставалась непрочной; но  по

мере   того,  как  оно   забывалось,   римляне,  благодаря  своей   мощи   и