Жены декабристов

     Это свидание при посторонних было очень  тягостно. Они ободряли друг друга, но делали это без всякого убеждения. Все взоры были обращены на нее, и она ни о чем не смела расспрашивать мужа. Они обменялись платками. Вернувшись домой, Волконская поспешила узнать, что передал ей муж, но нашла лишь несколько слов утешения, написанных на уголке платка - их едва можно было разобрать...

     Полгода шло следствие. Когда приговор был  вынесен, Волконский, уезжая на каторгу, волновался за судьбу жены и ребенка. Он знал, что Трубецкая уже получила в то время разрешение следовать за мужем в Сибирь, и спрашивал в письме свою сестру Софью: «Выпадет ли мне то счастье, и неужели моя обожаемая жена откажет мне в этом утешении?»

     Между тем Мария Николаевна уже сама готовилась к отъезду и написала мужу: «Твоя покорность, спокойствие твоего ума - придают мне мужество. Прощай, мой дорогой друг, до скорого свидания».

     Тайно от родных она обратилась к царю с просьбой разрешить ей ехать в Сибирь. Через шесть дней, 21 декабря 1826 года, пришел ответ - бездушный и двуличный. Царь разрешал ехать, но предупредил, что ничего хорошего Волконскую не ждет за Иркутском. Он предоставлял, однако, ее усмотрению избрать тот образ действий, который покажется ей наиболее соответствующий в ее теперешнем положении...

     Пока  Мария Николаевна читала письмо царя, сидевший на ее коленях маленький Николенъка играл большой красной печатью, которой было запечатано царское письмо...

     Решение дочери и сестры последовать за мужем  на каторгу вызвало в семье  Раевских бурю. Отец был мрачен.

     Но  решение ее было твердо, и отец вынужден был примириться с этим. Молча он благословил дочь в далекий дуть и, когда она уезжала, отвернулся, не будучи в состоянии произнести ни слова.

     Он  послал ей перед самым отъездом записку:

     «Снег идет... Путь тебе добрый, благополучный  - молю бога за тебя, жертву невинную, да утешит твою душу, да укрепит твое сердце».

     Мария Николаевна чувствовала, что никогда уже не увидит отца, что умерла для своей семьи. Она стала на колени перед колыбелью сына, которого ей не разрешили взять с собою, и весь вечер играла с ним. Наутро, оставив ребенка на попечении свекрови и невесток, выехала в далекий сибирский путь...

     Перед отъездом заказала известному тогда  художнику П.Ф. Соколову и увезла с собою в Сибирь портреты отца, матери и свой собственный, с ребенком на руках.

     В Москве Волконская остановилась у знаменитой, воспетой Пушкиным «царицы муз и  красоты» Зинаиды Волконской, с которой  была в родстве - они были замужем за двумя братьями.

     26 декабря в блистательном салоне  Зинаиды Волконской был устроен  в честь Марии Николаевны прощальный вечер.

     Поздно  ночью родные, близкие, друзья и знакомые проводили Марию Николаевну по беломраморным ступеням парадной лестницы дома Зинаиды Волконской на Тверской (сейчас улица Горького, 14) до зимнего возка, в далекий и трудный сибирский путь.

     Это было 27 декабря 1826 года.

     Родственники  декабристов передали Марии Николаевне много писем и посылок. Чтобы  забрать все это, она вынуждена  была взять вторую кибитку. Тайком от нее Зинаида Волконская прикрепила к задку кибитки клавикорды. В  дальний путь Волконскую сопровождали слуга и горничная.

     В канун нового 1827 года прибыли в  Казань. Остановились в гостинице. Рядом  стоял дом Дворянского собрания. Мария Николаевна видела, как туда входили на бал люди в масках, и думала; «Какой контраст! Здесь собираются танцевать, веселиться, а я - я еду в бездну. Все кончено для меня: и песни, и танцы...»

     А ей ведь лишь накануне, 25 декабря, исполнилось  двадцать лет!

     Несмотря  на метель, Волконская в тот же день тронулась в дальнейший путь. Новый  год встретила в занесенной снегом кибитке. Когда часы ее прозвонили полночь, она сказала, обращаясь к ямщику:

     — С новым годом тебя поздравляю!

     Между тем метель усилилась, снег завалил  дорогу, лошади сбились с пути и  стали, В зимовье дровосека нашлось  убежище. Развели огонь, заварили чай и легли отдыхать.

     Утром тронулись дальше...

     Двадцать  дней тянулись по сибирским просторам  две кибитки Волконской, пока добрались до Иркутска. Здесь она встретила уже уезжавшую дальше Трубецкую. Распаковала вещи, и, к своему крайнему удивлению, обнаружила привязанные позади кибитки клавикорды. Этот неожиданный и дорогой подарок Зинаиды Волконской очень скрасил одиночество Марии Николаевны - она любила играть и петь.

     Губернатор  Цейдлер, выполняя распоряжение Николая I, стал убеждать Волконскую, как до нее Трубецкую, вернуться.

     — Подумайте только об условиях, которые вы должны будете подписать, — сказал он.

     — Я их подпишу не читая! — ответила Волконская.

     — Я должен приказать обыскать ваши вещи, вам запрещается иметь какие бы то ни было ценности, — настаивал Цейдлер.

     Произвели обыск, сделали опись всех бывших при Волконской вещей и предложили подписать те же суровые обязательства, которые до нее подписала Трубецкая.

     Приехавший  с Волконской слуга, прочитав бумагу, сказал:

     — Княгиня, что вы сделали? Прочтите, что от вас требуют!

     — Мне все равно! — ответила Волконская. — Уложимся скорее и поедем!..

     Цейдлер не стал больше задерживать Волконскую. Она быстро доехала до Нерчинского завода и здесь подписала еще один резко ограничивавший ее права документ.

     На  другой день Волконская прибыла в  Благодатский рудник, во глубине которого работал ее муж. Она поселилась вместе с Трубецкой, хотя комната была так  мала, что, когда Волконская ложилась на полу спать, голова ее касалась стены, а ноги упирались в дверь.

     Она отправилась разыскивать мужа и позже так описывала первую встречу с ним в тюрьме:

     «В  первую минуту я ничего не видела - так там было темно; открыли маленькую дверцу налево, и я поднялась в отделение мужа. Сергей бросился ко мне; лязг его цепей поразил меня. Я не знала, что он был закован в кандалы. Подобное суровое наказание дало мне попять о всей силе его страданий. Вид его кандалов так взволновал и растрогал меня, что я бросилась перед ним на колени и поцеловала сначала его кандалы, а потом и его самого.

     Начальник рудников Бурнашев за недостатком места  не мог войти и, стоя на пороге, остолбенел от изумления при виде моего восторга и уважения к мужу, которому он говорил  «ты» и с которым обращался  как с каторжником...»

     Это было 8 февраля 1827 года. Волконская передала мужу портрет отца, матери и свой собственный, с ребенком на руках, и записала: «Наконец я в обетованной земле».

     Так перевернулась еще одна страница в большой, исполненной подвига и героизма книге жизни М. Н. Волконской. Вся ее короткая прошлая жизнь в отчем доме, счастливая и радостная, начала постепенно отходить в область воспоминаний.

     В суровых условиях сибирской каторги две молодые женщины, Трубецкая и Волконская, начали налаживать свою собственную жизнь и улучшать каторжный быт своих мужей и их товарищей. Но во всем они полностью зависели от Бурнашева, человека злого, грубого, жестокого и несправедливого.

     Приезд  Трубецкой и Волконской сразу  отразился на положении декабристов. Обе они тайно переписывали и  отсылала их письма к родным, чинили их платье и белье, готовили и приносили им в тюрьму пищу.

     Трубецкая привезла с собою поваренную книгу. Стоя перед горшками, обе женщины  в первый раз за всю свою жизнь  готовили для восьми заключенных  супы и кашу. У них было с собою  всего семьсот рублей - остальные деньги и имущество находились в руках администрации, - и скоро обе женщины стали испытывать нужду. Бурнашеву они должны были ежедневно представлять отчет о каждой израсходованной копейке. Приходилось довольствоваться самым необходимым: в тюрьму они посылали суп и кашу, сами часто питались хлебом и запивали квасом.

     Скоро в ответ на их письма стали приходить  из России посылки, и письма, но пока что на их попечении находились восемь человек, которых нужно было кормить  и обшивать.

     Однажды в трескучий мороз Трубецкая пришла на свидание с мужем в изношенных ботинках и сильно простудила ноги: из своих единственных новых теплых ботинок она сшила Оболенскому шапочку, чтобы на волосы не попадала руда, сыпавшаяся при работе в руднике.

     Дважды  в неделю жены имели право посещать в тюрьме своих мужей, и эти дни были для них праздниками. В остальные дни они смотрели на них издали, когда те возвращались в сопровождении конвоя с работы. Часто Трубецкая и В олконская подходили к тюремному окну, приносили с собой два стула и в продолжение долгих часов молча сидели перед этим единственным тюремным окном, у которого, сгрудившись, стояли и смотрели на них восемь декабристов.

     Возвращаясь с работы, Трубецкой часто срывал на своём пути полевые цветы, делал из них букетики и незаметно оставлял на дороге. Их можно было поднять лишь после того, как конвоиры уже прошли с заключенными вперед,

     И все же одно присутствие жен рядом с тюрьмой и рудниками вселяло в заключенных бодрость и веру в жизнь и лучшее будущее.

     Трубецкая часто отправлялась на телеге к Бурнашеву, с отчетом об их ежедневных расходах. Обратно она возвращалась с купленной провизией и мешками картофеля. Встречные всегда кланялись ей...

     Кроме тюрьмы, где жили декабристы, в Благодатском руднике была еще другая тюрьма, в которой жили беглые каторжане. Весною они часто садились у порога своей тюрьмы и тоскливо глядели вдаль: вспоминался родной дом, неудержимо тянуло бежать.

     Это были несчастные люди, жертвы крепостнического бесправия и самодержавного режима. Со многими из них у декабристов и их жен сложились хорошие и простые человеческие отношения. Они очень ценили это и, со своей стороны, относились к декабристам внимательно и с уважением.

     Уже вскоре после приезда Трубецкой  и Волконской произошел случай, который  дает представление об их отношениях с каторжниками.

     Здесь, на каторге, славился в то время знаменитый разбойник Орлов. У этого человека была своя жизненная философия: он ненавидел богатых и жестоких властителей жизни, но никогда не обижал бедных и обездоленных. Как и все его товарищи по каторге, он очень уважал Волконскую, которая покоряла их своей душевной красотой и глубокой человечностью.

     Однажды осенью Орлов бежал. На вечерней прогулке Волконскую неожиданно нагнал его приятель, каторжник, и вполголоса сказал:

     — Княгиня, Орлов прислал меня к вам. Он скрывается в этих горах, в скалах над вашим домом. Он просит вас прислать ему денег на шубу: ночи стали уже холодные.

     Волконская  испугалась, но не могла оставить несчастного  без помощи. Показав посланному место  под камнем, где положит деньги, она пошла за ними домой, а его попросила не следовать за ней...

     Как-то вечером Трубецкая была на свидании с мужем. Волконская оставалась одна, сидела за клавикордами и пела, сама себе аккомпанируя. Неожиданно кто-то вошел и стал у порога. Это был Орлов, в шубе, с двумя ножами за поясом.

     — Я опять к вам, — сказал он, — дайте мне что-нибудь, мне 
нечем больше жить... бог вернет вам, ваше сиятельство!

     Волконская  дала ему пять рублей. Орлов поблагодарил и скрылся.

     Среди ночи вдруг раздались выстрелы. Вся деревня поднялась на ноги. Выяснилось, что группа каторжан решила бежать, и Орлов, празднуя побег, угостил их. Всех, кроме Орлова, поймали: ему удалось бежать через дымовую трубу. Несчастных били плетьми, чтобы заставить сказать, от кого они получили деньги на водку, но ни один из них не назвал Волконскую...