Существует ли язык животных?

Дуэйн Румбо  и Эмили Сью Сэвидж-Румбо позже  проводили опыты с группой  обезьян в Йерксовском Приматологическом  Центре штата Джорджия. В первых опытах (сейчас колония антропоидов  разрослась) участвовали 5 особей Pan troglodytes (Лана, Остин, Шерман, Панпанзи и Меркюри) и 5 карликовых шимпанзе-бонобо Pan paniscus (Матата, Кэнзи, Мулика, Панбаниша, Тамули). Они общались с помощью раскладной клавиатуры, с набором символов на йеркише, и это средство общения  брали с собой на прогулки, укладывая  в детские рюкзачки. Бонобо обнаружили настолько значительные успехи, что  свою книгу о Кэнзи Сэвидж-Румбо  и Левин назвали: “Кэнзи: обезьяна на грани человеческого сознания”.

Бонобо использовали до 400 знаков и обнаруживали незаурядные  творческие способности. Самый способный  из них – Кэнзи – мог употреблять  символы “бескорыстно”, без предварительного обучения, усваивая их из контекста  общения, как это делают маленькие  дети. Например, он нажимал лексиграмму  “мяч” и подталкивал руку человека к мячу или же сам брал мяч в  руки и играл им. Нажав на лексиграмму  “одеяло”, Кэнзи начинал играть в прятки, надевая одеяло на голову. Поедая яблоко или дыню, он подходил к клавиатуре и нажимал клавишу “яблоко” или “дыня”, то есть комментировал ситуацию и называл предметы, а не просил их.

Кроме шимпанзе, в проектах “говорящие обезьяны”  участвуют и другие антропоиды. Орангутан  Чантек использовал до 150 знаков ASL . Он, в частности, адекватно употреблял слова “плохо” и “хорошо” (Miles, 1993). Язык жестов использует и горилла  Коко, милейшее животное, которое рядом  со своей миниатюрной воспитательницей и исследовательницей – белокурой  Франсин Паттерсон смотрится  как настоящий Кинг-Конг. В проекте  “говорящие гориллы”, который стартовал  в 1976 г. на острове Мауи (штат Гавайи), принимали участие две обезьяны, Коко и Мишель. Коко родилась в зоопарке Сан-Франциско, и была воспитана  Паттерсон с младенческого возраста. Родина Мишеля – Камерун (Африка), он был приобретен в трехлетнем возрасте. Гориллы росли вместе и были очень  привязаны друг к другу. В 2000 г. Мишель внезапно умер от сердечного приступа. Он был вполне говорящей обезьяной  и употреблял около 500 жестовых слов. Коко – самая известная среди  людей горилла – сотрудничает с исследователями до сих пор. Жесты она использует несколько  замедленно, смотрит при этом грустно  и вообще выглядит меланхолично, что  усиливает эффект от употребляемых  гориллой шуток и метафор. Например, длинную трубу она однажды  назвала “слон”, и затем пояснила: “хобот”. Зебру Коко называла “белый тигр”. Еще в детстве Коко использовала 375 “слов” и 645 “языковых моделей”. Сейчас в ее словаре более 1000 “слов”.

По мнению антрополога  Дж. Лейбера, большинство исследователей, работающих с “говорящими обезьянами”, разделились на два лагеря, которым  не мешало бы научиться договариваться не только с обезьянами, но и между  собой. Одни относятся к обезьянам  как к собственным детям, другие (например, Террейс) – как к объектам исследования. Соответственно представители  первого “лагеря” считают, что обезьяны овладели полным аналогом человеческого  языка. Так, по мнению Паттерсон, язык больше не является прерогативой человека. В  том же плане высказывался и Румбо: “ни использование орудий, ни язык больше не разделяют человека и животных”. Их противники считают, что животные просто научились эффективно выпрашивать  пищу и иные жизненные блага, а  сравнивать язык, который они используют при этом, с человеческим языком – все равно, что ставить на одну доску, скажем, китайский язык и сигналы светофора. Есть и “промежуточные”  мнения, заключающиеся в том, что  антропоиды овладели усеченным вариантом  человеческого языка, лишенным многих его ключевых свойств.

На многие скептические возражения в последние годы нашлись  ответы, основанные на дополнительных сериях экспериментов. Специальные  опыты показали, что шимпанзе не просто обучаются манипулировать символами, подобно тому, как цирковые животные научаются тому, что им следует  делать в ответ на сигналы дрессировщика, а понимают смысл знаков. Часть  экспериментов была организована так, что сами экспериментаторы не знали  ответа на вопрос, предлагаемый обезьяне: она должна была называть объекты, показываемые на слайде, делая соответствующий  знак находящемуся рядом человеку, который не видел этого слайда. Второй экспериментатор видел жесты  обезьяны, тогда как сама обезьяна его не видела, при этом экспериментатор  не видел слайдов. В этой ситуации Уошо дала правильные ответы на 92 из 128 вопросов.

Исследователи пришли к выводу о том, что языковые символы, которые усваивают обезьяны, основаны на формировании внутренних представлений о соответствующих  им предметах. Шимпанзе обучили названиям  нескольких предметов так, как они  звучат по-английски, то есть на слух. Затем  обезьяны в отсутствие обозначаемых предметов усвоили знаки ASL, соответствующие  этим словам. Когда им предъявили новые  предметы соответствующих категорий, они правильно использовали знаки.

В качестве одного из существенных отличий между процессами освоения языка молодыми обезьянами по сравнению с детьми указывалось  то, что обезьяна, в отличие от ребенка, не “спрашивает” как называется предмет, показывая на него воспитателю, поэтому в развитии языковых способностей животного отсутствует так называемый “лексический взрыв”, характерный  для ребенка в возрасте около 2-х лет. Сэвидж-Румбо объясняет  это не отсутствием у животных соответствующих способностей, а  спецификой проведения большинства  опытов, когда обезьяны изначально обучались так, чтобы получать вознаграждение. Действительно, трудно представить  себе мать, которая бы вознаграждала  своего ребенка конфеткой за верно  произнесенное слово.

Правда, уже в  ранних опытах иногда обезьяны называли предметы сами, спонтанно, как это  делают маленькие дети, видя знакомый предмет или слыша знакомые звуки. Например, и Hим, и Уошо делали знак собаки, когда видели живую собаку или  ее изображение или когда слышали  собачий лай. Выше были приведены  и другие примеры “бескорыстного называния” предметов. Впоследствии были использованы методики, благодаря которым  шимпанзе научились использовать знаки  для обозначения предметов в  самых разнообразных ситуациях  без команды экспериментатора, в  том числе и общаясь друг с  другом. Принципиальное значение имеет  тот факт, что они применяли  знаки в отношении отсутствующих  предметов. Так, в ситуации двойного слепого эксперимента шимпанзе видели пять предметов для выбора. Затем  в соседней комнате, уже не видя предметов, они осуществляли выбор предмета, нажимая на соответствующую клавишу  компьютера, возвращались в первую комнату и брали названный  ими предмет. Такие результаты говорят  о способности антропоидов к  истинному “наименованию” (naming) предметов, которая основана на формировании внутренних представлений.

Многие исследователи  склоняются к тому, что знаковые системы, которыми овладели приматы, отвечают всем критериям таблицы Хоккета.

Шимпанзе оказались  в состоянии комбинировать слова  для обозначения новых понятий, что в таблице Хоккета соответствует  продуктивности. Например, Уошо начала, к удивлению своих воспитателей, комбинировать слова уже тогда, когда знала их всего 8–10. Она  употребляла слова “candy drink” (“конфета-питье”) для обозначения арбуза, и “water bird” (вода-птица) для обозначения  лебедя. Настойчивые просьбы Уошо дать ей “камень-ягоду” означали, как  оказалось, американский орех. Когда  другой обезьяне – Люси показывали разную пищу – овощи, фрукты и т.д., для большинства из них она  знала категориальные жесты, такие  как “овощ”, “фрукт”, “напиток”. Когда ее просили назвать какие-либо продукты (“что это?”), она образовывала иногда такие сочетания жестов, которые  заставляли по-новому посмотреть на ее представления о вещах. Сельдерей  она называла “пищей-трубкой”, арбуз  – “фруктом-напитком”, редиску  – “пищей – ай больно”. Лана обозначала огурец “бананом, который зеленый”, а апельсин – “яблоком, которое оранжевое”.

Обезьянам оказались  доступны переносы значений знака , иногда довольно тонкие. Так, Уошо назвала  служителя, долго не дававшего ей пить, “грязный Джек”, и это слово  явно было употреблено не в смысле “запачканный”, а как ругательство; шимпанзе называли также бродячего  кота “грязным котом”, а гиббонов –  “грязными обезьянами”. Горилла  Коко называла свою тренершу “Пенни –  сортирный грязный дьявол”.

Из опытов с  Сарой следует множество примеров произвольности символов. Например, ей показывают яблоко и просят обозначить его одним из доступных ей пластиковых  значков и выбрать из них значки, соответствующие двум альтернативам: красное или зеленое, круглое  или квадратное. Ни один из значков  не имел ничего общего ни с квадратным, ни с красным. Яблоко обозначалось синим  треугольником.

Обезьяны оказались  не только способными к образованию  сложных ассоциативных цепочек, но и овладели одним из ключевых свойств человеческих языков – пеpемещаемостью: способностью сообщать о событиях, не находящихся в поле зрения и  не совпадающих по времени с моментом, когда ведется рассказ. Именно это  свойство позволяет нам накапливать  жизненный опыт.

Одно из первых наблюдений в этом плане касается Люси: когда ее разлучили с любимой  собакой, которую понадобилось лечить, она постоянно повторяла ее имя  и что той больно. Коко, когда  ей показывали картинку с изображением ванной комнаты, говорила: “Здесь я  плачу”.

С Уошо были проведены  специальные опыты. Чтобы обучить  ее знаку “нет”, Гаpднеpы просигналили ей, что снаружи ходит большая  собака, которая хочет ее съесть. Через некоторое время обезьяне предложили погулять, и она, всегда ранее с восторгом принимавшая  такое предложение, на этот раз отказалась. Единственной причиной могло быть воспоминание о собаке, причем образ собаки приобрел дополнительный признак “быть снаружи”. Он стал посредником между образами “прогуляться” и “собака” .

На базе перемещаемости, как считают лингвисты, и возникла грамматика, как некая структура, способствующая поддержанию и организации  процессов мышления таким образом, чтобы освободить людей от гнета  сиюминутности. Для этого должна быть определена структура предложения, в котором соответствующим образом  организованы такие сложные категории  как определение, субъект действия, место действия, действующее лицо, объект действия.

Большая доля усилий Гаpднеpов, их коллег и последователей была направлена на выяснение грамматической организации предложений, продуцируемых  шимпанзе. Так, Уошо, обращаясь к  людям с просьбой выпустить ее из вольеры, обнять, пощекотать, в 90% случаев  ставила местоимение “ты” перед  “я” (“ты щекотать я” ). Описывая картинки, предъявляемые в сходных тестах маленьким детям, обезьяны почти  никогда не ошибались в порядке  слов, обозначающих субъект и объект действия (“кошка кусать собака” или  “собака кусать кошка”). 

Что касается культурной преемственности, то здесь наибольший вклад внесли проекты Гарднеров  и Фаутса. Четверо молодых шимпанзе, освоивших ASL, адресовали эти знаки  не только людям, но и друг другу, кошкам, собакам, игрушкам и даже деревьям. Самым эффектным результатом  являются успехи, достигнутые приемным сыном Уошо – Лулисом. Фаутс приобрел его в возрасте 10 месяцев, а впоследствии его и Уошо познакомили с Даром, Моджей и Тату. Фаутс и его сотрудники умышленно не употребляли в присутствии  шимпанзенка жестов языка ASL, за исключением  семи вопросительных жестов, означавших “какой”, “кто” и “что”. Ни один человек не учил Лулиса жестам. Тем  не менее, только благодаря наблюдению и подражанию, он выучил в течение 5 лет более 50 знаков. Исследователям трижды удалось наблюдать, как Уошо обучала знакам своего приемного  сына, шимпанзенка Лулиса.

Если рассматривать  все результаты, достигнутые “говорящими  обезьянами” с помощью различных  методик, можно узнать о высших психических  функциях животных неизмеримо больше, чем 30 лет назад, когда никто еще  не вступал в столь эффективный  диалог с животными.

Ошибки, которые  совершала Уошо, давали Гарднерам  даже больше интересного материала, чем ее правильные ответы. Например, когда Уошо спрашивали, указывая на гребень, как называется этот предмет, она жестом вполне могла изобразить щетку, но вряд ли когда-нибудь изобразила бы тарелку. Однако, жест, изображающий тарелку, мог ошибочно использоваться Уошо для обозначения вазы или  даже чашки. Иными словами, Уошо могла  четко классифицировать предметы по категориям. Молодые шимпанзе, с  которыми Гарднеры работали в своем  втором исследовании, однозначно относили множество пород собак к категории  “собака”, различные виды цветов –  к категории “цветок”, разных насекомых  – к единственной известной им категории “жук” и т.п. Автомобили (на фотографиях или игрушечные) шимпанзе чаще относили к одушевленным, чем к неодушевленным предметам. О высоко развитой способности к  абстрагированию и генерализации  говорят и такие примеры: Лана употребляла слово “это” для  предметов, названия которых она  не знала. Уошо и другие шимпанзе были способны обобщать употребление жестов, перенося их в новые ситуации: например, знак “открывать”, выученный в применении к дверям – применительно к  сосудам, холодильнику, водопроводному крану.

Хотя далеко не все психологи, лингвисты и  антропологи безоговорочно признали в лице Уошо примата, владеющего языком, сама обезьяна, нимало не сомневаясь, причисляла себя к людскому роду, а других шимпанзе называла “черными тварями”. Человеком  считала себя и Вики, которая, хотя и не была обучена жестовому языку, понимала множество обращенных к  ней просьб и умела классифицировать. Однажды, когда перед ней поставили  задачу отделить фотографии людей от фотографий животных, свое изображение  она уверенно поместила к изображениям людей, положив его поверх портрета Элеоноpы Pузвельт, но когда ей дали фотографию ее волосатого и голого отца, она отбросила ее к слонам и лошадям.