Модель рынка труда

   2. Поскольку по масштабам трансформационного спада Россия превосходила страны ЦВЕ, естественно было бы ожидать, что и по масштабам незанятости она также окажется в числе "лидеров". Скажем, в Болгарии, где сокращение производства было сопоставимо с российским, в наиболее кризисные годы безработица охватывала почти четверть всей рабочей силы. Но поведение российского рынка труда было в этом отношении весьма нетипичным. Несмотря на большую глубину и продолжительность переходного кризиса, рост безработицы был выражен слабее и носил менее "взрывной" характер, растянувшись на достаточно длительный период.

   Во  всех странах ЦВЕ старт рыночных реформ ознаменовался взлетом открытой безработицы. Практически везде она быстро преодолела десятипроцентную отметку, а в ряде случаев (Болгария, Польша, Словакия) превысила 15-20%. Ситуация стабилизировалась к середине 1990-х годов, когда большинству стран ЦВЕ удалось преодолеть переходный кризис. Впрочем, и позже любые, даже не очень значительные перепады экономической конъюнктуры сразу же вызывали новое повышение безработицы.

   В России же не отмечалось каких-либо резких скачков  в динамике безработицы. Ее рост был медленным и постепенным, и лишь на шестом году рыночных реформ она перешагнула десятипроцентный рубеж, достигнув того уровня, который установился в большинстве других постсоциалистических стран уже после возобновления экономического роста. (Только Чехия и Румыния на протяжении большей части 1990-х годов демонстрировали более низкие показатели, чем Россия).

   Но  стоило российской экономике вступить в фазу оживления, как показатели безработицы стремительно пошли вниз, уменьшившись более чем в полтора раза, - с максимальной отметки 14,6%, зафиксированной в начале 1999 года, до 7,5% в середине 2002 года. Таких темпов сокращения безработицы не знала ни одна другая переходная экономика.

   Как видим, характер российской безработицы был  очень необычен для переходных экономик:

а) траектория ее изменения была сравнительно плавной, без резких скачков, вызванных разовыми выбросами на рынок труда больших  масс безработных;  
б) ее уровень никогда не достигал пиковых значений, характерных для большей части других постсоциалистических стран; 
в) с началом выхода из трансформационного кризиса ее сокращение происходило намного быстрее, чем в остальных переходных экономиках; 
г) и, наконец, если судить о текущей ситуации на рынке труда по более высокому из двух показателей - уровню либо общей, либо регистрируемой безработицы, то окажется, что Россия с ее контингентом безработных 7-8% входит сейчас вместе с Венгрией и Чехией в тройку наиболее благополучных экономик переходного типа.

   3. Необычная черта российского рынка труда - резкое сокращение продолжительности рабочего времени. На протяжении первой половины 1990-х годов среднее количество рабочих дней, отработанных рабочими в промышленности, сократилось почти на месяц. Такого не знала ни одна из стран Центральной и Восточной Европы, где показатели рабочего времени оставалась достаточно стабильными, мало изменившись по сравнению с дореформенным периодом. И, хотя со второй половины 1990-х годов продолжительность труда в российской экономике начала постепенно увеличиваться, она до сих пор не вернулась к своим исходным значениям.

   Не  менее важно, что в показателях  рабочего времени прослеживалась сильная  дифференциация. Отклонения от стандартной  продолжительности рабочей недели, причем не только в меньшую, но и  в большую сторону, встречались  повсеместно. Так, около 15% всех занятых  трудились дольше стандартных 40 часов  в неделю. Можно утверждать, что  с точки зрения изменений в продолжительности рабочего времени российский рынок труда демонстрировал нетипично высокую эластичность.

   4. По официальным данным, снижение реальной оплаты труда в России за период 1991-2000 годов составило около 60%. Хотя по многим причинам эта оценка представляется завышенной, сам факт драматического снижения заработной платы не подлежит сомнению.

   В российских условиях гибкость заработной платы  обеспечивалась несколькими факторами. Отсутствие обязательной индексации вело к тому, что в периоды высокой инфляции сокращение реального уровня оплаты труда легко достигалось с помощью неповышения номинальных ставок заработной платы или их повышения в меньшей пропорции, чем рост цен. Причем основные "провалы" приходились на периоды острых макроэкономических потрясений и резкого ускорения инфляции, когда темпы роста цен далеко отрывались от темпов роста заработной платы. Весомую долю в оплате труда (порядка 15-20%) составляли премии и другие поощрительные выплаты, которые предоставлялись по решению руководства предприятий. Оно могло по своему усмотрению полностью или частично лишать таких доплат определенные группы работников. Еще одним, крайним способом снижения реальной заработной платы служили систематические задержки в ее выплате (обычно этот механизм выходил на первый план в периоды снижавшейся инфляции). Наконец, чрезвычайно высокая пластичность была характерна для скрытой оплаты труда, которая, как правило, первой реагировала на любые перепады рыночной конъюнктуры.

   Однако  другие переходные экономики также  испытали значительное падение трудовых доходов населения. Хотя в большинстве из них оно оказалось менее внушительным, чем в России (как правило, в пределах 30-35%), в некоторых случаях его масштабы были сопоставимы с российскими. Например, в Болгарии реальная заработная плата сократилась по сравнению с дореформенным периодом более чем вдвое.

   Специфика российского опыта проступает ярче, если перейти от динамики "потребительской" (дефлированной по индексу потребительских цен) к динамике "производственной" (дефлированной по индексу цен производства) заработной платы, от величины которой, в конечном счете, и зависит спрос на труд. Практически во всех странах ЦВЕ реальная "производственная" заработная плата увеличилась по сравнению с дореформенным уровнем, причем в некоторых из них весьма ощутимо - на 20-30%. Постепенное удорожание рабочей силы не могло не подрывать спрос на нее, способствуя консервации устойчиво высокой безработицы.

   В то же время в российской экономике  на протяжении большей части 1990-х  годов цены производства росли быстрее  потребительских цен и, следовательно, с точки зрения работодателей падение реальной заработной платы было даже глубже, чем с точки зрения работников. В противоположность странам ЦВЕ в России "производственная" реальная заработная плата не обнаруживала тенденции к возвращению на дореформенный уровень: сокращение цены труда для производителей имело устойчивый характер. Прогрессирующее удешевление рабочей силы позволяло поддерживать спрос на нее на более высокой отметке, предотвращая тем самым резкий всплеск открытой безработицы.

   5. Во всех бывших социалистических странах смена экономического режима была сопряжена с усилением неравенства в распределении трудовых доходов. Однако в странах ЦВЕ оно так и осталось достаточно умеренным. В России же углубление дифференциации в заработках было исключительно резким: если в 1991 году значение коэффициента Джини равнялось 0,32, то к концу 1990-х годов - уже 0,45. В настоящее время по этому показателю Россия в полтора-два раза опережает страны ЦВЕ. Отсюда следует, что в российской экономике не только средний уровень оплаты труда, но и структура относительных ставок заработной платы была чрезвычайно подвижной и гибкой.

   6. На протяжении всего переходного периода в российской экономике происходил интенсивный оборот рабочей силы. Коэффициент валового оборота, определяемый как сумма коэффициентов найма и выбытия, достигал 43-55% для всей экономики и 45-60% для промышленности, что свидетельствует о ежегодном крупномасштабном "перетряхивании" занятого персонала.

   По  темпам движения рабочей силы Россия заметно превосходила подавляющее большинство стран ЦВЕ, причем достигалось это не только и не столько за счет большей активности выбытия, сколько за счет большей активности приемов на работу. Применительно к условиям глубокого экономического кризиса это выглядит весьма неожиданно. В других переходных экономиках интенсивность найма с началом рыночных реформ, как правило, резко снижалась. В России же найм продолжал поддерживаться на устойчиво высокой отметке, что составляло одну из наиболее парадоксальных характеристик российского рынка труда. Судя по всему, нанимая новых работников, предприятия не слишком опасались, что потом не смогут от них освободиться. Ведь если бы освобождение от нанятых работников требовало значительных затрат и длительного времени, предприятия проявляли бы куда большую сдержанность и осмотрительность при их привлечении.

   Другая, не менее парадоксальная черта - доминирование  практики добровольных увольнений. В странах ЦВЕ основная часть выбытий приходилась на вынужденные увольнения. Ситуация на российском рынке труда была иной. Увольнения по инициативе работодателей так и не получили на нем заметного распространения. Высвобожденные работники составляли не более 1-2,5% от среднесписочной численности персонала, или 4-10% - от общего числа выбывших. Преобладали увольнения по собственному желанию, достигавшие 16-20% от среднесписочной численности, или 65-74% - от общего числа выбывших. Даже с учетом возможной маскировки части вынужденных увольнений под добровольные, трудно усомниться, что подавляющую часть покидавших предприятия работников составляли те, кто делали это по собственной инициативе.

   7. "Визитной карточкой" российского рынка труда стали разнообразные нестандартные способы адаптации: работа в режиме неполного рабочего времени и вынужденные административные отпуска, вторичная занятость и занятость в неформальном секторе, задержки заработной платы и теневая оплата труда. Эти приспособительные механизмы были спонтанно выработаны самими рыночными агентами с тем, чтобы оперативно реагировать на неожиданные изменения экономической и институциональной среды. Как правило, именно с помощью этих механизмов агенты решали текущие проблемы на начальном этапе их возникновения, тогда как более устоявшиеся формы адаптации вырабатывались позже, благодаря чему она принимала менее острый характер.

   Нестандартность в данном случае не означает, что  такие приспособительные механизмы следует считать абсолютно уникальными. Конечно же, в различных модификациях и комбинациях они встречались и в других переходных экономиках. Однако нигде их размах и разнообразие не были столь значительными, концентрация столь плотной, а укорененность столь глубокой, как в России.

   В результате с определенного момента такие  способы адаптации стали восприниматься как повседневная рутина, общепринятая практика, норма трудовых отношений. И это не случайно. Ведь в отдельные годы почти четверть персонала российских крупных и средних предприятий переводилась на сокращенное рабочее время или отправлялась в административные отпуска; 10-15% занятых имели, по данным различных источников, дополнительные подработки; неформальной трудовой деятельностью (вне сектора предприятий и организаций) был занят почти каждый пятый работник; в пиковые годы задержки заработной платы охватывали три четверти всего работающего населения страны; неофициальная заработная плата, по оценкам Госкомстата России, достигала 40% от официальной.

   Все эти  нестандартные механизмы объединяла одна важная общая черта - их неформальный или полуформальный характер. Обычно они действовали либо в обход законов и других формальных ограничений, либо вопреки им. Несвоевременная и скрытая оплата труда, неполная и вторичная занятость вели к персонификации отношений между работниками и работодателями, вследствие чего явные трудовые контракты уступали место неявным.

   8. Учитывая те потрясения, которые пришлось пережить российской экономике в 1990-е годы, естественно было бы ожидать волны острых и затяжных трудовых конфликтов. Но, как ни странно, забастовочная активность поддерживалась на относительно невысокой отметке. В первой половине 1990-х годов потери от забастовок в расчете на тысячу занятых составляли от 3 до 25 рабочих дней, во второй половине число потерянных рабочих дней увеличилось до 45-84, но к концу десятилетия вновь упало до трех дней. По международным стандартам этот уровень достаточно умеренный. Например, в странах Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) в 1985-1992 годы потери от забастовок достигали в среднем 340 дней в расчете на тысячу занятых. И хотя в большинстве стран ЦВЕ забастовочная активность также была невысокой, в некоторых из них она заметно превосходила российские показатели (так, в Польше в 1992 году было потеряно 230 дней в расчете на тысячу занятых). К тому же большинство российских забастовок носило откровенно демонстрационный характер и длилось не более двух-трех дней.

   Таким образом, реальное функционирование российского  рынка труда характеризовалось  относительно небольшими потерями в  занятости и умеренной безработицей, гибким рабочим временем и сверх гибкой заработной платой, интенсивным оборотом рабочей силы и повсеместным распространением нестандартных форм трудовых отношений, и, наконец, невысокой забастовочной активностью. В результате он оказался хорошо приспособлен к амортизации многочисленных негативных шоков, которыми сопровождался процесс системной трансформации. Приспособление к ним осуществлялось, прежде всего, за счет изменения цены труда и его продолжительности и лишь в весьма ограниченной степени - за счет изменений в занятости.

   В свое время это дало основание Ричарду  Лэйарду охарактеризовать российскую модель рынка труда как "мечту любого экономиста-неоклассика".⁴                                                   

                                                        Заключение 

   Одним из четырех основных факторов производства является труд, под которым в экономической теории понимают вклад в процесс производства, делаемый людьми в виде расходования физической и умственной энергии.