Феномен Достоевского

  Феномен Достоевского

  Если  спросят тебя, как узнать пророка, отвечай:

     это тот, кто дает мне знание  о моем собственном

     сердце.

     Дэзатир  

     Читайте Достоевского, любите Достоевского, -

     если можете, а не можете, браните  Достоевского,

     но читайте... по возможности только  его. 

     И. Анненcкий  

     Для чего пишут писатели и  читают читатели? Нам долго внушали:  чтобы сделать мир лучше. Но  мир словом переделывает один Бог. Так для чего-кого пишут писатели? Для будущего! Великие писатели пишут для будущего в надежде, что мир образумится, человек просветлеет и наконец услышит их слово. А настоящее... Настоящее никогда не слышит великих писателей даже в тех редких случаях, когда их читает. Ведь не услышала же Россия ни Выбранных мест, ни Исповеди, ни Бесов, ни Вех. Не по причине ли такой глухоты - наша скверная жизнь?..

        Правда о Достоевском - бесконечна, ибо он сам бесконечен, заполняя  собой все время-пространство, лежащее  между добром и злом, вечностью  и мигом. 

     Феномен Достоевского -  все - от  подпольного человека до Христа, от бесовщины до святости, от  великой ненависти до бесконечной любви.

     Да, жестокий талант... Болезненный  и совестливый... Гуманизм бездн... Ясновидение духа... Но и эти  определения - не более чем  точки зрения стоящих у подножья, у входа, на краю... Достоевский же - совокупность всех точек зрения: гора, пещера, пропасть... Катакомбы и небеса...

     Достоевскому жгли сердце страдания  народа, но он искренне любил  трон, корону, царизм. Он был охвачен  стремлением поднять униженных и оскорбленных, восстановить человечность падших, но слишком хорошо знал человеческий мир. Он хотел быть врачевателем, а был больным...

     Достоевский не был реалистом,  он был визионером. И искать  у него надо не сходство  с жизнью, а весть о грядущем.

     Достоевский - вестник, ибо творил  в "зазоре бытия", в том  экзистенциальном состоянии сверхвидения, которое делает человека пророком, в тех безднах, где время останавливается, а пространство сжимается в точку. Само вестничество - отсюда, из вечности, из одоления времени и пространства.

     Как и Киркегор, Достоевский знал, что человека нельзя "переродить" извне - только изнутри, только духовно, только нравственно. Будто возражая грядущим бесам, он вопрошал: "Можно ли достигнуть этого оружием?" И отвечал: "Переродить оружием - рисковать всем человечеством".

  Полифония? Неслиянность? Равноправие правд? Но ведь над всеми правдами его героев была единственная правда их творца - Дневник писателя. И еще: правда его жизни... Не слов, которые произносил, но дел, которые совершал...

     Тем не менее нельзя не согласиться с Бахтиным и Ортегой: попытки втиснуть мир Достоевского, множественность сознаний его героев в единую систему, в одно мировоззрение, измерить его одной мерой - обречены на провал.

     Разве можно представить себе  жизнь другого? Одна мысль, соприкасаясь с другой, уже ее искажает. Любая правда в лучшем случае правдоподобна.   Что коробит меня в интерпретации лучшего и честнейшего нашего литературоведа? - Неслиянность. Непроходимость дебрей между сознаниями. Отделенность этих множественных и непохожих двойников от их творца. Нет этих разделяющих бездн, нет! Есть непрерывная мимикрия: любого - в любого.

  ЛИЦО  ДОСТАЕВСКОГО

  В. С. Соловьев:

     Это лицо сразу  и навсегда запечатлевалось  в памяти, оно носило  на себе отпечаток  исключительной духовной  жизни. Замечалось  в нем и много  болезненного - кожа  была тонкая, бледная,  будто восковая. Лица,   производящие подобное  впечатление, мне  приходилось видеть  в тюрьмах -  это были вынесшие  долгое одиночное  заключение фанатики-сектанты.

  МОЖНО В КОНЦЕ С. Цвейг  

     Что мы знаем о человеке, который  рассказал о себе - все? Кто  он? Каким он был? "Этот человек, проживший так открыто, так напоказ, так на виду, оказался самым скрытым, самым невидимым и унес свою тайну в могилу".

     Все жизнеописания, как, впрочем,  и все исповеди, - лживы: это  не портреты поэтов, а характеры  пишущих, дерзающих созерцать  себя в биографиях титанов;  и в исповедях-самообличениях  неискоренимо желание, даже уничижая  себя, себя возвеличить, оправдать.

  ГЛАЗАМИ ФРЕЙДА

     Вся действительность не исчерпывается насущным,

     ибо огромностью  своей частию заключается в ней

     в виде еще _подспудного, невысказанного

     будущего Слова._

     Ф. М. Достоевский

     Фрейд считал, что в основе  художественного творчества лежит  механизм вытеснения, и само оно  есть выплескивание скрытого, бессознательного. Произведение искусства отражает  не столько внешнюю, сколько  внутреннюю действительность, глубинный  личный опыт художника. Сильное  настоящее переживание пробуждает  в художнике психический опыт  прошлого, часто относящийся к  детскому возрасту, вытесненные  побуждения, страхи и страсти.  Искусство - катарсис, очищение гения  от внутреннего порока. Образы  искусства - "отчужденные пороки", "трагические ритмы гордости  и унижения". Они ведут нас  к "слабому свету самопознания", к открытию негативных сторон  собственного "Я".

        Как бы ни относиться к фрейдистским  истолкованиям личности и творчества  Достоевского, я не сомневаюсь, что  последнее (то есть творчество) представляло собой также и  психотерапию. У Достоевского был  огромный личный опыт психологических  страданий, он вечно считал  себя униженным и его действительно  часто унижали. 

     Не потому ли у него столько  униженных и оскорбленных? Достоевский  часто не владел собой в  обществе, боялся стать посмешищем, болезненно реагировал на уколы. Некрасов видел в нем героя подполья еще до написания Записок из подполья. Не исключено, что Достоевский много писал из мести - из мести своим унизителям. Не исключено, что унижение - одна из его точек зрения на мир. Униженный человек лучше видит мир. Ум и злость обостряются унижением. Друзья и враги, унижая Достоевского, лишь обостряли его перо...

     Основополагающая идея Фрейда: изучите  детство интересующего вас человека - и вы поймете все. Прекрасно,  но где взять материал?

     "Перед нами возникла картина  маленького мальчика, немного пренебрегаемого матерью и строго муштруемого отцом. Одинокий в отцовском доме и в школе, полный сильных вытесняемых влечений, неисполнимых желаний и мыслей о богатстве, могуществе и силе, спасается он из действительности в мир фантазии, мечты, где могут быть исполнены все его неудовлетворенные желания. Из этих мечтаний возникли его произведения: их основание - эротическое влечение, их предмет - бессознательное инцестуозное желание. Жизнь и творчество Достоевского, его дела и чувства, его судьба, - все возникает из комплекса Эдипа..."

     Перед нами фрейдовский Достоевский: не бунтарь, не провидец, не гений, а обыкновенный человек, всю жизнь терзаемый страстями греховной души, неудовлетворенным честолюбием, стремлением к самоутверждению, вожделениями и обостренным чувством раскаяния, - Достоевский, вся сила которого - в мощи подсознательных инстинктов художника, Достоевский, задолго до Фрейда вскрывший силы бесконтрольного "я".

     Фрейд считал эпилепсию Достоевского  результатом "комплекса отцеубийства", которым страдал Достоевский,  а Смердякова - эманацией темных  глубин личности его творца, одной  из проекций его внутреннего  мира. Смердяков - результат переживаний  Достоевского, связанных с вынесенными  им унижениями и тайным желанием  смерти унизителя. Смердяковым он как бы освобождался от спрятанного в глубинах подсознания желания отомстить отцу.

     Что глубоко прятали другие, то  выставлял на общее обозрение  Достоевский. О чем все молчали,  о том он кричал.

     Много сказано об амбивалентности  Достоевского: любовь и ненависть.  Но ведь двойничество, идеал Мадонны и идеал содомский, преступление и наказание - лишь крайности, экстремумы, полюса. А между ними - большая кантовская карта человеческой души, где освещены лишь немногие пункты, а все остальное - ночь, мрак. Этот-то мрак и хотел он развеять...

     Его интересовали глубины подсознания,  где зарождались, копошились, клокотали  и властно требовали выхода  не просто взаимоисключающие  душевные порывы, но происходила  вся наша душевная жизнь. Вся,  а не диалектические да-нет, можно-нельзя, вперед-назад. Творчество Достоевского - прорыв в подсознательное, незнаемое, несказанное, невыразимое словом, но одновременно - непреодолимое, непредвиденное, алогичное, иррациональное.

     Так же, как Фрейд несводим  к либидо, обречены попытки втиснуть  Достоевского (слишком велик) в  комплекс Эдипа. Да, творчество  поглощало значительную часть  его низших желаний. Да, он истерик.  Но сводить гениальность к  гипертрофированной сексуальности,  связывать эпилепсию с воздержанием  или приписывать ему мазохизм  страстотерпца - значит поступать,  как Прокруст. Это же относится  к интерпретации взаимоотношения  братьев Карамазовых с отцом  и самого Достоевского с царем  (батюшкой!) с помощью комплекса  Эдипа. 

     Будучи почитателем Достоевского, отводя ему место в одном  ряду с Шекспиром, называя _Братьев  Карамазовых_ "величайшим романом  из всех, когда-либо написанных, а  _Легенду о Великом Инквизиторе_ - высочайшим достижением мировой  культуры, Фрейд посвятил Федору  Михайловичу большую работу _Достоевский  и отцеубийство_, главные мотивы которой - "очищение художника" и "отчуждение порока".

     В _Братьях Карамазовых_ имеются  ключевые моменты, раскрывающие  истинный смысл произведения. Это,  по Фрейду, речь защитника на  суде и "разгадка" старцем  "готовности Дмитрия к отцеубийству". Речь на суде - ирония над психологией: "она, мол, палка о двух  концах". В ней надо было "все  перевернуть", и тогда будет  вскрыта сущность восприятия  Достоевского, так как насмешки  заслуживает не психология, но  судебный процесс дознания. Ведь  важно не то, кто физически  совершил отцеубийство, но "кто  его в своем сердце желал и кто его совершение приветствовал". В данном случае это не только все братья Карамазовы, включая Алешу, но... их творец.

     Трагедия самого Достоевского, считает  Фрейд, - это ранняя ненависть  к отцу, бессознательное желание  ему смерти. Реализация вытесненного  желания (смерть отца) рождает  комплекс вины. Ключевым в романе  является разговор старца Зосимы  с Дмитрием: старец постигает,  что Дмитрий внутренне готов  к отцеубийству, и бросается перед  ним на колени. Тем самым святой  преодолевает грех презрения  к убийце или суда над ним.  Святому приличествует смирение  и прощение. Тем самым Достоевский  выражает свою симпатию к грешнику, который для него "почти спаситель,  взявший на себя вину". Преступник  как бы освобождает другого  от убийства, убивать больше не  надо, надо благодарить того, кто  взял твой грех на себя.

     Такова человеческая психология, таков механизм нашего участия  к другому человеку. И эта психология  наиболее ярко выражена в "чрезвычайном  случае обремененного сознания  своей вины писателя". По мнению  Фрейда, Достоевский принадлежал  к интеллектуалам, тщательно скрывающим  именно те негативные человеческие  качества, которые его больше  всего мучили и интересовали. Он не мог скрыть свой интерес  к преступнику и преступлению, поэтому выставлял напоказ преступника вообще, политического и религиозного преступника в частности, но не "первопреступника" - отцеубийцу. Тем не менее в образе Карамазова-отцеубийцы он фактически "сделал свое поэтическое признание".

     Вина требует наказания. И представители  этого типа людей всегда "ищут  наказания" или "самонаказания". Фрейд считает, что Ф. М. Достоевский  легко смирился с каторгой, с  годами бедствий и унижений,    увидев в этом наказании батюшки-царя  реальную возможность расплатиться  за свой грех по отношению к реальному отцу. Угрызения совести - самое сильное переживание Ф. М. Достоевского, и попыткой избавиться от них,  по Фрейду, выступает игра в карты, "доведение себя до крайне бедственного положения", самоунижения себя как "странного грешника" в глазах молодой жены, - все это формы "патологического удовлетворения",  формы "разгрузки совести".