Опыт о человеке: Введение в философию человеческой культуры Что такое человек?

Все эти проблемы нашли  наиболее яркое выражение у Августина. Августин стоит на грани двух эпох. Он жил в IV веке новой эры и  был воспитан в традиции греческой  философии и, в частности, неоплатонизма, наложившего отпечаток на всю  его философию. С другой стороны, однако, Августин — родоначальник  средневековой мысли, основоположник средневековой философии и христианской догматики. Его «Исповедь» дает возможность  проследить за каждым шагом на пути от греческой философии к христианскому  откровению. Согласно Августину, вся  дохристианская философия была подвержена одной ошибке и заражена одной  и той же ересью: она превозносила власть разума как высшую силу человека. Но то, что сам разум — одна из наиболее сомнительных и неопределенных вещей в мире, человеку не надо знать, покуда он не просвещен особым божественным откровением. Разум не может указать  нам путь к ясности, истине и мудрости, ибо значение его темно, а происхождение  таинственно, и тайна эта постижима  лишь христианским откровением. Разум  у Августина имеет не простую  и единую, а скорее двоякую и  составную природу. Человек был  создан по образу божию, и в своем  первоначальном состоянии — в  том, в котором он вышел из божественных рук, он был равен своему прототипу. Но все это было им утрачено после  грехопадения Адама. С этого момента  вся первоначальная мощь разума померкла. А сам по себе, наедине с собой  и своими собственными возможностями  он не способен найти путь назад, перестроить  себя своими силами и вернуться к  своей изначально чистой сущности. Если бы подобный возврат и был  возможен, то лишь сверхъестественным образом — с помощью божественной благодати. Такова новая антропология, как она понимается Августином и  утверждается во всех великих системах средневековой мысли. Даже Фома Аквинский, ученик Аристотеля, обратившийся вновь  к источникам древнегреческой философской  мысли, не рискнул отклониться от этой фундаментальной догмы. Признавая  за человеческим разумом гораздо  большую власть, чем Августин, он был, однако, убежден, чтоправильно использовать свой разум человек может только благодаря божественному руководству  и озарению. Тем самым мы приходим к полному отрицанию всех ценностей, отстаиваемых в греческой философии. То, что казалось высшей привилегией  человека, приобрело вид опасного искушения; то, что питало его гордость, стало его величайшим унижением. Стоическое предписание: человек должен повиноваться своему внутреннему принципу, чтить этого «демона» внутри себя — стало рассматриваться как  опасное идолопоклонничество.

Вряд ли целесообразно  дальше описывать здесь черты  этой новой антропологии, анализировать  ее основные мотивы и прослеживать ее развитие. Ведь чтобы понять ее общий  смысл, мы можем избрать другой, более  короткий путь. В начале нового времени  появился мыслитель, придавший этой антропологии новые силы и блеск. В произведениях Паскаля она  находит свое последнее и, быть может, наиболее впечатляющее выражение. Паскаль, как никто другой, был подготовлен  к решению этой « задачи. Он обладал  несравненным даром освещать наиболее темные вопросы и собирать в единое целое сложные и рассеянные системы  мысли. Нет, кажется, ничего неподвластного остроте его мысли и ясности  стиля. Он соединил в себе преимущества современной литературы и философствования, но использовал их как средство борьбы против современного духа — духа Декарта  и его философии. На первый взгляд кажется, будто Паскаль принимает  все предпосылки картезианства  и современной ему науки. Он соглашается  с тем, что нет ничего в природе, что неподвластно научному разуму, как нет ничего, неподвластного геометрии. Это поистине странное событие в  истории идей: один из величайших и  самых глубоких геометров стал запоздалым рыцарем средневековой философской  антропологии. В шестнадцать лет  Паскаль написал трактат о  конических сечениях, открывший новое  и чрезвычайно плодотворное поле геометрических исследований. Но он был  не только великий геометр, но и философ; а в качестве философа он был не просто погружен в геометрические проблемы, но также стремился понять подлинное  применение, содержание и границы  геометрии. Он полагал, что существует фундаментальное различие между  «геометрической мыслью» и «мыслью  проницательной и утонченной». Геометрическая мысль наиболее совершенна в исследовании тех предметов, которые доступны строгому анализу, то есть могут быть расчленены на первичные составляющие элементы [15]. Она исходит из некоторых  аксиом и выводит из них следствия, истинность которых может быть доказана универсальными логическими правилами. Преимущество такого мышления состоит  в ясности его принципов и  необходимости его дедуктивных  выводов. Однако не все предметы можно  трактовать подобным образом. Существуют вещи, которые не поддаются какому бы то ни было логическому анализу  из-за своей хрупкости и бесконечного разнообразия. И если в мире есть нечто такое, что в первую очередь  должно быть отнесено к таким вещам, то это как раз человеческое сознание. Именно природе человека присущи  богатство и утонченность, разнообразие и непостоянство. Следовательно, математика никогда не сможет стать инструментом истинного учения о человеке, философской  антропологии. Смешно было бы говорить о человеке как о геометрическом постулате. Строить моральную философию  в терминах геометрической системы  — Ethicamoregeometricodemonstrata — это, с точки  зрения Паскаля, абсурд, философская  фантазия. Но и традиционная логика и метафизика также не способны понять и решить загадку человека. Ведь их первый и высший закон — это  закон противоречия. А рациональное, логическое и метафизическое мышление в состоянии понимать только такие  объекты, которые свободны от противоречий, устойчивы по своей природе, истинны. Как раз такой однородности мы никогда не встречаем у человека. Философу непозволительно конструировать искусственного человека — он должен описывать человека таким, каков  он есть. Все так называемые определения  человека — это лишь легковесные  спекуляции, если они не основываются на опыте и не подтверждаются им. Нет другого способа понять человека, кроме изучения его жизни и  поведения. Однако то, что мы при  этом обнаружим, не может быть описано  одной-единственной простой формулой. Неизбежный момент человеческого существования  — противоречие. У человека нет  «природы» — простого или однородного  бытия. Он причудливая смесь бытия  и небытия; его место — между  этими двумя полюсами.

Таким образом, единственно  возможный подход к тайне человеческой природы — это подход религиозный. Религия показывает нам, что человек  двойствен — одно дело человек  до грехопадения, другое — после. Человек  был определен к высшей цели, но, утратил это предназначение. Грехопадение лишило его силы, извратило разум  и волю. И потому классическая максима  «Познай самого себя» в философском  смысле — смысле Сократа, Эпиктета или Марка Аврелия — не только малодейственна, но ложна и ошибочна. Человек не может доверять себе и  читать в себе. Он сам должен молчать, чтобы слышать высший глас, глас истины. «Что станется с тобой тогда, о человек, когда ты естественным разумом обнаружишь свое действительное положение?.. Знай же, обуянный гордыней, что и сам ты — сплошной парадокс. Смири себя, немощный разум, умолкни, неразумная природа, помни, что человек  бесконечно превосходит человека, и  услышь от творца своего о своем  действительном положении, — тебе покамест неведомом. Слушай Бога» [16].

Все это еще никоим образом  не теоретическое решение проблемы человека. Религия и не может дать такого решения. Противники религии  всегда обвиняли ее в темноте и  непонятности. Однако эта хула становится высшей похвалой, как только мы рассмотрим подлинную цель религии. Религия  не может быть ясной и рациональной. То, о чем она повествует, —  темная и мрачная история человеческого  грехопадения. Рациональное объяснение этого факта невозможно. Мы не можем  объяснить человеческий грех, так  как это не продукт или необходимое  следствие какой-нибудь естественной причины. Точно так же мы не можем  объяснить человеческое спасение, ибо  спасение это зависит от непостижимого  акта божественной милости: оно свободно даруется и свободно отнимается, и  никаким человеческим поступком  или достоинством заслужить его  невозможно. Следовательно, религия  и не претендует на прояснение тайн человека. Она подтверждает и углубляет  эту тайну. Бог, о котором она  говорит, — Это Deusabsconditus, сокровенный  Бог. Следовательно, и его образ  — человек — не может не быть таинственным. Таким образом, и человек  — homoabsconditus. Религия это не «теория» Бога, человека и их взаимных отношений. Единственный ответ, который мы можем  получить от религии, — что такова уж воля Бога скрывать себя. «Итак, поскольку  бытие Божие сокрыто от человека, любая религия, которая не говорит, что Бог сокровенен, не истинна, а  любая религия, которая не находит  доводов в защиту этого, лишена поучительности. В нашей религии все это  есть: VeretuesDeusabsconditus... [17]

Ибо природа такова, что  она: всюду указывает на утрату Бога — и в человеке и вне его» [18]. Религия, следовательно, это своего рода логика абсурда — так только и можно схватить абсурдность, внутреннюю противоречивость, химерическое бытие  человека. «Конечно, ничто не может  поразить нас сильнее, чем это  учение; и однако же без этой тайны, самой непостижимой из всех, мы непонятны  самим себе. В этой бездне узлом  стягиваются и вращаются все  наши обстоятельства, так что человек  в большей мере непостижим без  этой тайны, чем эта тайна непостижима  для человека» [19].

Пример Паскаля показывает нам, что и в начале нового времени  старые проблемы дают о себе знать  во всей своей силе. Даже после появления  декартова «Рассуждения о методе»  мысль борется с теми же самыми трудностями, она колеблется между  двумя совершенно несовместимыми решениями. Между тем началось медленное  интеллектуальное развитие, в ходе которого вопрос «что есть человек» изменил  свою форму и вновь возник уже  на более высоком уровне. Здесь  важно не столько открытие новых  фактов, сколько появление новых  мыслительных средств. Теперь заявил о  себе научный дух нового времени. Отныне осуществляется новый поиск  общей теории человека, основанной на эмпирических наблюдениях и общих  логических принципах. Первым постулатом этого нового духа было устранение всех искусственных барьеров, которыми человеческий мир прежде был отделен  от всей остальной природы. Для того, чтобы понять человеческий порядок  вещей, мы должны начать с изучения космического порядка. И этот космический  порядок предстает теперь в совершенно новом свете. Новая космология, гелиоцентрическая  система, введенная трудами Коперника, — это единственная прочная научная  основа новой антропологии.

Ни классическая метафизика, ни средневековая религия и теология не были готовы к решению этой задачи. Оба эти типа учений, столь различные  по методам и целям, основаны на общем  принципе: они трактуют вселенную  как иерархический порядок, в  котором человек занимает высшее место. И в стоической философии, и в христианской теологии человек  описывался как венец все-

ленной. Оба учения настаивают на существовании провидения, властвующего над миром и судьбой человека. Эта представление — одна из основных предпосылок стоической и христианской мысли [20]. Все это вдруг было поставлено под вопрос новой космологией. Претензия  человека на то, чтобы быть центром  вселенной, потеряла основания. Человек  помещен в бесконечном пространстве, в котором его бытие кажется  одинокой и исчезающе малой точкой. Он окружен немой вселенной, миром, который безмолвно безразличен  к его религиозным чувствам и  глубочайшим моральным запросам.

Вполне понятно, и даже неизбежно, что первая реакция на эту новую концепцию мира могла  быть только отрицательной: сомнение и  страх. Даже величайшие мыслители не были свободны от этих чувств. «Вечное  безмолвие этих бесконечных пространств  страшит меня», — говорил Паскаль [21]. Коперниковская система стала  одним из самых мощных орудий философского агностицизма и скептицизма, которые  развились в XVII веке. В своей критике  человеческого разума Монтень использовал  все » хорошо известные традиционные аргументы греческого скептицизма. Но он использовал и новое оружие, которое в его руках доказало свою огромную силу и первостепенную важность. Ничто не может так унизить  нас и нанести столь чувствительный урон гордости человеческого разума, как беспристрастный взгляд на физический универсум. «Пусть он (человек —  прим. перев.), — говорит Монтень  в знаменитом отрывке из «Апологии  РаймундаСабундского», — покажет  мне с помощью своего разума, на чем покоятся те огромные преимущества, которые он приписывает себе. Кто  уверил человека, что это изумительное движение небосвода, этот вечный свет, льющийся из величественно вращающихся  над его головой светил, этот грозный  ропот безбрежного моря, — что  все это сотворено и существует столько веков только для него, для его удобства и к его  услугам? Не смешно ли, что это ничтожное  и жалкое создание, которое не в  силах управлять собой и предоставлено  ударам всех случайностей, объявляет  себя властелином и владыкой вселенной, даже маленькой частицы которой  оно не в силах познать, не то что  повелевать ею!» [22].

Человек всегда склонен рассматривать  свое ближайшее окружение как  центр мироздания и превращать свою отдельную частную жизнь в  образец для всей вселенной.

Но он должен отбросить  эту напрасную претензию, этот жалкий провинциальный путь мышления и суждения.

«Когда виноградники в  наших селениях побивает мороз, приходский священник тотчас же заключает, что  кара божья низошла на весь род  человеческий... Кто же, видя наши распри со своими соплеменниками, не воскликнет: «Мировая машина разладилась и близок судный день!...» Однако лишь тот, кто  мог представить в фантастической картине великий образ нашей  матери-природы, во всем ее величии  и блеске, кто усматривал в ее лике столь значительные и постоянные изменения, кто наблюдал себя в этом портрете, да собственно и не себя одного, а целое царство (словно легкий штрих  на общем фоне) — лишь тот сможет оценить вещи сообразно с их истинной ценностью и величием» [23].

Слова Монтеня дают нам  ключ ко всему последующему развитию современной теории человека. Современная  философия и наука должны были принять вызов, содержащийся в этих словах. Им пришлось доказывать, что  новая космология вовсе не преуменьшает силу человеческого разума, а, напротив, упрочивает и подтверждает ее. Так  возникла задача соединить усилия метафизических систем XVI и XVII столетий. Эти системы  избирают различные пути, но направляются к общей цели. Они как бы стремятся  обернуть в новой космологии явное  зло во благо. Джордано Бруно был  первым мыслителем, вступившим на эту  тропу, которая в определенном смысле стала дорогой всей современной  метафизики. Для философии Джордано Бруно характерно как раз то, что  термин «бесконечность» меняет здесь  свое значение. Для классической греческой  мысли бесконечность — чисто  негативное понятие: бесконечность  бессвязна и недетерминирована; она лишена границы и формы, а  значит, и недоступна для человеческого  разума, который обитает в области  форм и ничего, кроме форм, постичь  не может. В этом смысле конечное и  бесконечное, peras и apeiron упоминаемые  в платоновом «Филебе», — это  два фундаментальных принципа, необходимо противостоящих друг другу. В учении Бруно бесконечность больше не означает отрицание или ограничения; напротив, она означает неизмеримое и неисчислимое богатство реальности и неограниченную силу человеческого интеллекта. Именно так Бруно понимает и истолковывает  учение Коперника. Это учение, согласно Бруно, было первым и решающим шагом  к самоосвобождению человека. Человек  не живет отныне в мире как узник, заточенный в стенах конечного физического  универсума. Он способен пересекать пространства, прорываться через все воображаемые границы небесных сфер, которые были воздвигнуты ложной метафизикой  и космологией [24]. Бесконечный универсум  не полагает границ человеческому разуму — напротив, он побуждает разум  к движению. Человеческий интеллект  осознает собственную бесконечность, соразмеряя свои силы с бесконечным  универсумом.

Все это выражено в произведениях  Бруно поэтическим, а не научным  языком. Новый мир современной  науки, математическая теория природы  остались неизвестными Бруно. Он поэтому  не смог пройти этим путем до логического  конца. Для преодоления интеллектуального  кризиса, вызванного открытием Коперника, потребовались совместные усилия всех метафизиков и ученых XVII века. Каждый великий мыслитель — Галилей, Декарт, Лейбниц, Спиноза — внес свой вклад в решение этой проблемы. Галилей утверждал, что в области  математики достигается высший доступный  для человека уровень познания, равноценный  божественному познанию. Конечно, дело не только в том, что божественный разум знает и понимает бесконечно большее число математических истин, чем человеческий: с точки зрения объективной достоверности лишь немногие истины, познанные человеческим умом, столь же совершенны, сколь  у Бога [25]. Декарт начал с универсального сомнения, которое, казалось, заключает  человека в границы его сознания. Казалось, здесь нет дороги за пределы  магического круга — нет пути к реальности. Но даже здесь идея бесконечности оказывается лишь инструментом для опровержения универсального сомнения. С помощью этого понятия  мы только и. можем доказать реальность Бога, а косвенно также и реальность материального мира. Сочетая это  метафизическое доказательство с новым  научным доказательством, Лейбниц  открыл новый инструмент математической мысли — исчисление бесконечно малых. Согласно правилам этого исчисления физический универсум становится умопостигаемым: законы природы представляются отныне частными случаями общих законов  разума. Но именно Спиноза осмелился  сделать последний и решающий шаг в этой математической теории мира и человеческого духа. Спиноза  построил новую этику, теориюстрастей и аффектов, математическую теорию нравственного мира. Только посредством  такой теории, утверждал он, мы можем  достигнуть нашей цели — «философии человека», антропологической философии, свободной от ошибок и предрассудков  узко антропоцентрических систем. Такова общая тема, которая в различных  формах пронизывает все важнейшие  метафизические системы XVII века. Таково рационалистическое решение проблемы человека. Математический разум есть связь между человеком и универсумом; он позволяет нам свободно переходить от одного к другому. Математический разум — ключ к истинному; пониманию  космического и морального порядка.

В 1754 году Дени Дидро опубликовал  серию афоризмов, озаглавленных  «Мысли к истолкованию природы». В  этом эссе он заявил, что приоритет  математики в сфере науки уже  не является более неоспоримым. Математика, утверждал он, достигла столь высокой  ступени совершенства, что дальнейший прогресс невозможен; следовательно, математика должна остаться неизменной.