Более обеспечена была судьба душевнобольных из привилегированных классов. Они направлялись в монастыри для духовного лечения и вразумления; этот способ призрения больных, в свое время образовавшийся стихийно, был впоследствии легализирован государственными актами. Первый такой акт относится к 1551 г., когда в царствование Иоанна Грозного на церковном соборе при составлении нового судебника, названного «Стоглавым», была выработана статья о необходимости попечения о нищих и больных, в числе которых и те, «кои одержимы бесом и лишены разума». Государственная помощь состояла в размещении по монастырям, «чтобы не быть им помехой и пугалом для здоровых», но также и для того, чтобы дать им возможность получить «вразумление и приведение на истину». Интересен документ времени Михаила Федоровича, который «указал послать Микиту Уварова в Кириллов монастырь под начало для того, что от войны в уме помешался. И послан «Микита Уваров с провожатым, приведен скованным. И велели его держать под крепким надзором, и у церковного пения и у келейного правила велели ему быть все дни, чтоб его на истину привести, а кормить с братнею вместе. А учнет дуровать, велели держать запертым, чтобы из монастыря не ушел».

     В царствование Федора Алексеевича, непосредственного предшественника петровской эпохи, был издан специальный закон (1677), по которому не имели права управлять своим имуществом, глухие, слепые и немые, а также пьяницы и «глупые». Законодательство того времени относило таких «глупых» к категории «хворых», т.е. больных. Понятие о душевной болезни, как о чем-то независимом от сверхъестественных сил, уже существовало в России в течение всего XVII века. Но единственное, на что могли рассчитывать больные или «выжившие из ума от старости» - это монастырская богадельня.

2. Русская психиатрия XVIII – начала ХХ века

2.1. Психиатрия доземского периода

     Реформы Петра Великого почти не коснулись  положения душевно-больных. Русская психиатрия начала XVIII столетия переживала еще глубокое средневековь, разве что в России психопаты могли безнаказно приписывать себе сношение с дьяволом, не рискуя быть сожженными на костре. Но понятие о психическом расстройстве, как о болезни, прочно установилось, если в некоторых случаях даже поднимался вопрос о вменяемости преступника. Так было, например, в одном «политическом деле», где нашли необходимым поместить больного на наблюдение. Это дело об истопнике Евтюшке Никонове, который был арестован за то, что «пришел к солдатам на караул, говорил, будто-де великий государь проклят, потому что он в Московском государстве завел немецкие чулки и башмаки». Допросить Евтюшку было невозможно, он «кричал и бился и говорил сумасбродные слова и плевал на образ Богородицын, и его держали караульные, три человека, и потом он уснул». Было признано, что с ним «учинилось сумасбродство и падучая болезнь». Вследствие этого, 1701 года, апреля в 28 день, состоялся царский указ: «Того Евтюшку Никонова послать в Новоспасский монастырь и держать за караулом как опасного, и если будет в сумасбродстве какие нелепые слова говорить, то все велеть по числам записывать». Но в конце концов он был признан «в уме и здравии» и сослан в Сибирь.

     В 1723 г. Петр Великий воспретил посылать «сумасбродных» в монастыри (поскольку лечения они там всё равно не получали) и возложил на Главный магистрат обязанность устройства госпиталей «по европейскому типу»; однако, таковых и не построили, и в последующие десятилетия после Петра душевнобольные направлялись по-прежнему в монастыри. В 1727 г. Синоду было вменено в обязанность не чинить никаких препятствий к приему душевно-больных в монастыри и не ссылаться на указ Петра.

     Исторический  период русской психиатрии начинается с 1762 г. На предложение Сената отдать в монастырь душевнобольных князей Козловских, Петр III положил следующую резолюцию: «Безумных не в монастыри определять, но построить на то нарочитый дом, как то обыкновенно и в иностранных государствах учреждены долл-гаузы. Быть по сему». Эти несколько строк явились выражением назревшей потребности. Однако, никто в России не знал, что представляют собой эти «доллгаузы», так что Сенату пришлось запросить по этому поводу Академию наук, а там историограф Мюллер это пояснил. В своей записке он начинает с того, что в настоящее время является основным психиатрическим догматом, — с утверждения, что больных необходимо разделять по отдельным категориям: «Безумным есть различие по степени безумия: эпилептики, лунатики, меланхолики, бешеные. Если каждые по степени болезни разные, их и содержат по отдельным палатам».

     И хотя Мюллер не исключает, что «бешеных придется усмирять», но требует, чтобы «доктор употреблял всякие средства к их излечению, а прежде, нежели придут в разум, священникам у них дела нет, ежели же придут в разум, можно бы и отдать семье, буде она у них есть». То есть, больной не признавался совершенно неизлечимым, мог лечиться в период обострения, а затем быть возвращен в семью, как это начиналось и в Европе.

     Далее интересно отметить, что уже в  то время, шестидесятых годах XVIII века, Мюллер имеет в виду «организацию работ больных», видя в этом, «между прочим, и средство от безделия и скуки больных, но также и один из источников содержания доллгауза». Штат такого учреждения состоит из доктора, лекаря, двух подлекарей и цирюльника, при чем «подлекарь и цирюльник должны жить в доме, а доктор и лекарь в близости, дабы во время нужды всегда вскорости сысканы быть могли».

     В 1765 г., в царствование Екатерины II, постановлено было учредить два доллгауза — один в Новгороде, в Зеленецком монастыре, другой в Москве, в Андреевском; и тогда академику Шлецеру, бывавшему за границей, дано было поручение осмотреть доллгаузы и представить их описание. Рукописный отчет Шлецера сохранился в протоколах Академии наук, и представляет интерес не только для истории русской психиатрии, но и для характеристики быта германских учреждений того времени. Хотя он их критикует за то, что: «помешанных мужчин и женщин содержат на счет легата, но довольно бедно. Никто не заботится о том, чтобы возвратить им умственные способности, и только в случае физического заболевания, призывают специально назначенного хирурга», но отмечает «Спокойные и не злобные. пользуются возможной свободой, они прогуливаются по лугу. К работам их не принуждают, однако, некоторые сами прядут шерсть, которую и продают в собственную пользу, другие работают в огороде, но без принудительных к тому мер, просто затем что они не одни, и говорят с другими». Так впервые было указано на роль общения при реабилитации больных.

     Однако Россия не спешила, и ее правительство не принимало никаких мер, хотя начали возникать многочисленные затруднения. В самом Петербурге, соответственно увеличению населения, число душевнобольных так умножилось, что все чаще стали отмечаться случаи нарушения порядка на улицах и в присутственных местах. Поэтому в 1766 г. издано было распоряжение, чтобы все жители столицы, имеющие душевнобольных, немедленно, под угрозой штрафа, уведомляли Главное полицейское управление о том, как они их содержат и какие меры принимают для ограждения здоровых от опасности и неприятностей. В результате этого в полицию поступило столько заявлений, и было приведено столько больных, что очевидна стала необходимость строить отдельные дома. Был даже выработан «статут», согласно которому «должно смотреть, чтобы дом и его обстановка были прочны, во избежание побегов, а чтобы надзиратель был усердный и совестный, прислугу для ухода и надзора лучше всего избирать из числа отставных добрых и послушных солдат», которым вменялось в обязанность «поступать с больными по-человечески, но строго, и смотреть внимательно, чтобы те ни кому, и ни себе не причинили вреда».

     В 1775 г., когда Россия была разделена на губернии, при губернских управлениях были учреждены Приказы общественного призрения, которые начали открывать психиатрические отделения при больницах и строить специальные дома для умалишенных – «желтые дома». Первый такой дом был открыт в Новгороде в 1776 г. В то же самое время в Москве, в Екатерининской больнице предоставлено было 26 мест для умалишенных. Этого ыло далеко не достаточно, и вскоре больных начали размешать в смирительном доме и в богадельне, помещавшейся в предместьи Москвы, в селе Преображенском, в бывшей Парусной фабрике. Здесь было открыто специальное психиатрическое учреждение, получившее значительно позже, в 1838 г., название Преображенской больницы для душевно-больных.

     В Петербурге в 1779 г. открылся первый приют для душевно-больных, на месте, занимаемом ныне Обуховской больницей, которая была здесь построена в 1784 г. В 1789 г. количество мест было увеличено до сорока четырех, причем десять из них предоставлялись для более состоятельных лиц. В последующие годы число больных быстро увеличилось, сюда помещались нередкие в то время случаи заболеваний белой горячкой. Затем в 1832 г., в 11 верстах от Петербурга, по дороге в Петергоф, было открыто учреждение, названное больницей «Всех скорбящих», и рассчитанное на 120 человек.

     В это время в Харькове уже был  «дом сумасшедших» на 20 человек (1817). Довольно рано небольшое убежище было открыто в Екатеринославе, при больнице, основанной еще во второй половине XVIII века, и в Симбирске (1772). В 1810 г., число домов для умалишенных равнялось четырнадцати, подчинены они были Министерству полиции, которое устроило в течение четырех лет еще десять домов. В 1814 г. дома эти перешли в ведение Министерства внутренних дел, после чего число их стало довольно быстро умножаться, так что к 1860 г. достигло сорока трех. Во всех их «тихие» больные отделены от «буйных», и предусмотрено также, что «те, выздоровление которых еще сомнительно, поступают в особые залы, до совершенного исцеления» - так обеспечивалось общение, но ни о каких работах речи не шло.

     Средства  же усмирения были прежними – связывание, «смирительные рубашки» и т.п. Но уже тогда отмечалось, что «Излечение сумасшедшего бывает труднее или легче, смотря по сложению его тела, обстоятельствам жизни и по причине, от которой произошла болезнь. Так, например, пьяницы, коих число весьма значительно, возвращаются к рассудку гораздо легче, чем люди, у коих сумасшествие было следствием потрясения. Кто-то при потере близкого выздоравливает от сумасшествия действием все изменяющего времени, но иной распутный человек, преданный своим страстям, остается всю жизнь сумасшедшим. Мы видим, однако, что и добродетельные подвергаются также болезни и часто без известной причины, то есть лишение ума столь же неразлучно с человеческим родом, как все другие болезни, и что человек не может избежать судьбы. Родственники же присылают умалишенных в больницу более чтобы избавиться от них, предохранить себя от несчастий, нежели чтобы их вылечить. Хотя больные, присланные как скоро обнаружились первые признаки их сумасшествия, нередко выздоравливают совершенно. Но и так, когда сумасшедшие спокойны, то играют в карты, в шашки, читают газеты, книги, разговаривают вместе, шутят, никого не обижают. Некоторые подвержены лишь возвращению пароксизмов» (то есть, припадков) – так было сделано еще одно важное утверждение: не все психические болезни требуют постоянного надзора, и по мере необходимости нужно снимать изоляцию, способствуя общению, и купируя припадки (правда, тогда существовали только некоторые противосудорожные и успокаивающие средства из лекарственных трав), а возможно и вернуть в семью.

     Начиная с 1828 г. Московский доллгауз вступает в новый период своей жизни: на должность главного врача назначается В.Ф.Саблер, заводятся истории болезни, рецептурные книги, появляются ординаторы, функции которых приблизительно такие же, как и в наше время, и даже в европейской психиатрической печати публикуются отчеты о больнице, составляемые самим Саблером. С его именем связан ряд преобразований: уничтожение цепей, устройство огородных и рукодельных работ, приобретение музыкальных инструментов, игр для больных и т. д. В 1838 г. доллгауз получает новое имя: московская Преображенская больница.

     К пятидесятым годам относится  любопытная страница из бытовой истории Москвы, теснейшим образом связанная с одной из камер Преображенской больницы, в которой жил «ясновидящий», «прозорливец» — Иван Яковлевич Корейша. Этот душевнобольной, временами буйный, в течение целого ряда лет был своего рода «пророком» по семейным, имущественным и разным другим делам; в очередях у дверей его комнаты можно было встретить представителей всех классов тогдашней Москвы. Администрацию больницы крайне смущало это непрерывное паломничество, несомненно, нарушавшее больничный порядок. Но «юродивый» был источником весьма значительного дохода, и многие усовершенствования, введенные Саблером, были сделаны на средства, собранные благодаря Корейше. Надо полагать, что печально было финансовое положение русских больниц, если даже большое московское учреждение вынуждено было не пренебрегать доходами, опускаемыми в кружку у порога камеры слабоумного, откровенно таким образом эксплуатируя темноту и суеверие «первопрестольной» столицы. Но медицина повсюду в России стояла на пути к настоящей помощи душевно-больным.

     Таковы  были крупные теоретические успехи семидесятых годов. Больничная психиатрия в это время также работала над целым рядом сложных задач. В этом смысле был интересен опыт земской медицины.

2.2. Земский период

     По  примеру немецкого врача Г.Дарендорфа. после 1870 года и в России начала развиваться патронажная система. Хотя отмена насильственных мер осуществлялась с большой медлительностью, но одним из первых петербургский врач С.Остергольц начал развивать патронажную систему, когда некоторые категории больных (особенно дети) жили в своих семьях и патронировались психиатром. Наиболее подходящими для этого считались следующие группы больных: слабоумные от рождения или после травм, или старики, «больные и исчезнувшим бредом», «некоторые припадочные, что в остатнее время имеют рассудок ясный, а кто и может даже предсказать свой приступ за несколько часов». Лечебная идея патронажа заключается в том, чтобы больной, живущий в семье, «учился сам понимать свою болезнь», принимал участие в жизни и работе, в силу чего активность нервной системы, психический тонус, общественно-трудовые эмоции надолго сохраняют личность человека от деградации, неизбежной в условиях закрытой больницы или приюта для хроников. Живущие в семьях люди не только получали общение, но и нередко могли, особенно в сельской местности, выполнять работы, помогать семье, принимая регулярно лекарства, или какие-то меры при приступах.

     В России, благодаря энергичной деятельности Торбеева, Реформатского, Вырубова, Бруханского, Ступина, других психиатров-общесгвенников устроены были патронажи в Рязани, Москве, около Нижнего Новгорода, Екатеринослава, Воронежа и, т. д. Другим вопросом, так и не решенным еще тогда, был вопрос об обучении «слабоумных, ежели они не вовсе идиоты» - дело ограничивалось лишь обучением навыкам самообслуживания и примитивного труда в семьях.

     Вместе  с тем, развивалось и учение о  психозах детского возраста. Ранее наблюдавшиеся иногда у дефективных детей буйные состояния, рассматривались как осложнение их основного состояния. Карус в своей «Психологии» (1809) категорически заявил, что у детей наблюдается только слабоумие, но никогда не бывает помешательства. И если ранее полагали, что психоз является печальной привилегией человека, уже изведавшего трудности жизни и роковое влияние страстей, то затем с чисто психофизиологической точки зрения доказывалось, что элементарность и сравнительная простота мозговых актов не гарантирует детей от душевных болезней. Так начали допускать, что страх, острые боли, сильное переутомление, ушибы головы могут, хотя и в сравнительно редких случаях, повести у детей к настоящим психозам. В этой связи очень интересны были работы «литовского немца» Г.Эмингауза, который много лет жил и преподавал в Дерпте (ныне Тарту), и создал монографию «О детских психозах». Он создал классификацию, во многом близкую к современной, описал особенности душевных болезней у детей. Параллельно теоретическим достижениям умножались и усовершенствовались детские отделения в больницах. Но коль скоро, утверждал Эмингауз, «дети эти не все есть слабоумны, а иные обладают живым и преждевременно даже проявляющимся умом» - то нужно ставить вопрос об их обучении и трудоустройстве. По его идеям самостоятельные учреждения открыты были затем в Москве школа-лечебница для психически-больных детей, основанная О. Б. Фельцманом (1915) и образцовая клиника Московского государственного университета, созданная Гиляровским (1912).