Поворот к физиократической метафизике

Поворот к физиократической метафизике

(к 250-летию «Экономической таблицы» Ф. Кенэ)

Обращение к физиократии на современном этапе развития экономической мысли, если оно не желает быть компиляцией и перепевом общеизвестных представлений, разбросанных по бесчисленным трудам, посвященных этому предмету, а также по всевозможным курсам истории экономических учений, нуждается в формулировке исходной точки зрения исследователя. Дело, однако, осложняется тем, что сама эта точка зрения, особенно после утраты той роли, которую играл в науке марксизм до начала 1990-х гг., теперь уже не может быть сформулирована как бы a priori в заданных координатах, а должна по идее явиться результатом анализа долгой эволюции физиократического учения.

Это обстоятельство заставляет принципиально изменить подход к классическому периоду истории экономической мысли. Если раньше этот период, по крайней мере, у нас в России рассматривался как путь с односторонним движением, конечным пунктом которого был Маркс, так что достаточно было поместить физиократию в один хронологический ряд с меркантилизмом, У. Петти, П. Буагильбером (и Р. Кантильоном), А. Смитом и Д. Рикардо, чтобы очертить ее место в науке, то теперь, продолжая придерживаться этого же взгляда, мы попадаем в тупиковую ситуацию.

Этот тупик проявляется уже в том, что представление о физиократии сводится к набору общеизвестных утверждений ‑ вроде тех, что она пришла на смену меркантилизму, что бесспорной заслугой этого движения был поиск источника богатства в сфере производства, а не обмена, что физиократ Ф. Кенэ стоял у истоков экономической науки и т.д. Еще хуже то, что такого рода утверждения, ставшие общими местами, проникли и внутрь доктрины; сформировались даже целые "физиократические пороки" – таков, например, тезис Кенэ о производительности исключительно земледелия, таково его понимание прибавочной стоимости исключительно как (земельной) ренты, такова недооценка им роли "бесплодного класса" в создании прибыли и т.д. И при всем этом в едва ли не последней отечественной книге, посвященной физиократии, констатируется, что "в нашей стране экономические взгляды Кенэ хорошо известны"[1].

Однако оттого, что нечто известно, еще не значит, что оно понято. Можно видеть, что от истории мысли остается в таком случае только ее историческая, консервативная часть, и пропадает творческая, связанная с развитием метода. Как свидетельствует литература, подобное разделение частей можно наблюдать на всем протяжении истории физиократии. У нас в России оно приняло хронический характер еще с начала XIX века (со времен первого издания перевода «Богатства народов» Смита), а причина может быть усмотрена в низком уровне развития теоретической экономии[2].

В советское время творческая часть была преимущественно уделом экономистов-математиков, занимавшихся как развитием "Экономической таблицы" в русле схем воспроизводства Маркса и Ленина, так и анализом некоторых ее западных интерпретаций[3]. Однако это творческое движение происходило по существу в условиях статичности, заданности предмета, за который ответственна как раз политическая экономия. Неудивительно, что в этот период, по всей вероятности, только в работах акад. В.С. Немчинова был намечен определенный прорыв (см. его очерк в наст. изд.), т.к. "Таблица" рассматривалась в контексте масштабной задачи выдвижения альтернативы методу "затраты-выпуск" В. Леонтьева, имеющему явные политико-экономические черты.

Теперь обнаруживается и причина тупиковой ситуации. От последних десятилетий XX века мы унаследовали укоренившееся «разделение труда» между общей политической экономией и историей экономических учений, куда, собственно, и входило (и продолжает входить) рассмотрение физиократии[4]. Увеличения эффективности, однако, не произошло, или же оно сейчас обесценено; в итоге, на сегодняшний день, когда политическая экономия оттеснена в науке на задний план, дело еще более усугубилось и физиократия представляется бесконечно устаревшей системой, место которой только в истории, т.е. – по столь же общепринятому представлению ‑ в далеком прошлом.

Поэтому проблема в общем смысле заключается в преодолении той пропасти, которая отделяет физиократию от ее политико-экономического представления, а этому представлению, в свою очередь, надлежит выполнить еще более сложную задачу – поставить себя в соответствие с современностью[5].

Даже если эти две задачи решаются последовательно, а не одновременно, все равно нужно начинать с истории; но такой истории, которая как бы отталкивается от современности. На этом пути приходит понимание, что физиократия важна не только сама по себе, но и как существо экономической теории воспроизводства, т.е. как определенная мыслительная традиция. Поэтому чтобы вдохнуть в нее жизнь, требуется ‑ наряду с поступательным историческим движением – добавить возвратное движение, от Маркса к Кенэ[6]. Это движение лучше понимать как двухступенчатое: «современность – Маркс – Кенэ», в котором за Марксом сохраняется субстанциальное значение среднего термина; иначе (при схеме «современность – Кенэ») на этапе возврата от Кенэ к современности мы останемся на чисто историографической точке зрения, которая, в конечном счете, сведет все развитие физиократии к умножению документов и их бесконечных внутренних интерпретаций[7].

              При выбранном подходе физиократия освобождается от приоритетных оценок Маркса в свой адрес, причем даже от тех, которые были связаны с теорией воспроизводства. Наоборот, эти оценки сами, в конечном счете, должны будут получить оценку в контексте развития физиократической теории; но тем самым может быть придан импульс к развитию и системе самого Маркса в качестве важного, но не окончательного этапа в развитии экономической теории воспроизводства.

Можно заметить, далее, что эта процедура возвратного движения в пространстве мысли обладает эвристической силой, отличающей науку политической экономии от большинства естественных наук, а также наук общественных, которые выстраиваются по традиционному методологическому стандарту «прогрессистского» типа. Возвращение, или подлинно историческая компонента политико-экономической теории, ‑ не просто свéдения для получения «общей культуры», оно обогащает традицию; и это обогащение проявляется не иначе, как на этапе поступательного исторического движения. Но теперь последнее оказывается уже опосредованным предшествующим возвращением (в этом отличие от двучленной схемы «X ‑ современность») и может пониматься как возвращение возвращения или как постепенное восстановление себя, собирание в единое целое. Именно в таком собирании нуждается сегодня воспроизводственная традиция, чтобы поставить себя в отношение с современным положением дел.

Принципиальная схема поступательного исторического движения традиции

Будем иметь в виду, что развитие метода есть продукт разума, т.е. пропорция (ratio) или мыслящее отношение. Представим связь прошлого и настоящего в следующем виде:

,

где ‑ мыслители, внесшие своим творчеством вклад в развитие традиции (Ф. Кенэ, Д. Рикардо, К. Маркс и т.д. вплоть до П. Сраффы); ‑ эпохи или исторические обстоятельства, в которых они жили; С – человек, живущий в современную эпоху; D – современная эпоха, которую предполагается «постигнуть в мысли». Решается задача определения C, т.е. образования современного индивида, в частности, для продолжения традиции.

Поскольку речь идет об истории мысли, т.е. о едином пространстве, то . Тем самым величины получают соизмеримость и образуют, таким образом, некоторую суммарную величину. Является ли эта величина целокупностью, т.е. замкнутым в себе целым? Обычным возражением против исторической редукции служит аргумент о «дурной бесконечности», который означает в данном случае тезис о неограниченном числе ; т.е. речь идет о наличии либо слева от (ср. споры о моменте начала политической экономии как науки), либо справа от дополнительных величин . Второй момент исключается уже на том основании, что C как раз и претендует на то, чтобы занять свое место в ряду по прошествии известного времени, когда современность отойдет в прошлое – и тогда C перейдет из правой стороны уравнения в левую. Основным является, таким образом, первый момент[8].

Здесь на помощь можно привлечь идею «Зигзага» Кенэ, т.е. первоначальный вариант «Таблицы» или т.н. «grand tableau» (1758), где, начиная с некоторого заданного первоначального уровня дохода, через геометрическую прогрессию показан процесс затухания распределения этой величины между классами. Если задать для каждой из величин значимость, т.е. вес, или, что то же, если ввести параметр распределения вклада в традицию (у Кенэ он принимался равным 1/2), то спокойное и непрерывное развитие традиции выражается через

Этот ряд будет сходиться, если выбрать точку отсчета традиции, т.е. мыслителя, к вкладу которого можно свести все прочие результаты[9]. Выбирая за таковую последнего представителя традиции (его, разумеется, еще нужно определить), можно получить в итоге = , или величину ценности в области метода, накопленную традицией[10]. В результате: [11].

Представляется, таким образом, что всегда можно выделить базисные элементы ряда, образующего традицию, , и упорядочить их соответственным образом. Более того, в таком выделении и проявляется мастерство и интуиция теоретика. Величину уместно обозначить как , тем более что при существующей долгое время, мощной традиции ; т.е. что каждый элемент образующего ее ряда значим, а изучение наследия только (без предшественников) приводит, в конечном счете, к косности и догматизму, к уничтожению потребности в возвратном движении и обеднению традиции. В итоге получаем: , откуда [12].

А. Если абстрагироваться от эволюции хозяйственных систем, т.е. от их различия друг от друга[13], то , и тогда , что приводит к . Здесь современность, «схваченная в мысли», – знание прошлого, взятое с коэффициентом усиления; т.е. перед нами иллюстрация идеи о том, что настоящее – достаточно хорошо понятое прошлое. Но это прошлое берется в виде факта, данности, т.е. в готовом виде; поэтому синтез прошлого и настоящего получается не органическим, а механическим, и являет собой простую экстраполяцию прошлого на настоящее. Однако непроходимая граница между прошлым и настоящим остается; любая экстраполяция пытается только стереть ее. Здесь кругооборот не осуществляется в полной мере, что находит свое отражение в диктате настоящего над прошлым; последнее оказывается подверженным всякого рода идеологическим влияниям и есть уже не история, а идеология – отношение, которое направляется на пассивный податливый объект.

B. Проблема заключается в том, что и в общем случае несоизмеримы, т.к. если B известно (например, эпоха, в которую жили физиократы, может быть изучена сравнительно глубоко при наличии доступных источниковедческих материалов), то D в принципе – нет. Но здесь мы получаем дополнительный аргумент в пользу значимости анализа исторического развития метода.

Рассмотрим С и D не отдельно друг от друга (т.к. обе – неизвестные), а именно в соотношении [14]. Это неизвестное тогда удивительным образом оказывается известным, т.к., в свою очередь, нет никаких непреодолимых препятствий к тому, чтобы величины и B нельзя было определить[15]. Но решающее значение для определения C в D имеет здесь уже не та или иная величина, а знак равенства; его можно назвать исторической способностью воображения, т.е. умением связывать прошлое и настоящее в нечто единое, непосредственно находить между ними общее. Этому умению вряд ли можно научить в школах, особенно если последние – школы не мысли, а расчета либо, наоборот, схоластического начетничества; они потому и не чувствительны к развитию метода, что это развитие осуществляется в пограничной области, которая распространяется на современность, коль скоро последняя нуждается в воспроизведении (воспитании C и его последующем превращении в элемент ряда) в новых исторических условиях.

Из сказанного непосредственно вытекает, что указанная процедура возвратного движения выявляет еще одну свою особенность: она предполагает непосредственное вмешательство исследователя в изучаемый исторический материал, доходящее до своеволия. Субъективность восприятия, вообще запрещенная в исторических источниковедческих исследованиях, восполняется здесь, во-первых, тем, что возможная ошибка должна быть отнесена на наш счет, а не на счет истории, которая в этом движении восприятия только объект; но этот объект, теряя свою объективность именно вследствие нашей заинтересованности им, преображается и приобретает нечто большее – жизнь, возможность движения и развития через воспроизведение; он растягивается в «галерею образов», но в то же время остается замкнутым в себе целым. И, во-вторых, субъективность восполняется благодаря сочетанию линий развития теоретического и практического, физиократического метода и физиократической историографии ( и B, соответственно), так что обретается более объективный критерий содержательного развития традиции. Отбрасывая одну из этих линий, мы получили бы, в конце концов, либо абстрактно-пустоватую, либо подслеповатую физиократию[16].

В свете сказанного представляется, что движение «Маркс-Рикардо», приведшее к восстановлению ряда после Маркса «Туган-Барановский – Дмитриев – Шапошников – Борткевич – (Харазов) ‑ Сраффа», было необходимым шагом к продолжению исследований, т.е. к движению «Маркс-Кенэ».

1. Физиократия в период до К. Маркса

              В литературе сложилось устойчивое мнение о том, что «немеркнущую заслугу Кенэ [формулировку «Экономической таблицы»] оценили лишь Маркс и Энгельс почти через сто лет после ее появления»[17]. В 1890-е гг. такая точка зрения была выдвинута Туган-Барановским, в 1920-е гг. – но уже без претензий на развитие метода – В. Святловским[18]. И все же в ней сегодня заключена не вся правда; было выпущено из виду политико-экономическое измерение мышления физиократов.

Из библиографии трудов, посвященных физиократии, видно, что до конца 1880-х гг. (т.н. ранний период) собственно Кенэ было посвящено сравнительно ничтожное число историографических исследований; в основном преобладали работы, связанные с деятельностью Тюрго. После отставки последнего в мае 1776 г. и издания в том же году «Богатства народов» А. Смита физиократия и как доктрина экономической политики, и как экономическая теория, быстро отошла на задний план[19]. Однако история физиократии началась с этого же момента; началась борьба ее последователей с господствующими течениями в науке, обнаруживающая тенденцию к постепенному смещению акцентов в сторону от Тюрго к Кенэ и достигшая в XIX веке своего апогея в издании "Экономических и философских трудов Кенэ" А. Онкена (1888).