Работа В.А.Садовничева «Знание и мудрость в глобализирующемся мире»

С научной точки  зрения, с позиций научного прогноза этот тезис говорит не столько  о «конце истории», сколько о конце  гуманитарной науки. И не в третьем  тысячелетии, а уже сегодня. Поскольку  «история окончилась», то у нее не осталось ни области, ни предмета научного исследования: все уже известно, все открыто. Впереди только практические вопросы приложений.

Пока же у  человечества есть только два пути для того, чтобы заглянуть в  будущее. Это наука и религия. Как заметил блестя­щий физик Стивен Хокинг, вера в правоту теории расширяющей­ся Вселенной и Большого взрыва «не противоречит» вере в Бога-Творца, но указывает пределы времени, в течение которого он должен был справиться со своей задачей.

В фундаментальной  науке эпохальные прорывы, ее развитие практически всегда связаны со снятием  тех или иных запретов на границы  познания, с отказом от тех или  иных устоявшихся убеждений, в том  числе и заблуждений. Заблуждение  в науке не означает невежества ученого.

Со времен Демокрита и до работ Э. Резерфорда существовал запрет на саму мысль о делимости атомов. Его сняли — и высвобо­дили ядерную энергию. Но при этом распространили неделимость на нуклоны. Затем от этого отказались и приняли кварковую модель нуклона с утверждением, что в свободном виде кварки существовать не могут. Теперь как будто и этот запрет на дальнейшую делимость элементарных частиц снимается, посколь­ку выдвинута гипотеза о существовании так называемой кварк-глюоновой плазмы, т.е. своего рода «смеси» из отдельных кварков и глюонов. Кто знает, не сделают ли завтра вывод о делимости кварков?

С момента возникновения  геометрии Евклида существовал  запрет на проведение из точки более  одной прямой, параллельной заданной. Но вот пришел Н. Лобачевский и  снял этот запрет, создав неевклидову  геометрию, а вместе с ней и  новое мировоз­зрение.

Примеров таких  немало. Свидетельствуют же все они  об одном и том же: наука не терпит раз и навсегда установленных  запретов и ограничений. Я уверен, что такая же участь уготована  и концепции «конца истории».

Если, как это  было в XX в., наука, вненаучное знание и политика останутся по-прежнему разобщенными между собой, будущее человечества станет еще менее предсказуемым и в еще большей степени окажется в зоне все умножающихся рисков. Мне кажется, что между наукой и мировыми религиями, в том числе буддизмом, есть по крайней мере одна общая точка соприкосновения — принятие концепции бесконечности. Хотя бесконечность в науке и религии трактуется по-разному, тем не менее она присутствует и там и там. А вот в политике такой концепции нет. Там торжествует конечность всего, и в первую очередь объективная конечность власти, самого властвующего субъекта. Но ведь никто из обладающих властью не хочет с такой конечностью смириться. 

Резюмируя сказанное, попробую еще раз ответить на вопрос: «Что же такое человеческая мудрость?»  В отличие от знания, образованности, информативности мудрость, в моем понимании, — это способность  принимать и усваивать опыт жизни  предыдущих поколений. Без этого  невозможно развитие науки и культуры, а значит, и цивилизации. Но прошлый  опыт мы не должны принимать как  догму, как безжизненный абсолют. Его  нужно усваивать творчески и  критически. Наука только так и  может развиваться.

Важнейшим каналом, если можно так сказать, распростране­ния мудрости является школа, университет. Школьный, универ­ситетский учебник только тогда может называться учебником в настоящем смысле этого слова, когда он концентрирует и выра­жает опыт предыдущих поколений.

Следует заметить, что, готовясь к 250-летнему юбилею наше­го  университета, мы реализовали уникальный проект, подготови­ли и выпустили в свет более 250 томов классических университетских учебников. В подавляющем большинстве это хорошо апро­бированные, неоднократно издававшиеся учебники и учебные пособия. А уникальность проекта в том, что под одинаковыми обложками вышли учебники по философии и физике, социоло­гии и механике, истории и биологии. Это неплохой символ единства научного знания, о котором подчас необходимо напоми­нать и обществу, и самим ученым, слишком увлекающимся проблемами своей научной лаборатории и забывающим о благо­получии всего здания Науки.

Я отмечу еще  одно различие, которое лежит между  «знанием» и «мудростью». Научное  знание как таковое интернационально. Оно одинаково для всех стран  и народов. Мудрость, как мне кажется, наоборот, глубоко национальна. Она  включена в афо­ризмы, пословицы, поговорки, сказки и носит преимущественно нравственное, этическое, ценностное содержание. Поэтому не­редко к, казалось бы, внешне одним и тем же жизненным ситуациям, к одному и тому же жизненному опыту люди, принадлежащие к разным этносам, относятся существенно по-разному.

Чем такое различие можно было бы объяснить? Думаю, двумя  обстоятельствами. Первое. Мудрость —  это разговор о жизни, о ее смысле. А жизнь у всех народов разная. Второе. Родной язык, на котором этот разговор о жизни ведется, — его  внутренняя музыка. Все это часто  плохо воспринимается чужим ухом. «Ни прозвание, ни вероисповедание, ни самая кровь предков не делают человека принадлежностью той или  другой народности. Кто и на каком  языке думает, тот тому народу и  принадлежит». Эти слова принадлежат  Владимиру Ивановичу Далю — создателю  Толкового словаря живого великорусского языка и медику по образованию.

В культуре особенно важно учитывать ту общность, к  которой относит себя ученый, о  которой он может сказать «Мы» в отличие от «Они», которая выражает свойственные этой общнос­ти обычаи, традиции, память, связь с предками. Русский философ Семен Людвигович Франк писал: «"Мы" есть некая первичная категория личного человеческого, а потому и социального бытия» [6]. Здесь «Мы», на мой взгляд, есть осознание той этничес­кой общности, к которой каждый из нас обязательно принадле­жит. «Они» — это люди другой этнической общности, не относя­щейся к «Мы». Дистанция между «Мы» и «Они» и есть, как мне кажется, разница между культурами.

Можно ли эти  культуры «сблизить» в процессе объявленной  глобализации и какой внутренний смысл вообще несет в себе в этом случае слово «сблизить»? Что, все народы мира обретут одни и те же символы веры (в том числе и религиозной) и заговорят на одном и том же языке (некоем «новом эсперанто»)? Или, быть может, какой-то одной культуре (например, англосаксонской) будет отведено место «главной культуры»? Или, наконец, под прессом глобализации произойдет такое смешение народов, наций и рас (в том числе и чисто биологическое), что в конце концов все станут одного цвета, одного роста, а то и одного пола?

Вот говорят, что  эгоизм, ложь, распутство и т.п. приобрели вселенские масштабы. Утверждают, что в далеком прошлом этими человеческими недугами «болело» меньшинство, а теперь «болеет» большинство людей. Но если это так на самом деле, если названные отклонения от норм в прошлом стали в настоя­щем не отклонением, а нормой бытия, то нельзя ли считать эти бывшие отклонения принятыми эталонами бытия в настоящем времени?

Таким образом, в обществе идет процесс накопления, я бы сказал, «опасного знания», источником которого являются как наука, так  и вненаучное знание. Постепенно это опасное знание разными путями обретает легитимные формы и становится обще­ственной нормой. Отклонения, которые когда-то были единичны­ми и локальными, становятся массовыми и всеохватывающими.

Не означает ли все это возникновение системы  нравственных норм, основанных на подобных отклонениях? И если это так, а факты пока не позволяют утверждать обратного, то сможет ли стратегия «добровольной толерантности» удержать мир от его превращения в «отклоненный мир»?

Фундаментальной науке, а вместе с ней и всему  научному сообществу предстоит произвести своеобразную рокировку, поме­няв в этических принципах местами устойчивость и стабильность, обратимость и необратимость, т.е. выдвинув на первый план те стороны человеческого бытия, которые свидетельствуют об угро­зах и опасностях, связанных с нежеланием видеть мир таким, каким он стал под воздействием человека, его «геологической» по своим масштабам деятельности, связанной с разрушением среды обитания всего живого.

И конечно, многое в этом будет зависеть от профессиональ­ного облика ученого будущего. Каким он станет? Какие из из­вестных функций научной теории и профессиональных черт науч­ного работника изменятся в ближайшей или отдаленной перспек­тиве? Если мы сможем найти на эти вопросы достаточно обосно­ванные ответы, то тогда сможем и более определенно предска­зать, каким будет в перспективе и мир науки.

Мне представляется, что ученый будущего должен быть мак­симально свободен от научного догматизма. Он должен лучше, чем мы, осознавать ограниченные возможности научного знания и не абсолютизировать науку в качестве единственной надежды человечества на разрешение его жизненных проблем. Ученый бу­дущего должен лучше, чем мы, понимать, что возможности науки не только вселяют в людей оптимизм, но, увы, несут и разочаро­вания. С большой степенью достоверности можно предположить, что научный труд не станет легче, чем сегодня, даже если с инструментальной стороны он будет более комфортным. Научный труд как был, так и останется повседневным, напряженным и многосложным, требующим от ученого полной мобилизации его интеллектуальных и нравственных сил.

Мне представляется, что судьба науки будущего, по крайней  мере реально обозримого будущего, определится отношением к ней государства, власти. Я не исповедую довольно распространен­ного мнения о том, что во власти должны быть исключительно ученые мужи. Но на многих примерах, в том числе на примерах из истории России, могу сказать, что наша страна всегда несла большой ущерб тогда, когда в ее высшем руководстве были люди «уж слишком далекие от фундаментальной науки». 

Поэтому, следуя великому И. Ньютону, «не следует  измыш­лять гипотез», ибо гораздо эффективнее стремиться заглянуть за горизонт реально достижимого.

Ист: Вестник Московского университета. Серия 7. Философия. №4. 2006. С. 3-17.Академик РАН В.А. Садовничий интерпретирует мудрость как способность конкретного человека принимать и усваивать опыт жизни предыдущих поколений.  Он полагает,  «что в широком смысле мудрость являет собой «большой опыт»,  опыт многих поколений,  который накапливался и проверялся веками и тысячелетиями.