Окончательная композиция
глав первой части, свободная,
емкая, придающая произведению
характер широкого поэтического
обозрения, как нельзя лучше
отвечает основной авторской
задаче -- показать родную страну,
обозреть ее всю, заглянуть
во все уголки, воспеть Русь
народную, пробуждающуюся и заклеймить
проклятьем Россию помещичье-крепостническую,
рушившуюся, обреченную.
Работая над рукописью
первой части, Некрасов предугадывал
возможные столкновения с цензурой,
подыскивал более приемлемые
для нее варианты и смягчал
наиболее рискованные места. Так,
в рассказе о взбунтовавшихся
Столбняках он вычеркнул строки,
вносившие явно сатирический
оттенок в портрет важничающего
флигель-адъютанта, который, стараясь
нагнать страх на крестьян, выпячивал
перед ними "грудь с крестами
царскими". Во многих случаях
к самоцензуре Некрасов прибегал
уже на заключительном этапе
работы, во время печатания текста
в типографии. В главе "Поп"
он смягчил строки о бранно-пренебрежительной
кличке, которой народ честит
духовенство ("Кому вдогон, как
мерину, Кричите: го-го-го?.."), хотя,
видимо, дорожил ими, так как
трижды вписывал их в рукопись,
подыскивая подходящее место;
из главы "Сельская ярмонка"
исключил упоминания о "плюгавом"
генерале и вельможных особах,
у которых "Грудь с гору,
глаз навыкате, Да чтобы больше
звезд"; из главы "Пьяная
ночь" -- строки о трех "дольщиках"
("Бог, царь и господин!").
Вполне вероятна автоцензура
и в речи солдата в главе
"Счастливые", рассказывающего
о себе, что он даже в мирное
время "не ел по трои суточки"
и нещадно бит палками "раз
сто за службу верную", и
в заменах фамилий князя Шереметьева
на Переметьева, а Орлова на
Юрлова, чтобы, очевидно, несколько
завуалировать явный намек в
одном случае на широко известный
в России графский род, отпрыски
которого занимали высшие посты
на государственной службе и
стояли близко к царскому двору,
в другом -- на генерал-адъютанта,
шефа жандармов и начальника III
Отделения графа (затем князя)
А. Ф. Орлова, действительного
владельца "Адовщины", описанное
в главе "Счастливые".
Время, когда Некрасов
публиковал первую часть, в
цензурном отношении оказалось
особенно неблагоприятным: "Пролог"
печатался в январском номере
"Современника!" за 1866 г., а судьба
журнала, получившего совсем незадолго
До того -- в ноябре и декабре
1865 г.-- одно за другим два предостережения,
висела тогда на волоске. Вынужденный
соблюдать величайшую осторожность,
Некрасов не решился сразу
вслед за "Прологом" печатать
последующие главы; объявленного
в "Современнике" при публикация
"Пролога" "продолжения впредь"
так и не последовало, хотя
после этого вышло еще три
номера журнала и был подготовлен
четвертый. Эта была одна из
жертв, принесенных Некрасовым
цензуре в надежде спасти свой
журнал в сложнейшей обстановке:
4 апреля 1866 г. прозвучал выстрел
Д. В. Каракозова, начался разгул
реакции, усилились преследования
демократической печати.
9 апреля Некрасов предпринял
отчаянную попытку доказать "безвредность"
журнала и свою собственную
"благонамеренность": он выступил
в Английском клубе с чтением
оды в честь "спасителя"
царя -- Комиссарова. В этот же
день поэт, как выяснилось недавно,
намеревался с той же целью
читать на вечере у члена
Главного управления по делам
печати цензора В. Я. Фукса
еще не опубликованную главу
своей поэмы (вероятно, главу "Поп"
-- наиболее безопасную в цензурном
отношении). По словам Б. М. Маркевича,
сообщившего об этом 8 апреля М.
Н. Каткову, Некрасов должен
был читать "новую свою вещь
"Кто ныне счастлив на Руси?",
вещь тем более замечательную,
что она написана в хорошем духе" (Теплинский М. В.
Н. А. Некрасов в апреле 1866 года.-- РЛ, 1972,
No 1, с. 103).
Печатание глав первой
части Некрасов возобновил лишь
через три года, и сразу подтвердились
его давние опасения: даже глава
"Поп" не прошла не замеченной
цензурой.
В донесении цензора
С.-Петербургского цензурного комитета
Н. Е. Лебедева от 11 января 1869 г.
говорилось: "В означенной поэме,
подобно прочим своим произведениям,
Некрасов остался верен своему
направлению; в ней он старается
представить мрачную и грустную
сторону русского человека с
его горем и материальными
недостатками <...> В общем своем
содержании и направлении означенная
первая глава этой поэмы не
заключает в себе ничего противного
цензурным постановлениям, так как
собственно сельское духовенство
представляется униженным вследствие
необразованности мужика, бедным
вследствие окружающей его среды,
которая сама ничего не имеет,
так что в этой поэме выливается
только гражданская скорбь на
беспомощность сельского населения
н его духовенства. Но тем
не менее в ней встречаются
три резкие по своему неприличию
места, на которые цензор считает
нужным обратить внимание комитета
с тем -- не сочтет ли он
нужным заявить об них Главному
управлению по делам печати..."
(ГМ, 1918, No 4--6, с. 84--85). Недопустимыми цензор
посчитал высказывание о "жеребячьей
породе" (ст. 586--589), уже смягченные
Некрасовым строки о презрительном
отношении народа к духовенству
(ст. 596--603) и упоминание об "иудейском
племени" помещиков (ст. 686--689).
В докладе того же
цензора, составленном 26 ноября 1869 г.
в ответ на запрос Главного
управления по делам печати
о направлении "Отечественных
записок", отмечалось, что направление
это "состоит в постоянной
гражданской скорби о меньшей
братии, т. е. о простолюдинах
и о неимущих, с выставлением
напоказ обществу тех язв, которые
кроются, по мнению редакции, в
современном административном и
социальном порядке".
В этом докладе среди
перечисленных "неблагонадежных"
произведений фигурировали главы
"Кому на Руси жить хорошо",
напечатанные в январской и
февральской книжках журнала,
т. е. "Пролог", "Поп", "Сельская
ярмонка", "Пьяная ночь". Цензор
отмечал, что крестьянство изображено
поэтом "в незавидном положении",
а участь сельского попа -- "в
самых мрачных и грустных красках,
с его бедностью, отчуждением
от общества и почти презрением
со стороны окружающих" (там
же, с. 86).
11 мая 1888 г. решением
Московского цензурного комитета
поэма Некрасова была исключена
из сборника "Наши родные поэты",
предназначенного для народного
чтения (Центральный гос. архив
Москвы, ф. 31, оп. 3, ед. хр. 2179).
Одним из первых
на публикацию первой части
поэмы отозвался член совета
Главного управления по делам
печати Ф. М. Толстой, наблюдавший
за "Отечественными записками",--
музыкальный критик, чьи статьи
Некрасов вынужден был изредка
помещать в журнале. В письме
от 29 января 1869 г. он, отстаивая перед
Некрасовым свои собственные
авторские интересы (его музыкальное
обозрение, сокращенное Некрасовым,
было напечатано в той же
книжке журнала, где опубликованы
главы из "Кому на Руси жить
хорошо"), тем не менее совершенно
справедливо оценил одну из
характерных поэтических особенностей
поэмы -- многократные повторения
в тексте строк ее зачина ("Роман
сказал: помещику, Демьян сказал: чиновнику...").
Он отметил художественно-эстетическую
оправданность этих повторений
и писал по этому поводу: "Усердному вычеркивателю
могло бы показаться это повторение излишним,
а между тем это не что иное, как усиление аккорда и развитие
гармонии, т. е. прием, употребляемый во
всех художественных музыкальных произведениях,
что необходимо и в поэме, так как поэтическая
форма, известная под названием" поэмы,
есть нечто среднее между музыкой и словом.
В поэме сочетается гармония звуков
с мыслью; и если нечуткий человек
выкинет из нее хоть одну строку, то он
может, и не догадываясь о том, нарушить
весь гармонический строй" (ЛН, т. 51--52,
с. 598). Через год Толстой снова напомнил
Некрасову о его поэме и за несколько дней
до публикации заключительных глав первой
части ("Счастливые" и "Помещик")
отметил, что для него "весь интерес
сосредоточен теперь на продолжении поэмы "Кому вольготно жить
на Руси"" (12 февраля 1870 г.-- там же,
с. 604).
В это время Некрасов
уже обдумывал план дальнейшей
работы над поэмой. Сразу по
завершении публикации первой
части, 96 февраля 1870 г., он обратился
к поэту А. М. Жемчужникову,
рассчитывая получить поддержку
своим творческим намерениям: "Напишите
мне, пожалуйста, Ваше мнение о
последних главах "Кому на Руси
жить хорошо" во 2 No "От<ечественных>
з<аписок>". Продолжать ли эту
штуку? Еще впереди две трети
работы".
В ответном письме
из Висбадена от 25 марта (6 апреля)
Жемчужников с восторгом отозвался
о напечатанных главах и горячо
поддержал замысел Некрасова: "Две
последние главы Вашей поэмы
"Кому на Руси жить хорошо"
и в особенности "Помещик"
-- превосходны. Поверьте, что я
не желаю расточать перед Вами
учтивости и комплименты. Вы
желаете узнать мое мнение, и
я сообщаю Вам его правдиво
и серьезно. Эта поэма есть
вещь капитальная и, по моему
мнению, в числе Ваших произведений
она занимает место в передовых
рядах. Основная мысль очень
счастливая; рама обширная, вроде
рамы "Мертвых душ". Вы можете
поместить в ней очень много. Продолжайте;
без всякого сомнения продолжайте
И не торопитесь окончить, и не суживайте
размеров поэмы. Как из Вашего вопроса:
продолжать ли поэму, так и из разных других
современных литературных признаков,
я заключаю, что Вы не находите вокруг
себя несомненной, энергичной поддержки.
Не обращайте на это внимания и делайте
свое дело <...> В первый раз я не мог
прочесть всего без остановки, спокойно.
Я несколько раз вскакивал со стула и прерывал
чтение в избытке удовольствия. Глава
"Помещик" мне понравилась особенно,
как я уже сказал. Не буду перечислять
тех мест в обеих главах, которые, по моему
мнению, в особенности хороши, но укажу
только на одно превосходное место; а именно
на три стиха: удар искросыпительный
и проч., именно потому, что я прочел неодобрительный
отзыв об этих трех стихах. Рецензент высказал
здесь, по моему убеждению, поразительное
непонимание. Этот крепостнический пафос,
до которого незаметно для самого себя
дошел Ваш помещик; эта лирическая высота,
на которой он очутился так неожиданно
и так некстати и с которой, опомнившись,
сейчас же поспешил сбежать вниз,-- это
великолепно!.." (ЛН, т. 51--52, с. 284).
О продолжении поэмы
Жемчужников справлялся спустя
некоторое время у М. Е. Салтыкова-Щедрина,
который ответил ему 25 ноября
1870 г., что он уже "вопрошал
Некрасова насчет продолжения
"Кому на Руси"", но тот
"только улыбается", и что
"работа идет у него урывками"
(Салтыков-Щедрин, т. XVIII, кн. 2, с. 58).
В отзывах прессы
на первую часть поэмы, подчас
пристрастных и несправедливых,
отразилась сложная и противоречивая
обстановка литературной борьбы
конца 1860--начала 1870-х гг., характеризовавшаяся
заметным спадом теоретического
уровня революционно-демократической
мысли и усилением антидемократических
и антиреалистических тенденций
в литературной критике. В начале
1870-х гг. застрельщиком в нападках
реакционно-охранительной критики
на демократическую литературу
и Некрасова выступил В. Г.
Авсеенко. Поэму "Кому на Руси
жить хорошо" он презрительно
называл "длинной и водянистой
вещью" (Очерки текущей литературы.--
РМ, 1872, 13 мая, No 122; подпись: А. О.), со
злорадством отмечая, будто "даже
ревностнейшие друзья и поклонники
г. Некрасова отнесли ее к
числу неудачнейших произведений
их любимого поэта" (РМ, 1873, 21 февр.,
No 49).
В рецензии на только
что вышедшее отдельное издание
"Стихотворений Н. Некрасова"
1873 г. (ч. 5), где все главы первой
части поэмы впервые были напечатаны
вместе, тот же критик заявлял,
что поэзия Некрасова служит
лишь отголоском "идей петербургского
журнализма" и в изображении
жизни слепо следует "quasi-народной
литературе -- литературе г. Решетникова,
гг. Успенских и пр." (Поэзия
журнальных мотивов. Стихотворения
Н. Некрасова. Часть пятая. С.-Петербург,
1873.-- РВ, 1873, No 6, с. 908-- 909; подпись: А.).
К позиции Авсеенко
тесно примыкал также критик "Нового
времени" В. П. Буренин. Снисходительно
он отнесся лишь к "Последышу",
а главы первой части считал
"слабыми и прозаичными в
целом, беспрестанно отдающими
пошлостью и только местами
представляющими некоторые достоинства".
Критик не понял и не принял
оригинальность стихотворной формы
поэмы, его возмущали "рубленые
стихи", которые "режут ухо
прозаичностью" (Журналистика.-- СПбВ,
1873, 10 марта, No 68).
Другая часть критики
в своих отзывах о первой
части поэмы подошла к ее
оценке более объективно. Обозреватель
"Киевского телеграфа" в
1869 г. с неодобрением писал
о разгоревшейся тогда кампании
нападок на Некрасова, а поэму
"Кому на Руси жить хорошо",
публикация которой только начиналась,
расценил как бесспорную творческую
удачу поэта и как очевидное
опровержение злопыхательских домыслов
ряда фельетонистов.
Рецензент отмечал
редкую правдивость изображения
народной жизни в главе "Сельская
ярмонка": "...поэт перестал бы
быть верным истине, потому что
светлые явления в простонародье
чрезвычайно редки, а поэзия, по
справедливому выражению одного
нашего писателя, заключается в правде жизни
<...> мы в настоящее время не можем найти
никого, заслуживающего больше прав называться
поэтом, кроме Некрасова, поэтом -- в том
значении, в котором мы понимаем это слово".
Далее автор рецензии приводил отрывки
из речи Якима Нагого и по этому поводу
писал: "Сколько здравого смысла и жизненной
правды заключается в этих немногих словах
и сколько снисходительности и сочувствия
могут вселить эти строки к простому и
незатейливому горю крестьянина, которое,
однако, вследствие его невежества, находит
исход только в пьянстве <...> Даже немногих
строк, выписанных нами, достаточно для
того, чтобы читатель мог видеть, как Некрасов
в последнем своем произведении остался
верен всегдашней своей идее: возбуждать
сочувствие высших классов к простому
люду, его нуждам и потребностям" (Белинский М.
"Кому на Руси жить хорошо" Некрасова
("Отечественные записки" 1867 года).--
Киевский телеграф, 1869, 19 мая, No 57).