Сметрть с точки зрения философии

Тем, кому лень заниматься медитацией а-ля Рамана Махарши, французский врач и писатель Андрэ Рюэллан рекомендует более простой рецепт -- бегать трусцой по кладбищу для превентивной адаптации. По его мнению, люди в наше время не только боятся смерти, но и не хотят о ней думать. Более того, Рюэллан твердо убежден, что многие из них давно уже мертвы. «Им следовало бы распорядиться, чтобы их забальзамировали и в таком виде оставили сидеть перед экраном телевизора, -- так что, когда они и впрямь испустят последний вздох, этого никто не заметит». Продолжая в духе Рюэллана, можно сказать, что этих людей способна разбудить только смерть. Или, по крайней мере, состояние смертельной опасности.

В психологии существует понятие «пограничной ситуации» -- ситуации, в которой резко обостряется самоосознание личности. К.Ясперс называет пограничными моменты непосредственной угрозы жизни, которые активизируют личностное мышление, освобождая его от шелухи коллективного опыта, навязанных моделей поведения. Как раз с этим связан другой интересный феномен -- резкое изменение жизненного кредо людей, побывавших в состоянии клинической смерти и имевших опыт «запредельного существования».

Вот что рассказывает одна молодая женщина, попавшая в тяжелейшую автомобильную аварию (ее монолог приводят в своей книге американские исследователи Станислав и Кристина Гроф):

«За те несколько секунд, пока мой автомобиль был в движении, я испытала ощущения, которые, казалось, охватили века. Необычайный ужас и всепоглощающий страх за свою жизнь быстро сменились ясным сознанием того, что я умру. Как это ни странно, одновременно пришло такое глубокое ощущение покоя и мира, какого я никогда раньше не испытывала. Казалось, я перемещалась с периферии своего существа -- тела, заключавшего меня -- в самый центр моего «Я», место невозмутимого спокойствия и отдохновения... Время как бы исчезло; я наблюдала свою собственную жизнь: она проходила передо мной, как фильм, очень быстро, но поразительно подробно. Достигнув границы смерти, я как бы оказалась перед прозрачным занавесом. Движущая сила опыта влекла меня через занавес -- я была все еще абсолютно спокойна, -- и вдруг я осознала, что это не конец, а, скорее, переход. Описать мои дальнейшие ощущения я могу только следующим образом: все части моего существа, чем бы я в тот момент ни была, ощущали континуум за тем, что я раньше считала смертью. Я чувствовала, что сила, направлявшая меня к смерти, а потом за ее пределы, будет вечно вести меня в бесконечную даль.

Как раз в этот момент мой автомобиль врезался в грузовик. Когда он остановился, я огляделась вокруг и поняла, что каким-то чудом осталась жива. Потом произошло нечто поразительное: сидя в груде разбитого металла, я почувствовала, что границы моей личности исчезают, и я начинаю сливаться со всем окружающим -- с полицейскими, обломками машины, рабочими с ломами, пытающимися меня освободить, машиной «скорой помощи», цветами на соседней клумбе, телерепортерами. Каким-то образом я видела и чувствовала свои раны, но казалось, что они не имеют ко мне никакого отношения -- они были лишь частью быстро расширявшейся системы, включавшей в себя гораздо больше, чем мое тело. Солнечный свет был необыкновенно ярким и золотым, казалось, что и весь мир сияет прекрасным светом. Я ощущала счастье и бьющую через край радость, несмотря на драматизм обстановки, и это состояние сохранялось в течение нескольких дней в больнице. Это происшествие и связанный с ним опыт полностью изменили мое мировоззрение (курсив мой. -- А.Л.) и понятие о существовании. Раньше я не особенно интересовалась вопросами духа и считала, что жизнь заключена между рождением и смертью. Мысль о смерти всегда меня пугала. Я верила, что «мы проходим по сцене жизни лишь однажды», а потом -- ничего. Попутно меня мучил страх, что я не успею осуществить в жизни все, чего хочу. Теперь я совершенно по-другому представляю мир и мое место в нем. Мое самоощущение превосходит представление о физическом теле, ограниченном рамками времени и пространства. Я знаю, что я часть огромного безграничного творения, которое можно назвать божественным».

Француз Жерар Шураки, который пережил опыт «пограничного существования» (он тоже попал в автомобильную аварию), говорит: «Я бы, конечно, не хотел когда-нибудь снова перенести такую физическую боль. Но сейчас у меня уже нет страха перед смертью. Для меня смерть -- это тоже жизнь, только в другом месте... Когда-то я гонялся за временем, так стремился не отстать от жизни. Сама жизнь казалась мне бесконечной гонкой. (Когда случилась авария, Шураки вел автомобиль со скоростью 140 км/час. -- А.Л.) Теперь я далек от этого. Для меня куда важнее внутренняя ценность вещей. А в жизнь я влюбился еще сильнее».

Американский врач Р.Моуди указывает, что пережитый опыт умирания производит, как правило, умиротворяющее воздействие. «Многие говорили мне, что после того, что произошло, они чувствуют, что их жизнь стала глубже и содержательнее, так как благодаря этому опыту они стали гораздо больше интересоваться фундаментальными философскими проблемами».

«Я рос в маленьком городке. Люди там не отличались широким кругозором, -- говорит один из обследованных Моуди «возвращенцев с того света». -- И я был таким же, как все. Но после случившегося со мной мне захотелось узнать больше... Я как будто повзрослел за одну ночь... Передо мной открылся новый мир, о существовании которого я даже не подозревал. Я думал: «Как много в мире такого, о чем я и не догадывался. Оказывается, есть вещи поважнее, чем футбол, танцы и прочее. Я чаще стал думать о том, где граница для человека и для его сознания?»

Итак, большинство из побывавших «по ту сторону бытия»: а) перестают бояться смерти; б) производят переоценку основных представлений; в) изменяют образ жизни.

Переживания, испытанные во время клинической смерти, с точки зрения экстремальной психологии могут относиться к так называемым компенсаторным явлениям.

Среди других аспектов восприятия смерти следует отметить и такой: свидетели смертельных происшествий зачастую бывают потрясены гораздо больше, чем те, кто подвергся смертельной опасности (если жертва не получила серьезных физических повреждений).

...С точки зрения ООН

Отдел статистики Организации Объединенных Наций предлагает такое определение: «Смерть -- это полное прекращение всех жизненных функций организма». Нужно, однако, отметить, что эту формулу ООН почти дословно позаимствовала из Британской энциклопедии (издание 1986 г.), где смерть определяется как «полное прекращение жизненных процессов».

...С точки зрения эстетики

Об удивительном эстетическом прочувствовании смерти говорят многие древние письменные источники, и среди них «Беседа разочарованного со своим духом» -- египетский папирус, написанный около четырех тысяч лет назад. Это поразительная исповедь уставшего и отчаявшегося человека, пытающегося поэтическими образами убедить себя в благости смерти-утешительницы:

«Смерть стоит передо мной сегодня подобно выздоровлению, подобно выходу после болезни.

Смерть стоит передо мной сегодня подобно аромату мирры, подобно сидению под навесом в ветреный день.

Смерть стоит передо мной сегодня подобно аромату лотоса, подобно сидению на берегу опьянения.

Смерть стоит передо мной сегодня подобно удалению бури, подобно возвращению человека из похода к своему дому.

...Смерть стоит передо мной сегодня подобно тому, как желает человек увидеть свой дом после того, как он провел многие годы в заключении...»

Эдгар По когда-то заметил, что смерть молодой красивой женщины -- лучшая тема для художественного произведения. Правда, он не был здесь первооткрывателем. Еще в средние века сокрушения о кончине прекрасного передавались прежде всего через образ погибшей женской красоты. Леонардо да Винчи писал с тоскою: «О время, истребитель вещей, и старость завистливая, ты разрушаешь все вещи и все вещи пожираешь твердыми зубами годов мало-помалу, медленной смертью. Елена, когда смотрелась в зеркало, видя досадные морщины своего лица, содеянные старостью, жалуется и думает наедине, зачем два раза была похищена». (Елена Прекрасная -- дочь Зевса и Леды, из-за похищения которой началась Троянская война и чья красота стала нарицательной,)

В средневековье сквозь флер христианства явно проглядывал грубый материализм, который, по словам Й.Хейзинги, не мог смириться с мыслью о кончине чего-то прекрасного без того, чтобы не усомниться в красоте самой по себе.

С тех пор как изящная словесность стала достоянием «широких трудящихся масс» и по сей день почти все писатели с большим «кайфом» отправляют своих героев на тот свет. Да еще и названия дают соответствующие: «Смерть Ивана Ильича», «Смерть в Венеции», «Смерть Тарелкина», «Смерть коммивояжера», «Девушка и Смерть», «Приглашение на казнь» или просто «Смерть». Разумеется, я имею в виду произведения серьезные, мирового масштаба, ибо в детективах трупы громоздятся горами, но это ни на йоту не приближает нас ни к сердечному прочувствованию смерти, ни к рациональному ее постижению.

Как известно, диалектика смерти в искусстве передается через категорию трагического. О том, что эстетическая эмоция включает в себя как радость, так и скорбь, ужас, говаривал еще Юм. Без гибели нет катарсиса, очищения, -- этот закон античной трагедии, как пола плаща над ребенком, навис над всей средневековой и современной литературой Запада и Востока (о Севере и Юге умолчу). Гением смертельной литературы можно назвать Шекспира. Его герои не просто умирают или убивают других, но превращают это действие в великую эмпирическую философию, внутренне как бы наслаждаясь переходом от «быть» к «не быть».

Живописцы и графики тоже не обделили смерть своим вниманием. В средние века ей посвящали чуть ли не каждое третье произведение изобразительного искусства. Осмысление смерти происходило одновременно в возвышенном (экзистенциально-эсхатологическом) и в бытовом ключе. А для многих художников Ренессанса смерть -- это чуть ли не праздник, пиршество красок и плоти (пусть и умирающей). Даже распятого Христа умудрялись писать весьма жизнелюбивыми красками. Бытовое же осмысление смерти (например, в миниатюрах из книг типа «Искусство умирать») хотя и отличалось фамильярным отношением к курносой, но все же не теряло духовного, экзистенциального напряжения. Критический реализм XIX века перевел осмысление смерти в социальную плоскость. «Утро стрелецкой казни» Сурикова или «Казнь заговорщиков в России» и «Подавление индийского восстания» Верещагина -- классический тому пример. Для живописцев-реалистов важно было не столько передать внутреннее состояние человека, сколько обличить несправедливое устроение мира. Средневековая эстетика не снижала образ смерти даже лубочно-бытовыми миниатюрами. А «высокий реализм» добился отчуждения человека от смерти, относясь к ней как к социальному акту и не более. Из генералов смерть была разжалована в унтер-офицеры и послана на Кавказ, в действующую армию.

Искусство XX века вернуло смерти ее эполеты. Но сделала это скорее литература, чем живопись. Правда, русская литература еще в XIX веке сумела преодолеть детскую болезнь социального критиканства, выйдя на «проклятые» вопросы бытия. Здесь русские писатели (прежде всего Достоевский и Толстой) почти на век опередили Европу (и остальной мир). Что ни говори, но вся экзистенциальная литература нашего столетия -- всего лишь зарево «Смерти Ивана Ильича» и «Братьев Карамазовых».

Искусство первым заговорило о смерти любого человека, даже самого ничтожного, как о гибели целого мира. Правда, мировая культура вторичная в осмыслении самого феномена смерти -- она либо плетется за буддизмом, приравнивающим смерть к жизни (ибо смерть -- это новое рождение), либо за каким-нибудь новейшим учением типа экзистенциализма, для которого жизнь и смерть абсолютно равны, поскольку одинаково абсурдны.

Если же подняться на более высокий уровень, отрешась от прагматической функции эстетического наслаждения при восприятии художественного описания смерти (уф-ф, еле выговорил!), то придется перейти на философские категории, как это сделал Л.Н. Гумилев в диалоге с А.Панченко «Чтобы свеча не погасла». По его мнению, «самое существенное то, что на планете Земля происходит не только накопление солнечного света путем фотосинтеза, но и творческие его преобразования в формы, устремленные к иррациональным понятиям: Истина и Красота». Правда, Л.Н. Гумилев избегает при этом говорить об одной из главнейших проблем теории познания, суть которой можно сформулировать так: существует ли эстетика, красота, истина и т.д. вне человеческого сознания -- или все это умирает вместе с нами? Умирают диалоги Платона, законы ньютоновской механики, белеющие одиноко паруса «в тумане моря голубом», умирают «гении чистой красоты», пронзительно канареечные подсолнухи Ван Гога...

...С точки зрения биологии

Формулировки биологов, к сожалению, лишены поэтической вдохновенности -- элегической грусти или экспрессивного метафоризма. В биологии смерть вульгарно трактуется как «прекращение жизнедеятельности организма и вследствие этого -- гибель индивидуума как обособленной живой системы, сопровождающаяся разложением белков и др. биополимеров, являющихся основным материальным субстратом жизни...»

Некоторые биологи выделяют понятие частичной смерти, то есть смерти группы клеток или целого органа (некроз). У одноклеточных организмов -- простейших -- естественная смерть особи проявляется в форме деления, поскольку оно связано с прекращением существования данной особи и возникновением вместо нее двух новых. Смерть особи обычно сопровождается образованием трупа. В зависимости от причин, обусловливающих наступление смерти, у высших животных и человека различают: смерть естественную (физиологическую), наступающую в результате длительного, последовательно развивающегося угасания основных жизненных отправлений организма, и смерть преждевременную (патологическую), вызываемую болезненными состояниями организма, поражениями жизненно важных органов (мозга, сердца, легких, печени и др.). Преждевременная смерть может быть скоропостижной, т.е. наступить в течение нескольких минут и даже секунд (например, при инфаркте).

Смерть теплокровных животных и человека связана с прекращением прежде всего дыхания и кровообращения. Поэтому различают два основных этапа смерти: клиническую смерть и следующую за ней биологическую смерть, или истинную. По истечении периода клинической смерти, когда еще возможно полноценное восстановление жизненных функций, наступает биологическая смерть -- необратимое прекращение физиологических процессов в клетках и тканях.

Пытаясь разгадать природу смерти, З.Фрейд в работе «По ту сторону принципа удовольствия» соединяет психоанализ с рассмотрением результатов биологических исследований своего времени. Он не скрывает того, что человеку хочется найти утешение в биологической предопределенности смерти, не зависящей от него самого: «Если уж суждено самому умереть и потерять перед тем своих любимых, то все же хочется скорее подчиниться неумолимому закону природы, величественной необходимости, чем случайности, которая могла бы быть избегнута».

«Мы будем удивлены, -- говорит далее Фрейд, -- узнав, как расходятся биологи в вопросе о естественной смерти и что у них понятие о смерти вообще остается неуловимым».

Самый большой интерес у Фрейда вызывало исследование продолжительности жизни и смерти организмов в работах А.Вейсмана, предложившего разделение «живущей субстанции» на смертную и бессмертную половину. Смертной частью Вейсман считал собственно тело, сому, подверженную естественному умиранию; в качестве бессмертной части рассматривал зародышевые клетки, так как они способны при соответствующих условиях развиться в новый организм, создать себе новую сому. Фрейд находит здесь аналогии со своей теорией «влечений» двух родов -- тех, что ведут жизнь к смерти, и тех, которые постоянно стремятся к обновлению жизни. Однако он честно признается, что «видимость этого совпадения быстро улетучивается, когда мы знакомимся с разрешением Вейсманом проблемы смерти. Ведь Вейсман допускает различие сомы от бессмертной зародышевой плазмы лишь у Metazoa (многоклеточных). Эта смерть высших живых существ есть естественная смерть от внутренних причин, но она опирается не на исходные свойства живой субстанции, не может быть понята как абсолютная необходимость, обоснованная сущностью жизни. Смерть есть больше признак целесообразности, проявление приспособляемости к внешним условиям жизни, так как при разделении клеток тела на сому и зародышевую плазму неограниченная продолжительность жизни индивидуума была бы совершенно нецелесообразной роскошью.

С наступлением этой дифференцировки у многоклеточных смерть стала возможной и целесообразной. С этой стадии сома высших организмов умирает, вследствие внутренних причин, к определенному времени, простейшие же остались бессмертными. Напротив, размножение введено было не со смертью, а представляет собой первобытное свойство живой материи, как, например, рост, из которого оно произошло, и жизнь осталась на Земле с самого своего начала беспрерывной». (Современный французский эколог Альбер Жакар, перекидывая мостик от бактерий к человеку, отмечает, что смерть -- относительно недавнее изобретение природы, появившееся как следствие борьбы против... смерти. «Бактерия не может знать, что такое смерть, ведь она просто делится на две, четыре части. Смерть для нее не существует. Понятие «смерть» появилось тогда, когда двое соединились, чтобы произвести на свет третьего. Потому что этот третий -- это и не первый, и не второй, не тот и не другой. Это новое существо. Мы себе позволяем роскошь делать что-то новое. А когда делаешь что-то новое, надо освобождать для него место. Итак, смерть -- результат наличия полов. Получается парадокс: рожая детей, мы стремимся бороться со смертью, а ведь потому, что мы рожаем детей, мы неизбежно смертны».)