Ф. В. Булгарин: Проблема литературно-критической репутации

С 1816 года Булгарин ведет в Петербурге по доверенности дяди судебную тяжбу о крупном поместье. Однако при этом не оставляет литературных занятий, в 1819-1821 годах активно сотрудничая (стихи, рассказы, воспоминания) в польском варианте известной петербургской газеты "Русский инвалид".

Постепенно Булгарин начинает писать по-русски и быстро из никому не ведомого новичка превращается в одного из ведущих литераторов.

Помимо чисто личных качеств (литературная одаренность, богатый  жизненный опыт, трудолюбие) в успехе Булгарина играют свою роль и обстоятельства более общего характера. Булгарин оказывается в уникальном положении "своего чужака": он хорошо изучил богатый литературный опыт и традиции польской и французской литературы, не будучи в то же время чуждым русской культуре. Это "срединное" положение помогает ему успешно вводить в русскую литературу довольно широко практиковавшиеся за рубежом, но здесь новые или уже значительно подзабытые жанровые и тематические образцы, а также формы организации литературной жизни (во многом сходным было положение его друга-врага О. Сенковского). В то же время Булгарин был наделен чуткостью по отношению к запросам времени, к тому, чего сегодня требует здешняя публика. Хорошо ощущая "время и место", он вводит чужое не напропалую - что попадется, а именно то (и в таких формах), что может обеспечить успех.

В 1810-х годах, когда литературное развитие в России шло довольно медленно, Булгарин активно знакомился с французской и польской литературой. Неизвестно, как и когда (ведь в основном он воевал, да к тому же за пределами Франции), но он успел прочесть много французских книг. Позднее, также в довольно короткий срок, он широко знакомится с польской литературой (свидетельством чего является первая опубликованная им на русском языке статья "Краткое обозрение польской словесности" 1820 года) и быстро завоевывает в ней заметное место, о чем свидетельствует избрание почетным членом шубравского общества. Шубравцы оказали на Булгарина сильное влияние. Он помещал в "Северном архиве" и "Северной пчеле" жанровые (и близкие по идейной направленности) произведения, аналогичные многим шубравским публикациям. Второй его источник - чрезвычайно популярный не только во Франции, но и в других странах Европы, в том числе и в России, автор нравоописательных очерков Жуй. Но что характерно: заимствуя жанровую форму, Булгарин насыщает ее местными бытовыми реалиями, выписанными точно и достоверно.

Особенно важно, что он ориентируется на иную аудиторию, в  которой, собственно, и утверждается его репутация. Именно это в конечном счете определило положение Булгарина в литературе.

Булгарин делил читателей на четыре категории:

1)"3натные и богатые люди",

2)"Среднее состояние. Оно состоит у нас из:

а) достаточных  дворян, находящихся в службе, и  помещиков, живущих в деревнях;

b) из бедных дворян, воспитанных в казенных заведениях;

с) из чиновников гражданских и всех тех, которых  мы называем приказными;

d) из богатььх купцов, заводчиков и даже мещан. Это состояние самое многочисленное, по большей части образовавшееся и образующееся само собою, посредством чтения и сообщения идей, составляет так называемую русскую публику";

3)"Нижнее состояние. Оно заключает в себе мелких подьячих, грамотных крестьян и мещан, деревенских священников и вообще церковников и важный класс раскольников";

4)"Ученые и литераторы".

Своим адресатом он выбрал "среднее состояние", или "публику". Булгарин, а также Николай Полевой (который нередко остро полемизировал с ним, но в целом во многом близок ему по своим позициям) "выступали якобы от имени «демократии», проповедуя буржуазно-демократические идеи равенства сословий, предсказывая близкую полную деградацию дворянства". Литератор становился слугой (или, как выражался Булгарин, "конюшим") публики. Булгарин так формулирует задачу журналиста:

"Мы служим  публике в качестве докладчика, должны переносить все ее прихоти,  терпеливо слушать изъявление  неудовольствия и быть весьма  осторожными во время ее милостивого  расположения".

Для писателей пушкинского  круга (которых Булгарин довольно точно назвал "литературными аристократами") наиболее авторитетной инстанцией был салон, где немногие избранные определяли литературную иерархию. Они рассматривали Булгарина как выскочку, который, ничем еще себя не зарекомендовав, не получив признания от заслуженных литераторов, самовольно присвоил себе право судить и оценивать.

Итак, к концу первой четверти ХIХ века Булгарин завоевал уже прочную литературную репутацию. Читателям он был известен как профессиональный журналист, издатель популярных газеты и журнала, наделенный немалым литературным талантом и трудолюбием. Важными чертами его образа были определенное вольномыслие ("либерализм" - в языке того времени), польское происхождение и богатый жизненный опыт.

Подобный образ создавали  сами публикации Булгарина, причем ряд их имел автобиографический характер или включал автобиографические пассажи. Немалую роль играли и печатные отклики на его творчество друзей и союзников - Н. Греча, А. Бестужева, Н. Полевого. Однако в среде "литературных аристократов" у него начинает формироваться принципиально иная репутация - невежественного и самоуверенного выскочки, хвастуна и завистника. Мнение это довольно долго не выходит за рамки узкого кружка.

Но настает 1825 год. Булгарин и его друг Греч - "либералы". Они за просвещение, смягчение цензурного гнета, против деспотизма и клерикализма. Хотя они не входят в тайные общества, но среди декабристов много их близких друзей. За два дня до восстания на обеде у директора Российско-американской торговой компании, в которой служил Рылеев, они выступают с либеральными речами. По слухам, Булгарин был на Сенатской площади и, стоя на камне, кричал: "Конституцию!", а когда начался разгром восстания, бросился в типографию Греча и стал разбирать набор, по всей вероятности, революционных прокламаций. Даже если это и выдумка, показательна сама возможность подобного слуха применительно к Булгарину.

Представим на минуту, что  восстание закончилось бы победой  декабристов. Я думаю, что Булгарин поддерживал бы революционное правительство, стал бы одним из самых "передовых" и "либеральных" публицистов, ратуя за буржуазные реформы, причем в этом своем вольнолюбивом порыве писал бы искренне, в соответствии со своими... ну, не убеждениями, но, скажем так, мнениями.

Однако восставшие терпят поражение. Булгарин испуган, растерян и вначале ведет себя противоречиво. Он бросается к Рылееву и, хотя оттуда его прогоняют, берет на сохранение рылеевский архив. Но вскоре он же по требованию полиции дает словесный портрет Кюхельбекера, что помогло схватить беглеца в Варшаве.

Булгарин ищет выход. В очередной раз под угрозой достигнутое положение, успех, более того, в неблагоприятном случае можно попасть в крепость или в ссылку. Опять нужно приспосабливаться. И Булгарин, корифей по части приспосабливания, развивает бурную деятельность. Он лихорадочно ищет и находит возможность продемонстрировать свою преданность престолу. Для этого он подает властям докладные записки по ряду вопросов общественной жизни России. Вначале предоставляет их дежурному генералу Главного штаба, а позднее, когда через несколько месяцев было создано III отделение императорской канцелярии, - непосредственно туда.

Отношения Булгарина с III отделением трудно определить однозначно. Он не был ни штатным сотрудником, ни платным его агентом, скорее экспертом, своего рода доверенным лицом. Для III отделения он подготовил ряд докладных записок на такие темы, как политика в сфере книгопечатания, цензура, распространение социалистических идей в России, взгляды выпускников Царскосельского лицея и членов "Арзамаса", роль "австрийской интриги" в подготовке декабристского восстания и т.п. Нужно подчеркнуть, что в большинстве своих заметок Булгарин давал общую характеристику проблемы, не упоминая конкретных имен либо характеризуя их со стороны общественного положения, образования, интеллекта, но не оценивая их политических убеждений и отношения к правительству.

Напуганный выступлением дворян-декабристов, Николай стремился  опереться на другие слои населения. Поэтому усилению контроля за настроениями помещичьего дворянства соответствовала переориентация, нередко чисто демагогическая, на "народ" (то есть крестьян, купцов и мещан) и на чиновничество. В ряде аспектов такая линия соответствовала культурной программе Булгарина, всегда апеллировавшего не к избранным, а к "публике". Принимая формулируемые "наверху" цели (полная покорность подданных воле абсолютного монарха, добросовестное выполнение своих сословных обязанностей и т.д.), Булгарин брал на себя задачу эксперта, подыскивающего наиболее эффективные средства для их достижения.

Важнейший пункт булгаринских предложений - управление подданными не посредством силы, а путем "направления умов". Например, в записке "Каким образом можно уничтожить пагубные влияния злонамеренных людей на крестьян" (1826) он предлагает воздействовать на крестьян не насилием, а "нравственно", введя присягу царю.

Литературе в этом он уделяет  важную, но весьма специфическую роль: она должна служить своеобразным "спускным клапаном", уменьшающим "давление паров" в обществе

Платными агентами III отделения являлись драматург С. Висковатов, первый русский переводчик "Гамлета", и поэтесса Е. Пучкова; доносы в разные инстанции писали не только такие парии литературного мира, как "Борька" Федоров, но и такие уважаемые писатели, как, например, С. Шевырев.

Булгарин отнюдь не реакционер по убеждениям, не консерватор, скорее либерал, который из соображений личного благополучия пошел на сделку с режимом.

Пушкин вложил в уста Моцарта  слова: "гений и злодейство - две вещи несовместные". Применительно к гению он, по-видимому, прав. Но на примере Булгарина мы видим, что человек талантливый, весьма неординарных ума и наблюдательности, при определенных условиях может поступать подло и безнравственно. Он действительно был не рядовым осведомителем, а "философом" слежки. В специальной записке (1830), посвященной организации наблюдения за военными, он излагал проект системы агентурной сети в армии, причем цинично предлагал использовать для этого

"людей умных,  совестливых, испытанной честности,  привязанных к особе Государя, которые бы... были выше предрассудков  и не полагали... постыдным действовать  благородно, честно, добросовестно  для личной безопасности своего  Государя и блага Отечества.  Это мое старинное мнение, что  доверенными тайными агентами  правительства должны быть непременно  люди умные и честные".

В своих записках Булгарин обычно не доносил на конкретных лиц. Однако случались и исключения. Так, в 1829 году несколько читателей "Северной пчелы" из маленького города Осташкова, решив переселиться в Америку, чтобы разбогатеть, послали в редакцию анонимное письмо с просьбой поместить статью "О способах поселения в колониях Нового света". Булгарин и Греч сразу же передали письмо в III отделение. Вначале планировалось напечатать в газете заметку провокационного характера, с тем, чтобы заставить авторов назвать себя, но затем в Осташков был командирован специальный агент, который быстро их обнаружил. Правда, когда выяснилось, что это восемнадцатилетние юноши, все закончилось простым внушением, но поступок Булгарина иначе как доносом назвать нельзя.

Помимо "консультативной" деятельности, Булгарин был тесно связан с III отделением через свою газету. В 1846 году Булгарин писал о том, что "Северная пчела" "отдана... во власть и под надзор III отделения собственной его императорского величества канцелярии и высочайшая воля объявлена покойным графом Бенкендорфом", причем такое положение возникло вскоре после создания III отделения. Нередко оттуда в газету поступали для публикации анонимные (и тем самым становящиеся редакционными) статьи политического содержания, написанные сотрудниками III отделения, еще чаще материалы газеты "согласовывались" там, проходя своеобразную "цензуру" и "редактуру", причем это касалось не только вопросов внутренней и внешней политики, но и торговли, театра, жизни двора и т.д.

Отношения III отделения и Булгарина носили обоюдовыгодный характер. III отделение имело компетентного консультанта по вопросам литературы (и шире - культурной жизни), а также исполнительного редактора, готового всегда следовать полученной директиве. Булгарин в свою очередь располагал поддержкой в издании газеты, позволяющей хоть как-то ослабить (но, конечно, отнюдь не отменить) противодействие цензуры, различных министерств и просто влиятельных сановников, недовольных теми или иными публикациями. Можно смело сказать, что без подобной поддержки издавать частную газету в тот период было немыслимо.

Власти, и прежде всего  царь, понимали полезность "Северной пчелы". Однако мнение, будто Николай I покровительствовал Булгарину, оказывается мифом.

Начало действительно  было обнадеживающим. За статью на смерть Александра I Булгарин "удостоился получить благоволение" Николая I переданное ему через графа Милорадовича. И позднее царь временами поощрял его: через Бенкендорфа он передал Булгарину, что "читал «Выжигина» с удовольствием", наградил Булгарина за роман "Петр Иванович Выжигин" бриллиантовым перстнем (еще два перстня он получил за "Сочинения" и "Дмитрия Самозванца"). Признавал Николай и полезность, "благонамеренность", выражаясь языком того времени, редактируемой Булгариным "Северной пчелы". И тем не менее, когда в 1844 году Булгарин писал Л. Дубельту: "Много, очень много бумаг написал я по поручению А[лександра] Хр[истофоровича Бенкендорфа] в начале достославного нынешнего царствования и впоследствии, и весьма много важных вопросов предложено было мне к разрешению, по знанию мною местностей, предметов и лиц, и всегда имел я счастье угодить и получить в награду уверение, что Государь Император соблаговолил остаться довольным", - он давал очень одностороннее освещение своих взаимоотношений с царем. Признавая, что "умен очень Булгарин", царь всегда пренебрежительно относился к нему (называя"королем гостиного двора").