Поворот к физиократической метафизике

Последний из физиократов «первой волны», близкий друг Тюрго, Дюпон успел оставить критические возражения в адрес главного последователя Смита во Франции Ж.-Б. Сэя, опубликовавшего к тому времени свой «Cours complet d’économie politique» (первое изд. 1803). Их смысл в контексте учения физиократов был предельно ясен: Сэй вслед за Смитом неправомерно ограничивает область действия экономической науки, рассматривает последнюю только как «науку о богатстве», как «коллекцию вычислений» (un recueil de calculs) и игнорирует «науку естественного порядка, применимую, как это и должно быть, к цивилизованному обществу»[20]. Именно наука естественного порядка образует существо термина «économie politique»; заключая же, наоборот, в термин «политический» (la politique) политические события, Сэй присоединяется к «науке Макиавелли, кардинала Ришелье, Бонапарта». Из возражений Дюпона следовало, что переход от системы физиократов к системам Смита-Сэя не был плавным и поступательным, а скорее представлял собой разрыв или даже начало новой традиции, характерным моментом которого стала, в том числе, смена языка.

В 1846 г. после издания в серии «Collection des principaux économistes» работ экономистов предшествующей финансовой эпохи (1843; особенно произведения П. Буагильбера «Le detail de la France»), а также произведений Тюрго (1844), Е. Дэр выпустил двухтомное собрание физиократических трудов; второй том стал для нескольких поколений ученых – в том числе и для Маркса ‑ непререкаемым и даже единственным авторитетным текстологическим источником. Тем не менее, составитель серии, решая также и общие задачи редактора, принадлежал к числу тех, кто – как А. Неймарк, Л. Сэй, А. Мастье, К. Батби и др. ‑ не только не относился к физиократам с симпатией, но был их противником по своим теоретическим взглядам[21].

При отборе материала Дэр так же руководствовался правилом в духе систематики Смита-Сэя: включать только те работы, которые попадают в предметную область экономической науки как науки о богатстве, а все прочие трактовать как «собрание трактатов… сбивающих с толку, ‑ рассматривающих сразу и моральный порядок, и политический порядок, и материальные интересы общества»[22]. Полагая, что «у Франции есть не меньше оснований гордиться доктором Кенэ, чем у Англии – Адамом Смитом», Дэр действительно вернул физиократов из небытия; но при этом он внес основательную путаницу понятий. Так, он однозначно записывал в физиократическую школу также Тюрго и Кондорсе; стремился поставить Кенэ как теоретика вещественного богатства в один ряд с английскими экономистами Смитом, Рикардо и Мальтусом, исходя из приоритетности точки зрения Смита в отношении «speculative physician» (так Смит называл Кенэ в "Богатстве народов"); следовал авторитету М. Росси ‑ теоретику предельной полезности в духе Галиани – и, соответственно, его «Cours d’économie politique».

Тем не менее, Дэр натолкнулся на возражения; сначала было высказано мнение, что первенство Кенэ в истории экономической науки было обеспечено как раз благодаря «представлению на суд своих современников целостной социальной философии, в которой экономическая наука была только основным следствием»[23]. Дэр защищался, но, неудачно изложив общие философские основания физиократов (philosophie générale), спровоцировал новый контраргумент: «Основная заслуга доктора Кенэ состоит в его утверждении действительного и священного характера естественного права»[24]. Точка зрения Дэра осталась, однако, преобладающей, и это определило соответствующее отношение к физиократии вплоть до конца 1880-х гг.

Обращаясь к параллельному развитию политической экономии после А. Смита, можно увидеть, что Д. Рикардо в своих «Началах политической экономии» (1817) явно или неявно уничтожил все отголоски физиократических идей, которые еще содержались у Смита[25]. В первую очередь это касалось метода. В.М. Штейн проницательно подмечает, что «только Рикардо окончательно изгоняет идею социального чуда из политической экономии. У него экономическая наука превращается в математику. Формулы не оставляют места для божественного вмешательства»[26]. Тот же прогресс с похожим результатом – неосознанным отказом от всех «физиократических предрассудков» ‑ наблюдался в отношении смитовской концепции производительного и непроизводительного труда; этому способствовали как единый принцип определения меновой стоимости по количеству затраченного труда (embodied labour), так и основная, по мнению Рикардо, проблема политической экономии – распределение доходов между общественными классами. И, наконец, в своей теории дифференциальной ренты, которая должна была исправить «первоначальную ошибку Смита касательно ценности», Рикардо – по контрасту с физиократами – центральное место отводит физическому плодородию почвы[27].

Между тем, полемика Рикардо с Сэем, которую он расценивал как важную (предполагая даже включить ее в качестве приложения ко 2-му изданию «Начал» в 1819 г.), никак не затрагивала физиократического учения. В общем, Рикардо уже был занят усовершенствованием теории Смита, а не возвратом к истокам ее создания. Трудовой характер этой теории был, казалось, ясно виден из того, что «годовой продукт земли и труда любого общества может быть увеличен только двумя путями: во-первых, посредством увеличения производительности полезного труда, выполняемого в нем; во-вторых, посредством увеличения количества этого труда»[28]. Неудивительно, сколь трудным, но и сколь многообещающим впоследствии был процесс реконструкции классического наследия Сраффой на основе единого принципа «зерновой модели» и непосредственного перехода от Кенэ к Рикардо минуя Смита[29].

2. К. Маркс и начало научной физиократической историографии

При создании «Капитала» Маркс использовал совершенно другие идейные источники, нежели социальное учение Кенэ; одним из источников марксизма в этой связи были диалектико-исторический метод Гегеля, а также учения о социализме. Поэтому, создавая свое мировоззрение, Маркс явно или неявно замещал им социально-экономическую систему физиократов. Тем самым содержание «économie politique» не терялось, но приобретало новый смысл.

В отношении представлений о физиократической школе Маркс, в общем, разделял мнение большинства предшествующих экономистов (в основном британских классиков) о том, что Тюрго является наиболее зрелым физиократом. Помимо симпатий к «одному из интеллектуальных героев, свергнувших старый режим»[30] этому способствовали склонность Тюрго к историзму и материализму, а также более детальная, чем у Кенэ, классовая структура общества, в которой свое место заняли капиталисты и рабочие. Утверждение Маркса о том, что «физиократическая система приняла наиболее развитый вид» у Тюрго[31], которое в нашей литературе приобрело значение всеобъемлющей характеристики физиократической школы[32], находится как раз в русле последней идеи.

Тем не менее, осуществляя возвратное историческое движение, Маркс приходит к «Экономической таблице» Кенэ; и, разрабатывая свои схемы общественного воспроизводства, ‑ раскрывает ее значение (см. в письме Энгельсу от 6 июля 1863 г.). «Загадка сфинкса» разгадывалась на пути представления «Таблицы» как системы простого воспроизводства во 2-ом томе «Капитала». По этому пути, как мы увидим позже, и пошел Туган-Барановский в своей попытке совместить 2-ой том с 3-им.

Между тем, не издание первого (1867), ни даже издание второго тома «Капитала» (1885) не оказало влияния на подготовку нового и крайне плодотворного периода в развитии физиократической историографии, инициированного А. Онкеном и Г. Шелле. Издание трудов Кенэ Онкеном, который эволюционировал от сравнительного анализа методов Смита и Канта в 1870-х гг. к выяснению источников и судьбы доктрины «laissez-faire» в 1880-х[33], вытеснило издание Дэра; Шелле дал в первом приближении (сквозь призму взглядов Дюпона, выраженных сначала в многотомной «Physiocratie», а затем в изданных им в начале XIX в. сочинениях Тюрго) связный и целостный очерк развития физиократической школы[34]. С находкой в 1890 г. молодым австрийским ученым С. Бауэром в бумагах Мирабо (Archives Nationales. M. 784) первоначального варианта «Экономической таблицы» 1758 г. или т.н. «Зигзага» наследие Кенэ получило новый импульс к переосмыслению. Последнее носило в основном экстенсивный характер и накапливало ценный источниковедческий материал[35], вращаясь в 1890-х гг. вокруг таких важных тем, как биография Кенэ и связь его заново переоткрытого учения с мировоззрением предшествующих исторических эпох, особенно Средних веков и эпохи меркантилизма. Но оно никак не соприкасалось с марксовым усовершенствованием метода «Таблицы».

Результаты этого периода были обобщены и осмыслены Онкеном в своей капитальной «Истории политической экономии до Адама Смита» (1902), следующей синтетическому направлению историко-философского критицизма. При оценке этой работы важно иметь в виду, что из четырех крупнейших знатоков физиократии – самого Онкена, Шелле, Бауэра и чуть позже Г. Велерса, давшего системное представление о «физиократической эпохе» в целом[36] ‑ Онкен больше всех симпатизировал именно Кенэ и вместе с тем глубже других разбирался в политико-экономических проблемах[37].

В сопряжении «Кенэ-Тюрго» он однозначно перенес центр тяжести на полюс Кенэ, из-за чего впоследствии получал обоснованные упреки в принижении роли Тюрго, в частности, его главного труда «Размышления…» (1766). Но Онкену удалось главное: радикально изменить систему координат физиократических исследований. Впервые со всей основательностью поставив вопрос о сравнительной роли Кенэ и других физиократов (в том числе и Тюрго) в создании физиократического учения, он пришел к выводу, что «процесс развития физиократии совершился только в голове Кенэ», и что «ни один из его учеников не принимал в этом участия»[38].

Формально Онкен так же никак не пересекается в своем анализе физиократической системы с исследованиями Маркса по схемам воспроизводства. Однако, в параграфе «Tableau économique и ее объяснение» он отмечает, что материалы Маркса, на которые указывает Энгельс в своей книге «Herrn Eugen Dührings Umwälzung der Wissenschaft», справедливо назвав «Таблицу» Кенэ загадкой сфинкса, явно недостаточны для освещения вопроса. «Если мы и получили приблизительное понятие о том, что обозначают в отдельности «зигзаги» «Таблицы», то ведь все еще остается неясным, каким образом физиократы могли видеть в них основу экономической науки и компас для управления государством»[39]. Очевидно, Онкен рассматривал «Таблицу» в контексте всего учения Кенэ, чего уже не могло быть у Маркса, который в «Капитале» конструировал свою систему, а «Таблицу» использовал как техническое средство.

Кроме того, Онкен подметил, что Маркс пользовался в своем исследовании единственным сочинением Кенэ «Analyse du tableau économique», т.е. «арифметической формулой» (1766), которая представляет собой не «grand tableau», a ограничивается только «tableau abrégé»[40]. И, наконец, в издании Дэра, которым пользовался Маркс, содержалось мнение Дюпона, которое растворяло философию физиократов в «Таблице» и тем самым запутывало соотношение «Таблицы» и физиократической системы в целом: «Естественное право людей указывает им физический общественный порядок (un ordre social physique), основанный, к наибольшей выгоде для человечества, на неизменной [основе] и на естественных и конституирующих законах совершенного государства. Мы только что увидели течение физического общественного порядка, представленного в “Экономической таблице”» [1766][41].

Но все это не помешало Марксу преобразовать «Таблицу» под нужды расширенного воспроизводства в русле теории прибавочной стоимости, переформулировав «авансы» Кенэ (термин «capital» он практически не использовал) в рамках своей классификации «основного-оборотного» капитала. И в этом отношении Маркс оказался впереди историографов.

Однако Онкен также не сомневался в плодотворности метода «Таблицы». Есть даже основания считать, что он был одним из первых, кто осознал этот факт, причем с двух разных точек зрения: во-первых, исходя из анализа учения Кенэ[42], и, во-вторых, благодаря своим собственным методологическим установкам, сформировавшимся не в последнюю очередь благодаря «спору о методе»[43]. Несмотря на то, что позднейшие представители ‑ англоязычной традиции ‑ считали, что Онкен «читал их [физиократов] глазами экономиста конца XIX века», и «считал их просто основателями первой строго научной системы экономической науки» (Т. Нейл, 1948, см. его статью в наст. изд.), он сделал два поразительных замечания, которые указали на развитие традиции после Маркса.

Во-первых, имея в виду случай Маркса, Онкен поставил будущим поколениям задачу более глубокого проникновения в существо «Таблицы»; для этого требуется сопоставить все объяснения «Таблицы», непосредственно или только косвенно исходящие от самого Кенэ; сюда на то время относились ‑ обработанная и опубликованная Мирабо в 1760 году в виде приложения к «[L’]ami des hommes» «Tableau économique avec ses explications»; затем «Philosophie rurale» 1763 г.; далее «Analyse» 1766 г. и обе «Problèmes économiques» 1766/1767 гг., разъясняющие способы применения «Таблицы» в отдельных конкретных случаях; наконец, составленное Бодо и основательно пересмотренное Кенэ, по свидетельству автора, «Explication du tableau économique» (1770; было опубликовано у Дэра). «Всякий, изучив серьезно все эти труды (а это дело нелегкое), необходимо придет к тому заключению, что «Таблица» сама по себе вообще необъяснима, что она может быть понята лишь в связи со всем учением физиократов и что только после общего обзора последнего можно понять и оценить положение этой формулы в системе»[44]. Достаточно взглянуть на исследовательскую традицию Филлипса-Мика во второй половине XX в. и соответствующее издание «Таблицы» 1972 г., чтобы убедиться в проницательности этого взгляда (см. статьи Барны и Билджинсоя в наст. изд.). Эта традиция, проделав длинный путь, логично приходит сегодня к необходимости отхода от теории равновесия в интерпретации «Таблицы» в сторону анализа кругооборота по типу сраффианского «производства товаров посредством товаров»[45].

Во-вторых, в попытке решить эту задачу самостоятельно, Онкен расширяет горизонт исследования, добавляя к «Analyse» 1766 г.[46] т.н. «первую» и «вторую» экономические проблемы (до сих пор непереведенные на русский язык). В отличие от «Таблицы», изображающей здоровое, идеальное состояние, они моделируют «болезненное состояние» общества, когда утеряно равновесие. И вот его вывод: «Задача [«Проблем»] заключается в том, чтобы на основании вычислений найти средства, противодействующие упадку (dépérissement) и помогающие вернуть «Tableau», переставшей действовать, ее уравновешивающую роль и тем самым привести общество в «состояние процветания». Числа, которые Кенэ применяет при этом, совершенно гипотетичны. Государственные деятели должны подставлять вместо них числа, взятые в каждом данном случае из реальной жизни, т.е. из статистики. Статистика составляет, таким образом, условие применения «Tableau». Если неверны данные, то же самое следует сказать о выводах построенного на них исчисления»[47]. Здесь, как видим, с исчерпывающей полнотой описано то, что впоследствии стало исследовательской программой В. Леонтьева, стремящегося заполнить «пустые коробки» Клэпхема в теории общего экономического равновесия (1936).