Поворот к физиократической метафизике

В 1908 г. была издано сочинение Кенэ «Население» (или «Люди»)[71], в котором содержалась его теория издержек производства: было эксплицировано понятие «фундаментальной цены» и ее отличие от цен продажи из первых рук и цены конечного потребителя. Дмитриев начинает свой очерк I «Теория ценности Рикардо» с формулировки общего тезиса о том, что в предположении долгосрочности производственного процесса цена товара должна превышать издержки его производства. В этой связи детальный анализ издержек производства, начиная с т.н. «реальных», т.е. исключающих прибыль на авансированный капитал, может быть понят как развитие мыслей Кенэ. Не случайно первое подобие модели «затраты-выпуск» вращалось вокруг определения количества труда, а разрешение порочного круга определения цен из цен потребовало формулировки «зерновой модели» применительно к Рикардо[72]. Дмитриев тоже понимал систему в очерке I через кругооборот, но как бы в горизонтальном измерении; решая проблему ценности, он описывал экономику системой одновременных линейных уравнений. (Это, правда, привело его к теории «постсовременных форм производства» и к обществу, в котором норма прибыли становится равной нулю, при сохранении действенности трудового принципа; противоположная воспроизводственным моделям логика развертывания теории Дмитриева заставляет видеть в ней потенции, отличные от стандартной теории воспроизводства.)

В русле этой аргументации находится и ранняя работа Леонтьева «Хозяйство как кругооборот» (1928). Леонтьев, как и Дмитриев в начале очерка I, не видит смысла доказывать приоритет труда над капиталом, предпочитая одновременную связь переменных каузальной. Но Леонтьев строже, чем Дмитриев, апеллирует к кругообороту. Это достигается как за счет отхода от теории предельной полезности как специфически экономической точки зрения (опирающейся на «редкость» хозяйственных благ), так и за счет – это важная мысль – выхода за рамки собственно теории цен, которые не столько очевидны, сколько тривиальны[73].

Наследие Харазова, являясь еще малоизученным и слишком обширным для анализа здесь, реализовало более радикальный, чем то было у Туган-Барановского, возврат к «Таблице» Кенэ и тем самым завершило отечественную традицию. Не только схемы воспроизводства 2-го тома, но весь «Капитал» последовательно рассматривается Харазовым сквозь призму «Экономической таблицы» и доктрину «чистого продукта». Особенно это касается теории прибавочной стоимости 1-го тома: на простом примере производства «чистого продукта», который затем постепенно усложняется, Харазов доказывает, что физиократический принцип кругооборота является более общим, чем теория прибавочной стоимости, где «прибыль проистекает исключительно от человеческого труда»[74]. Диалектика закона стоимости, эксплицированная Харазовым, перекинула мостик от теории стоимости 1-го к теории цен производства 3-го тома, позволив обойти «большое противоречие», на котором так настаивал Борткевич. Итоговые конструкции Харазова относительно генеалогии рядов производства (Produktionsreihen) и идеи самоподобного в своем расширении «пра-капитала» (Urkapital) удивительно смыкаются с построениями П. Сраффы, связанными с конструированием «стандартной системы» и вертикальным восхождением от фактически данной экономической системы к «своему прочному основанию»[75]. В этом смысле можно говорить об общности взглядов Харазова и Сраффы, которая представляет собой не случайное совпадение, а единство развиваемой теории по линии «Кенэ-(Смит)-Рикардо-Маркс», причем «Таблица» Кенэ представлена в этом движении как геометрический «зигзаг», а не арифметическая формула[76].

4. Указание на путь развития физиократии после П. Сраффы

и его «Производства товаров посредством товаров».

Исходным пунктом размышлений можно считать следующую интенцию Сраффы: осознание им незавершенности марксова «Капитала» в части «Теорий прибавочной стоимости»[77], и вытекающее отсюда стремление переформулировать «Капитал» в современных терминах. Последнее основывалось на возврате к наследию старых классических экономистов, прежде всего физиократов; и действительно, указание на то, что исходным пунктом выстраивания круговой схемы «производства товаров посредством товаров» является «Таблица» Кенэ, снимает вопросы о приверженности Сраффы исключительно Рикардо (несмотря на многолетнее издание его трудов и эпистолярного наследия). Экономическая сторона модели Сраффы получила отражение как в дискуссии «двух Кембриджей» по проблеме капитала и переключения технологий, так и в реконструкции классического политико-экономического наследия в духе «зерновой модели». Интуиция Сраффы, усмотревшего в «Таблице» принцип кругооборота, а не равновесия в смысле метода «затраты-выпуск», для применения которого как раз не обойтись без законов доходности или же общего принципа отдачи, позволила ему более чем на полвека опередить последователей Леонтьева.

Но одно соображение Сраффы при этом было оставлено без внимания; оно лежит в одном русле с предшествующим изложением. Речь идет о способе формулировки Маркса в современных терминах: «…путем замены его метафизики и терминологии гегелевского типа нашей собственной современной метафизикой и терминологией» (архив Сраффы: D3/12/4; A5.5, ноябрь 1927)[78]. Терминология была реализована как через систему одновременных уравнений, связывающих производственные затраты и выпуск (Сраффа был участником т.н. «воспроизводственного залпа» конца 1920-х гг. вместе с Леонтьевым и фон Нейманом), а также в имманентном характере исторической компоненты выстраиваемой теории. С метафизикой сложнее; кроме критики построений Борткевича в отношении закона тенденции нормы прибыли к понижению[79] нам неизвестно другое явно выраженное применение метафизики «очевидности» у Сраффы.

Для этого мы возвращаемся к Кенэ и заново переосмысливаем как его наследие, так и саму «темную» фигуру мыслителя на фоне Просвещения. Статья «Очевидность» (1756, см. в наст. изд.), прочитанная с учетом позднейшего развития традиции, а также в контексте современной мыслителю эпохи, выявляет контуры нового толкования физиократической метафизики.

Во-первых, она проясняет связь философских воззрений Кенэ с принципом «Экономической таблицы» 1758 г.: механизм памяти, репродуцирующей ощущения, а также сами ощущения, которые доставляют данные чувственного опыта, в совокупности образуют кругооборот. Кругооборот обеспечивает единство тела и души, их длящееся взаимное существование; поскольку же порядок в сфере морали есть область свободы могущего не грешить субъекта, принцип «Таблицы» распространяется только на область физических явлений. До этого подчеркивалась связь медицинских и философских трудов Кенэ (Онкен), или же – в последнее время – исследовался процесс трансформации взглядов Кенэ от «Энциклопедии» к «Таблице»[80], для чего эволюция Кенэ связывалась с «Essai de amelioration des terres» Х. Патулло[81]. Косвенным доказательством того, что главным философским сочинением Кенэ была «Очевидность», а не «Естественное право» (1765), служит изменение характера общественной деятельности Кенэ и его кружка (workshop) после смерти мадам де Помпадур в мае 1764 г.[82]

Во-вторых, анализ философских взглядов Кенэ заставляет поставить его рядом не с Декартом или Лейбницем, и не любимым им Мальбраншем, а с Кантом[83]. На это указывает толкование Кенэ чувственной достоверности как исходной сферы, отказ признавать за самосознанием субъекта статус познавательной процедуры, отрицание рядоположенности трех, по Кенэ относительно автономных, сфер архитектоники души: чувственности, рассудка и разума.

В-третьих, соотнесение Кенэ с Кантом в свете двух свидетельств – отказа Харазова и особенно Сраффы от гегелевской диалектики; и в то же время именования «Таблицы» орудием (outil, ustencile) познания ‑ «un nouveau genre de dialectique» (новым жанром диалектики, Мирабо в «Explication» 1760 г.), – открывает новое измерение интерпретации физиократической традиции. Не борьба с неоклассическим мейнстримом в духе дискуссии «двух Кембриджей», и не толкование классики в духе предтечи грядущей маржиналистской революции, а сопоставление истории политико-экономической традиции с историей классической философии, еще лучше с историей категории бытия[84], ‑ вот путь ее идейного развития.

Основные союзники Кенэ в истории философии – Сократ с его майевтическим методом, и демоном, который ничего не утверждал, а только предупреждал; Платон (а не Аристотель, столь любимый Смитом и экономической наукой) с идеей воспоминания, а также совершенным государством, первым прообразом «Таблицы»; как оказывается, И.Г. Фихте, который в первой части «Замкнутого торгового государства» (1801) строит аналог «Экономической таблицы» и на этом основании может считаться первым автором, оценившим значение данной конструкции; Гегель в части общесистемных представлений о кругообороте, а также в части диалектики раба и господина в «Феноменологии духа»; исходный принцип «Феноменологии» указывает на сходство с «зерновой моделью»[85].

В-четвертых, очерчивается форма теории, конструируемая от Кенэ до Харазова и Сраффы; в отличие, например, от механической теории, или по другому названию, «теории колебаний промышленности» Маршалла (архив Сраффы: D3/12/7: ivi; iii), это – геометрическая теория. У Платона в «Государстве» последовательно описаны четыре науки, благородные для разума: арифметика, геометрия, астрономия и музыка. «Зигзаг» Кенэ начинал с геометрии, но был утерян; Маркс вернулся к арифметике и «Таблице» как арифметической формуле; Харазов строит точную абстрактно-дедуктивную конструкцию на языке линейной алгебры, геометрии и топологических представлений; наконец, Сраффа, в подготовительных записях постоянно прибегающий к астрономическим аналогиям, говорит о «прелюдии к критике экономической теории». Перефразируя слова Эйнштейна применительно к теории атома Бора, можно сказать в данном контексте, что «Таблица» представляет собой высшую музыкальность в области политико-экономической мысли.

Для того, чтобы понять это, нам нет нужды выходить за пределы очерченной традиции. Долгие споры о заимствовании «Таблицы» Кенэ у Кантильона, инициированные еще Джевонсом в 1880-х гг. в связи с проблемой национального характера политической экономии, разрешаются указанием Онкена: Кантильону и его системе при значительном сходстве с физиократией недостает в особенности той великой морально-философской основы, которая характеризует системы Кенэ и Адама Смита»[86]. Эта основа системы Кенэ, ее метафизика, гораздо в большей степени, чем его экономическая теория, превращенная после смерти Помпадур в физиократическую школу, противостоит взглядам и аббата Галиани[87], и Тюрго[88], и Смита[89]. Прочие критики Кенэ, как известно, вовсе не были экономистами, как, например, Дидро[90] или Гримм[91]; Вольтер, очень чуткий к духовным потребностям эпохи[92] и давший уничтожающую критику налоговой политики физиократов[93], о метафизике Кенэ мог сказать только: son style n’a ni mouvement, ni atrait, ni clarté.

***

Экспликация принципа «очевидности» у Кенэ означает исследование структуры типа применительно к основным политико-экономическим понятиям. Уже Маркс говорит о том, что «Таблица» реализует круговое движение ; теория «пра-капитала» К Харазова, имеющая связи с моделью равновесия фон Неймана, устанавливает , где R – максимальная норма прибыли или максимальный темп роста экономики; но К для него – «соединение бизисных товаров», функция T. Сраффа, приписывая R Марксу, получает аналогичное по смыслу выражение (если не вести речь о стандартном товаре) и реализует «очевидность» в одинаковой, т.е. линейно-подобной структуре векторов затрат и выпуска в мире многих Т. В «Предисловии» к трудам Рикардо зерновая модель представляла собой не что иное, как , где r – норма прибыли. Проблема заключается сегодня в распространении принципа кругооборота за пределы товарного мира, в мир, где наряду с Т были бы представлены и другие политико-экономические категории. В связи с необходимостью диагностики состояния современного общества как живого организма речь может идти о формулировке новой схемы, которая была бы подобна «Экономической таблице» Кенэ.

Клюкин П.Н.

ОТ РЕДАКЦИИ

Очередной том серии «Антология экономической мысли», выпускаемой издательством ЭКСМО, посвящен по замыслу физиократам – французским экономистам, которые сформировали общественное и интеллектуальное движение во Франции в период середины 1750-х ‑ 1770-х гг., явились одними из родоначальников политической экономии науки, а также предтечами (и даже участниками) событий Великой французской революции 1789 г.

Тем не менее, в настоящем издании произведения физиократов по ряду причин занимают только первую часть тома; причем эта часть занимает меньше половины в объеме всего издания, чего не случалось в предыдущих книгах серии. Подобная диспропорция объясняется как относительно скудным количеством переведенных у нас физиократических текстов, так и акцентом, сделанным в данном случае на позднейшей истории физиократии, вариантах ее интерпретации в разные эпохи и учеными разных стран. Речь идет об охвате двух относительно независимых ветвей этой длинной истории – а) историографии и б) истории развития физиократического метода.

Часть I «Избранные произведения физиократов», оставляя за рамками издания сочинения маркиза Мирабо, Мерсье де ла Ривьера, аббата Бодо, Ле-Трона, графа д’Альбона и др., включает сочинения трех мыслителей: основателя физиократии Ф. Кенэ, ее официального «трубача» и издателя П.-С. Дюпона де Немура и министра-реформатора (человека, самостоятельность взглядов которого позволяет называть его физиократом лишь отчасти и с оговорками) А.Р.Ж. Тюрго.

Произведения Кенэ отбирались из трех отечественных изданий (см. раздел справочных материалов в конце книги): из «Выбранных мест Франсуа Кенэ», 1896; «Буржуазных предшественников социалистической экономии», 1926; и наиболее доступных и авторитетных у нас «Избранных экономических произведений Ф. Кенэ» 1960 г. Новым вкладом в копилку переводов Кенэ на русский язык является статья «Очевидность», написанная для т. VI «Энциклопедии» и увидевшая свет в 1756 г. Она представляет собой концентрированное изложение философских взглядов мыслителя, ведущих свое происхождение, в частности, от предисловия к 1-ому тому «Mémoires de l’Académie royale de chirurgie» (1743). Впервые она публикуется в настоящем издании; оригинал взят из авторитетного издания Онкена 1888 г. Все уже прежде переведенные статьи также сверялись с французским оригиналом, в некоторых местах была уточнена терминология.

Из богатого наследия Дюпона для настоящего издания – также впервые – была переведена классическая статья «О происхождении и развитии новой науки» (1768). Нужно только иметь в виду, что Дюпон, сам усвоивший физиократическое учение не раньше 1763 г., неправильно относит первую встречу «трех человек» (Венсана де Гурнэ, маркиза Мирабо и М. де ла Ривьера) с Кенэ за 13 лет до публикации своей статьи, т.е. к 1755 г. Известно, что первая встреча Кенэ с Мирабо состоялась только в июле 1757 г., а с Гурнэ – незадолго до смерти последнего, последовавшей в июне 1759 г.

Экономическое наследие Тюрго было заимствовано из добротно сделанного издания его «Избранных экономических произведений» (1961). Лишь в некоторых местах перевода была исправлена терминология: в «Размышлениях о создании и распределении богатств» для большей связности улучшена стилистика, а в неоконченном сочинении «Ценности и деньги» слово «монета» (la monnaie) в ряде случаев заменялось на слово «деньги».

Часть II «Из истории физиократического движения», посвященная историографии, представлена работами А. Онкена, С. Бауэра и Т. Нейла. С именем А. Онкена, едва ли не крупнейшего знатока физиократической литературы (и вместе с тем, в отличие от Г. Шелле и Г. Велерса, разбиравшегося в проблемах теоретической экономии), связан решительный поворот к изучению наследия Франсуа Кенэ. Сначала издание «Экономических и философских трудов Кенэ» 1888 г., а затем «История политической экономии до Адама Смита» (1902, рус. пер. 1908) изменили мнение об однородности физиократии, провели разграничительную линию между действительным основателем этого учения и теми, кто излагал его публике. В настоящем издании воспроизводится 2-ая книга «Физиократы» его завершающего труда «История политической экономии…», который был практически сразу же и целиком переведен по инициативе А.С. Посникова для нужд созданного в 1902 г. экономического факультета Санкт-Петербургского политехнического института. Такое трудоемкое «воспроизведение», включавшее не только ручную перебивку текста из-за особенностей написания слов в старом русском языке, но и перевод французских и немецких цитат и названий, а также сверку с немецким оригиналом, позволило привести этот текст (примерно треть всей книги Онкена) к современному виду.