Существует ли язык животных?

Существовали, однако, и скептические интерпретации: тревожные  крики могут служить просто сигналами  общей готовности, заставляющими  животных оглядываться, и если они  видят хищника, они реагируют  на увиденное, а не на услышанное. Возможно и то, что крики обезьян –  это не символы разных хищников, а выражение относительной интенсивности  испуга, вызываемого леопардами, орлами и змеями. В таком случае аналогия между криками веpветок и человеческими  словами оказывается еще более  отдаленной.

Эти гипотезы были проверены американскими экспериментаторами Чини и Сифартом. Обезьянам транслировали  различные записанные на магнитофон сигналы – естественно, в отсутствие хищников, так что животные реагировали  только на услышанное, а не на увиденное. Для того чтобы проверить, не отражают ли они степень испуга или возбуждения, изменяли записи, делая их длиннее  или короче, громче или тише. Результаты говорили о том, что крики тревоги  функционируют именно как семантические  сигналы.

Являются ли акустические сигналы обезьян выученными или врожденными? Выяснилось, что  животные от рождения обладают некими акустическими “болванками”, которые  потом совершенствуются в процессе подражания взрослым. “Крик орла”  – это уточненный сигнал, соответствующий  некой опасности в небе, который  детеныши в раннем возрасте издают при виде крупных, но безопасных птиц, парящих над головой. В процессе развития меняются как реакции детенышей (они начинают реагировать только на хищных опасных птиц), так и  сам характер вокализации.

Опыты с использованием моделей, изображающих хищников, позволяют  предположить, что сигналы, обозначающие разные опасные ситуации, есть у  разных видов животных. В частности, поведение домашних кур исследовалось  путем записи и проигрывания сигналов. Обнаружилось три типа сигналов: “обозначение”  двух типов хищников (наземного и  воздушного) и сигнал привлечения  к пище. “Пищевой” сигнал, который  издают петухи, видоизменяется в зависимости  от качества и количества пищи, а  также от численности куриной  аудитории (Marler et al., 1986; Evans, Evans, 1999).

Для некоторых  видов птиц и млекопитающих в  подобных опытах были получены отрицательные  результаты. Для понимания того, как могут формироваться категориальные сигналы в процессе эволюции, значительный интерес представляют исследования, выполненные на группах близкородственных  видов. Например, оказалось, что калифорнийские суслики Spermophlilus beecheyi издают специфический  свист в ответ на появление  опасности с воздуха и щебет  в ответ на угрозу со стороны наземного  хищника (Leger et al., 1980). В то же время  суслики другого вида – S. beldingi используют менее специфичные сигналы. Они  издают свист, замечая быстро движущегося  хищника, от которого исходит непосредственная угроза, и трели – если потенциальный  агрессор далеко и движется медленно, однако при этом они не “различают”  наземных и надземных хищников, когда  издают свои сигналы. Похоже, что у  разных видов сусликов существуют варианты от неспецифического континуума вокализаций  до четко выраженных специфических  сигналов, соответствующих разным видам  опасности (Slobodchkikoff et al., 1991). Подобные результаты были получены и при исследовании близких видов белок (Green, Meagher, 1998).

Хотя значения некоторых “слов” в коммуникации животных удалось расшифровать, большинство  авторов не спешат приписать наличие  естественной языковой системы даже таким высоко социальным животным как  приматы и дельфины. Не случайно свою программную лекцию, прочитанную  в 1998 г. в Кембридже, Чини и Сифард назвали “Почему у животных нет  языка?”. Исследователи обращают внимание на то, что хотя в системе коммуникации некоторых видов есть отдельные  сигналы для обозначения отдельных  предметов и явлений (хищники, еда, опасность и т.п.), но никто не наблюдал ни появления новых обозначений, ни комбинации известных в какое-либо новое сочетание.

Случаи успешной расшифровки отдельных сигналов можно объяснить тем, что речь идет о сравнительно четко выраженных отдельных сигналах (элементы пчелиного  танца, крики обезьян), соответствующих  явно выраженным ситуациям (поиск точки  в пространстве, появление орла в  небе или змеи в траве). Эти ситуации могут служить ключом при расшифровке  “слов” в коммуникации животных.

Набор сигналов, которые удалось выявить в  многочисленных наблюдениях и экспериментах, весьма ограничен. Не обнаружено, скажем, сигналов, обозначающих родственную  принадлежность (“мать”, “детеныш”) или сигналов, которые обозначали бы иерархическое положение особи  в группе, и так далее. Это может  означать либо ограниченность методов, либо реальное отсутствие существенного  разнообразия семантических “ярлыков”  в коммуникации животных.

Дело в том, что в большинстве случаев  этологи, пытаясь расшифровать, например, сложнейшие акустические сигналы дельфинов  или волков, или быстрые движения “языка жестов” муравьев, находятся  в том же положении, что и лингвисты, имеющие в своем распоряжении отрывки рукописей на неизвестном  языке, при полном отсутствии ключа. Если ситуации можно смоделировать  в эксперименте, заставляя животных решать определенную задачу, требующую  непременного использования коммуникации, то сами сигналы либо не поддаются  фиксации, либо крайне неудобны для  классификации.

Представим, что  мы наблюдаем действия японцев во время чайной церемонии и пытаемся по произносимым словам и совершаемым  действиям составить русско-японский словарь. При этом наблюдатель не понимает смысла большинства действий, не знает, где начинаются и кончаются  слоги и фразы, одно и то же слово, произносимое разными лицами, может  воспринимать как разные слова и, наоборот, несколько слов принимать  за одно. По-видимому, из таких наблюдений составить словарь невозможно. Естественно, при “общении” с животными  возможности расшифровки сигналов представляются еще более ограниченными. Потенциальные возможности языкового  поведения животных выявляются в  прямом диалоге с ними, который  стал возможным с использованием специально разработанных языков-посредников. 

Языки-посредники: возможность диалога

Это поистине революционное  направление в этологии и психолингвистике ведет начало с замечательных  экспериментов Алена и Беатрис  Гаpднеpов, обучивших шимпанзе американскому  варианту жестового языка глухонемых (ASL – American Sign Language).

Эксперименты  Гарднеров имеют некоторую предысторию. Еще в 17 веке путешественник Самюэль  Пепис сделал запись в своем путевом  дневнике об обезьяне, называемой им бабуином, которая могла бы не только хорошо понимать английский язык, но и научиться  изъясняться жестами. Идея научить  шимпанзе изъясняться с помощью  языка глухонемых людей была подана в начале 1920-х годов Р. Йерксом  из первого Приматологического центра в США. В 1930-е годы Дж. Вольф вступил  с шимпанзе в некое подобие  диалога с помощью пластиковых  жетонов. По одной из интерпретаций  Вольфа, жетоны могли служить для  обезьян подобием символов. Опыты  проводились с шестью шимпанзе. Первоначально  животные были приучены получать за решение  задач двукратную награду: жетоны, которые  можно было, опустив в автомат, обменять на корм и воду. В ходе дальнейших опытов обезьян научали различать  “покупательную ценность” жетонов: например, синий жетон влек за собой  появление в миске двух плодов, белый давал только один плод. За черный жетон можно было получить пищу, за желтый – воду. В следующих  опытах синий жетон давал право  возвращаться в жилую клетку, желтый – играть с воспитателем. Если в  клетке появлялась, например, крыса, которой  шимпанзе боялись, они бросали все  занятия, хватали синий жетон, опускали его в “правильное” отверстие  автомата и взбирались на экспериментатора, чтобы он взял их домой. В начале 1960-х годов “жетонный язык”  был успешно использован в  работах А.И. Счастного и Л.А. Фирсова. В обмен на жетоны шимпанзе могли  получить пищу, воду или игрушки.

В 1950 г. была опубликована работа Л.И. Улановой, в которой она  описала результаты своих попыток  научить макака подавать условные знаки, сигнализирующие о потребности  в различных видах твердой  и жидкой пищи: ореха, яблока, хлеба, земляники, редиса, молока, кофе, чая. Обезьяну приучили складывать пальцы рук определенным образом. Формируя каждый тип знака, обезьяну сначала тренировали протягивать  руки к экспериментатору при виде протягиваемой пищи, но брать пищу позволялось лишь после определенного  складывания рук. На формирование каждого  знака приходилось от 152 до 576 повторений. Лучше всего удалось сформировать знаки, соответствующие просьбам дать хлеб и яблоко.

Первая ученица  Гарднеров, шимпанзе Уошо, появилась  у них в 1966 г. В течение четырех  лет она освоила 132 жестовых знака  и самостоятельно научилась их комбинировать  в цепочки из 2–5 слов. Первые такие  комбинации касались самых жизненно важных для обезьяны вещей: “Дай сладкий” и “Подойди открой”. Позднее Гарднеры передали Уошо Р. Фаутсу для работы в Приматологическом институте  в Оклахоме, а их следующий проект был связан с другой работой, в  которой четыре шимпанзенка росли  в лаборатории и общались с  людьми, хорошо владевшими языком жестов. В этих условиях обезьяны обучались  гораздо быстрее. 

Успех “проекта Уошо” вызвал большой интерес  исследователей и многие из них стали  дома и в лаборатории обучать  молодых шимпанзе языку ASL. Так, шимпанзе Люси 10 лет прожила в семье  психоаналитика Мориса Темерлина и  его жены Джейн. Свои первые уроки  она начала получать у Фаутса, когда  ей было 4 года. В то время Фаутс  разъезжал по окрестностям штата  Оклахома и частным образом обучал несколько шимпанзе, воспитывавшихся  в семьях ученых. Воспитывая одну из них, Элли, он обнаружил способность  шимпанзе “переводить” названия предметов  с английского на ASL и доказал  это в ряде специальных опытов. В настоящее время Уошо, которой  уже более 30 лет, ее приемный сын  Лулис и еще три шимпанзе живут  и работают под руководством Фаутса в Институте коммуникации шимпанзе и человека в Вашингтоне. Фаутс  обобщил свои многолетние исследования в книге “Ближайший из родственников”, с подзаголовком: “Уроки шимпанзе о  том, кто мы такие”.

Дэвид и Энн  Примэки приступили к работе с  рожденной на воле шимпанзе Сарой  в тот же год, что и Гарднеры. Они впервые разработали искусственный  язык, прообразом которого, возможно, служил “жетонный язык”, используемый Вольфом. С Сарой общались с помощью  набора различных по цвету, размерам, форме, текстуре кусочков пластика. Их обратная сторона была металлической, так что они могли удерживаться на магнитной доске. Каждый кусочек  выполнял функцию отдельного слова.

С помощью этих пластиковых символов Саре задавали вопросы, а она отвечала на них, выбирая  нужные кусочки пластика и размещая их на доске в определенном порядке  сверху вниз (обезьяна сама выбрала  такой способ строить предложения). Главное, что по своей форме эти  жетоны никак не напоминали те вещи, которые они символизировали. Например, был знак “яблока” (синий треугольник) и знак “фрукт вообще”. Среди них  были и знаки, обозначающие совершенно абстрактные понятия, такие как, например, знак “просьбы”, знак условия (“если – то”), знак отрицания, знак, обозначающий понятие “называется” и т.п., так что в целом запись на доске часто походила на маленькую  компьютерную программу. Саpа освоила 120 символов, причем в основном по собственной  инициативе. Она могла выполнять  команды и отвечать на вопросы, используя  комбинации из нескольких символов.

Дуэйн Румбо  и его коллеги по Йерксовскому приматологическому центру (Атланта, штат Джорджия) разработали управляемую  компьютером экспериментальную  программу для изучения способностей к освоению языка у двухлетней шимпанзе Ланы. Она обучилась пользоваться клавишами на панели. На каждой клавише (первоначально их было 25) имелась  лексиграмма на йеркише (так называли язык, который осваивала Лана). Она  сама научилась составлять “фразы”  на дисплее и стирать те, в которых  имелись ошибки. Если порядок слов в ее просьбе был правильным, то машина выдавала ей напитки, кусочки  банана, музыку, фильмы. Однако машина оказалась бессильной, когда однажды  ночью Лана попросила: “Машина пожалуйста пощекочи Лану точка”. Лана адекватно  употребляла слово “нет”, когда  хотела выразить протест, например, если кто-то в ее присутствии пил кока-колу, а ей это было недоступно. 
 

Герберт Террейс  в свое время скептически отнесся  к “говорящим” Уошо, Саре и Лане. Он считал, что в данных опытах демонстрируются  не более чем результаты блестящей  дрессировки и сравнивал шимпанзе, использующих знаки, с дрессированными  голубями, которые должны были клевать  кнопки разных цветов в определенном порядке. Своего шимпанзе он назвал Ним  Шимпски, в честь известного американского  психолингвиста Ноама Хомски, также  являющегося убежденным противником  трактовки опытов с “говорящими  шимпанзе” в плане использования  ими полноценного языка. Ним обучался ASL, как и Уошо, но он учил знаки  самопроизвольно, и только те, которые  были для него жизненно важны. Так, он употреблял слова “Dirty” (грязь), когда  ему нужно было воспользоваться  туалетом, “Sleep” (спать), когда ему  было скучно и хотелось сменить обстановку, “Bite” и “Angry” (“кусать” и “сердитый”), когда он не мог направить свою агрессию непосредственно на воспитателя. Террейс отметил, что, в отличие  от Уошо, Ним не комбинировал слова. Кроме того, он при общении со своими тренерами прерывал их значительно  чаще, чем маленькие дети прерывают  своих родителей. Террейс проанализировал 20 тысяч “высказываний” Нима, больше половины которых состояло из двух “слов”. Из последовательностей, содержащих слово “more” (больше) в 78% “more” было верно поставлено впереди (например, “more drink”). Однако с возрастом в  высказываниях Нима число имитаций возрастало, тогда как у детей  бывает как раз наоборот.

Все же в итоге  Террейс признал, что его скептицизм был не совсем обоснованными, а различия в результатах по сравнению, например, с Уошо, объяснялись “не совсем идеальными условиями”, предоставленными Ниму. В особенности один случай с Нимом поколебал представления  Террейса о знаковом поведении шимпанзе как о чисто утилитарном. Во время  автомобильной прогулки Ним заметил, как водитель стоящего неподалеку автобуса налил себе из термоса кофе и выпил  его. В этот момент Ним сделал жест “пить”. Вернувшись домой, экспериментатор  предложил Ниму все имеющиеся  виды жидкости, но обезьяна пить отказалась. Сигналом “пить” на прогулке он прокомментировал наблюдаемую ситуацию.