Внешняя политика в царствовании Николая 1

  Подводя итог внешнеполитической деятельности царского правительства в течение революционных и первых постреволюционных лет, следует сказать, что успехи, достигнутые Россией в эти годы на международной арене, оказались недолговечными. Исподволь возникший и постепенно нараставший конфликт вокруг «вечного» Восточного вопроса привел к крушению всю политическую систему Николая I.

  Из второй главы следует, что 14 декабря 1825 г. Смертельная опасность грозила жизни Николая I, его трону и самодержавной власти; хотя опасность и была устранена, но на всю жизнь оставила у него горький осадок на дне души; Николай никогда не мог забыть этого дня и все 30 лет своего царствования неустанно и неумолимо боролся со своим врагом: с новыми веяниями, порожденными Великой Французской революцией и властно господствовавшими в ту пору над умами Западной Европы.

  В 1830-1831 гг. - революционный кризис в Европе (установление Июльской монархии во Франции, завоевание независимости Бельгией, восстание в Польше).

  В сентябре 1833 г. заключена русско-австрийская конвенция «О взаимной гарантии польских владений» (предусматривала взаимопомощь в случае польского восстания, второй вопрос - гарантия неприкосновенности Османской империи).

  В конце 40-х гг. XIX разразился очередной революционный кризис в Европе. Россия приняла участие в подавлении революционных выступлений в Европе: в 1846 г. русскими, австрийскими и прусскими войсками была ликвидирована Краковская республика (территория республики включена в состав Австрии); весной 1848 г. русские войска участвовали в подавлении революций в Молдавии, Валахии (совместно с турецкой армией) и в Венгрии (совместно с Австрийской армией). Россия превратилась в «жандарма Европы». 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Глава 3. Политика и дипломатия России в последние годы «Венской системы»

3.1. Обострение восточного вопроса

  Два года революционных потрясений и бурного выяснения отношений в европейском сообществе стали своего рода водоразделом между двумя периодами европейской истории. За это время не только обозначился ряд новых линий в международных делах, но было прервано и немало старых. Примечательно, что предреволюционные годы для Европы выдались сравнительно спокойными. Во всяком случае, первых вестников революционной грозы она встретила в состоянии относительного затишья. Нельзя назвать это время совсем бесконфликтным, но в отношениях России с западноевропейскими державами оно, пожалуй, стало именно таковым. Этот период был отмечен преобладанием в российской политике умеренной «космополитической» тенденции и полезными со всех точек зрения трудами царской дипломатии по упорядочению экономических связей империи с внешним миром. Серия торговых договоров и соглашений, заключенных Россией в 1842-1846 годах, свидетельствует о весьма высокой продуктивности этой работы.

  Эта «идиллия», разумеется, сама по себе была достаточно хрупкой и основывалась на зыбком фундаменте. Конец ее по некоторым признакам прорисовывался еще до революционной волны, а у истока лежал второй египетский кризис 1839-1841 годов, приведший к радикальному урегулированию конфликта между Портой и Мухаммедом Али. Держава, которую тот сумел создать, формально оставаясь вассалом падишаха, была ликвидирована по воле большинства членов европейского ареопага и с применением вооруженных средств в виде бомбардировки Бейрута английской эскадрой и высадки корпуса австрийской пехоты в зоне конфликта. Египет, оставленный во владение паше и его потомкам, надолго потерял значение как самостоятельная сила на Ближнем Востоке. Европейской дипломатии удалось таким образом развязать узел международных противоречий, которыми успела обрасти турецко-египетская распря. Само разбирательство из-за несогласия Франции с методами умиротворения своего ближневосточного протеже также не обошлось без эксцессов. Однако в конце концов в политике всех членов пентархии возобладали примирительные тенденции.

  Царская дипломатия, в отличие от армии и флота, приняла активное участие в «замирении Леванта». Для того чтобы получить такую возможность, Петербургу пришлось отступить с позиций, которые он ранее весьма упорно отстаивал. С самого начала ближневосточного конфликта царское правительство отвергало всякие предложения насчет коллективного вмешательства в него европейских держав. Последний раз Николай I расстроил созыв дипломатической конференции по этому поводу в разгар событий на Ближнем Востоке. Тогда османские войска, выступившие в конце апреля 1839 года против Мухаммеда Али, чтобы по меньшей мере отвоевать Сирию и Киликию, уже потерпели сокрушительное поражение, турецкий флот без боя сдался паше, а главный зачинщик этого предприятия султан Махмуд II скоропостижно скончался. В это время в Петербурге уже готовы были согласиться на участие в высоком дипломатическом собрании для решения столь обострившейся проблемы, но царя и Нессельроде не устроили место его проведения (Вена) и предполагавшаяся повестка дня, «услужливо» сообщенная им тюильрийским кабинетом²⁰. Особенно не понравились петербургским друзьям Блистательной Порты проекты постановления предполагавшейся конференции относительно общих гарантий целостности Османской империи. Нессельроде усмотрел в них зародыш тройственной англо-франко-австрийской комбинации, направленной против России и лишь «придуманной будто бы в пользу Турции»²¹. Местом для обсуждения условий прекращения турецко-египетской распри был избран Лондон, главным партнером на переговорах - сент-джеймский кабинет.

   Главная «жертва» на алтарь согласия с Британией была, впрочем, определена в Петербурге с самого начала. Инициируя осенью 1839 года лондонские переговоры, царское правительство обещало британскому партнеру не возобновлять Ункяр-Иске-лесийского договора, срок действия которого истекал в 1841 году. Русско-турецкий оборонительный союз, хотя и влачил уже совершенно призрачное существование, формально сохранялся в силе даже после заключения в июле 1840 года в Лондоне желаемого царской дипломатией соглашения, поскольку никаких специальных постановлений насчет Ункяр-Искелесийского акта никем и нигде не принималось и ни Турция, ни Россия его не денонсировали.

  «Условий» для «исполнения» договора не создали сами конфликтующие стороны, которых критики царской дипломатии обычно совсем не принимали в расчет. Напав на Мухаммеда Али первым, султан уже во многом предрешил дальнейшую судьбу русско-турецкого союза. Ясно, что в таком предприятии царь мог оказать ему военную помощь, только выйдя за рамки Ункяр-Искелесийского договора, носившего сугубо оборонительный характер. Однако, даже если Николаем овладело бы подобное безрассудное желание, это еще не гарантировало появления русской пехоты где-нибудь на берегах Евфрата. Порта, хотя и делала порой намеки царскому правительству на преобразование их союза в наступательный, вместе с тем совсем не желала призывать русские войска даже для защиты Константинополя, совершенно справедливо опасаясь оказаться в этом случае «жертвой европейского соперничества»²². Соответствующие внушения западных кабинетов на сей счет не были пустым звуком. Несомненно, прав был французский дипломат Дезаж, когда говорил, что прямого единоличного вмешательства любой из великих держав в конфликт другие, «защищая принципы цивилизации», не допустят .

  Поражение турок не прибавило России возможностей для выполнения своих союзных обязательств. Праздновавший победу противник султана не вышел за пределы, очерченные ему в 1833 году. Порта, со своей стороны, даже непосредственно после разгрома при Низибе, когда ситуация была неясна и в Константинополе царила паника, от призыва царских войск в зону Проливов воздержалась.

Разрыв  между западными союзниками «документально»  засвидетельствовала первая Лондонская конвенция, подписанная 15 июля 1840 г. Англией, Австрией, Россией, Пруссией и самой Турцией. Помимо условий, непосредственно касавшихся пресечения турецко-египетской распри, она содержала статью о закрытии Черноморских проливов для всех иностранных (нетурецких) военных кораблей, пока Порта находится в состоянии мира. Это положение вошло в соглашение по инициативе российской стороны, которая рассчитывала обрести таким образом некую гарантию безопасности своего Черноморского побережья. Дальнейшее развитие эта статья получила уже во второй Лондонской конвенции, заключенной годом позже и возвратившей Францию в лоно «европейского концерта»²³.

  Петербургский  кабинет был весьма ограничен в выборе решений проблемы. На возобновление союзных договоренностей 1833 года с Портой, как уже отмечалось, царскому правительству рассчитывать не приходилось, а никакими другими двусторонними актами между Турцией и Россией режим Проливов для военных судов не регулировался и регулироваться не мог.  В истории  русско-турецких отношений союзных соглашений такого рода было, как известно, три (два из них относились к 1799 и 1805 гг.), и общий срок их действия составил 15-16 лет. Все прочее время султан мог по своему усмотрению распоряжаться Босфором и Дарданеллами и, естественно, предпочитал держать их закрытыми для иностранных военных кораблей, хотя и допускал единичные нежелательные для российских властей проходы такого рода в Черное море. В этом и заключалась наиболее реальная - но нельзя сказать лучшая по тем временам - альтернатива принятым в 1840-1841 годах международным обязательствам относительно Проливов. Эти соглашения по крайней мере исключали возможность непрошеных   визитов к черноморским берегам.

  Лондонские конвенции фиксировали фактически сложившееся ко времени их заключения положение вещей, которое явно не имело тенденции измениться в пользу России. От установленной Ункяр-Искелесийским договором возможности повторного появления русского флота в Мраморном море по призыву султана до ее реализации, как оказалось, пролегли «дистанции огромного размера». Дарданеллы, на прохождение которых договор формального права Черноморской эскадре и вовсе не давал, были заперты для нее как никогда ранее, поскольку за ситуацией пристально следили западные дипломаты в Константинополе, а у входа в пролив с противоположной стороны периодически курсировали британские и французские корабли. Едва ли Лондонские конвенции 1840-1841 годов закрывали для России выход в Средиземное море намного прочнее.

  С другой стороны, соглашения о Проливах в сочетании со взвешенной политикой в восточных делах, которой придерживалось царское правительство в 40-х годах, во всяком случае, не хуже обеспечивали безопасность соответствующих территорий империи, чем это делал Ункяр-Искелесийский договор, само наличие которого, не дав России сколько-нибудь устойчивого преобладания в Константинополе и порождая конфронтационные ситуации в отношениях с западными державами, заключало в себе немалую потенциальную угрозу Черноморскому побережью ²⁴.

  Создание Лондонскими конвенциями «прецедента вмешательства» в дела, касавшиеся Черного моря, едва ли имело существенное значение, поскольку никаких таких вопросов, помимо того же режима Проливов, в русско-турецких отношениях не существовало. Режим их для торговых судов определялся двусторонними соглашениями Порты со всеми торгующими в регионе странами. В отношениях России с западноевропейскими державами этот вопрос не являлся дискуссионным. Россия, как и все ее коммерческие партнеры, была заинтересована в самом свободном прохождении Проливов любыми «купцами», поскольку ее черноморская торговля велась преимущественно на иностранных судах. При решении вопроса о «нейтрализации» Черного моря, возникшего уже в результате Крымской войны, прецедент закрытия Проливов для военных судов в конечном счете оказался на руку Петербургу. Чтобы лишить Россию военного флота и крепостей на этом море, державам-победительницам такого рода прецедент был совершенно не нужен, российской же дипломатии он помог по крайней мере вновь закрыть доступ в «нейтрализованные» таким образом воды для флотов «неприбрежных государств». 

3.2. В преддверии революций 1848 - 1849 годов 

  Весь период 1841 -1847 годов был отмечен мирным сожительством двух конкурентов на Ближнем Востоке, падением антирусской активности британской дипломатии в балканских протекторатах, вполне лояльным отношением сент-джеймского кабинета к российским акциям, их касавшимся. Активно действовавшую в это время на Балканах французскую дипломатию Петербургу также удалось в известной степени нейтрализовать, в частности добившись от Гизо смены имевших заметное влияние в Дунайских княжествах консулов. Помогли царскому правительству в этом деле общая эволюция режима Луи-Филиппа и та же англо-французская распря, вынуждавшая тюильрийский кабинет не искать лишних осложнений с царем. Предпринимавшиеся до того Парижем попытки противодействия русским акциям в регионе на более «высоком» уровне тоже успеха не имели, не находя существенной поддержки у других членов пентархии. Рррр рОбщее наполнение царской политики, конечно, оставляло желать лучшего. Она и на Ближнем Востоке, и в Европе, как и ранее, носила преимущественно охранительный характер. Незыблемыми оставались и антипатии императора к конституциям и ко всему, что хотя бы отдаленно напоминало «народное представительство». Из-за этого, выступая и в княжествах, и в Сербии в роли жесткого протектора, Россия отвращала от себя прежние симпатии местных политически активных кругов, способствовала их переориентации на Запад и даже на Турцию. Тем не менее в послекризисный период и здесь отчасти благодаря сближению с Англией наблюдались некоторые сдвиги. Так, хотя и с большим трудом, царь все же признал правительство уставобранителей в Сербии и даже «милостиво» допустил, чтобы с ним были налажены более-менее приличные отношения. иВ целом нельзя сказать, что после кризиса международная ситуация на Ближнем Востоке существенно изменилась к худшему для России и в ее политике произошли какие-то негативные сдвиги по сравнению с концом 30-х годов. Что касается собственно дипломатии, то она, несмотря на все изъяны николаевской внешнеполитической системы, все еще оставалась весьма эффективным оружием царского правительства.ррррррррррр рр рррррр р ррр тКончина русско-турецкого союза, сближение России с Англией и расстройство блока морских держав, конечно, не могли не вызвать изменений и в отношениях России с двумя соседними монархиями. Охранительный альянс трех северных дворов не испытал, в отличие от своего западного собрата, особых потрясений, но былой четкости очертаний все же лишился. В целом послекризисный период характеризовался весьма аморфным состоянием «европейского равновесия» и изобилием мимолетных дипломатических комбинаций. Царская дипломатия приложила руку к тому, чтобы «полный концерт» великих держав пребывал именно в таком состоянии. Ррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррр ррр ррр ррр рр рр рПринятый Петербургом курс, по словам Ингла, предполагал «более свободные связи с внешним миром». Это коснулось не только России, но и ее партнеров по охранительной комбинации. Вслед за царским правительством дружбы с Лондоном стали искать венский и берлинский дворы. Вена «флиртовала» и с Парижем. Русско-английское сближение, конечно, не являлось тому причиной, разве что стимулом. Эти движения были косвенным отражением нарастания «внутренних» противоречий в альянсе трех северных дворов, их неудовлетворенности однобокой внешнеполитической ориентацией. Оооооооооооооооооооооооо   ррррррррррррр рр рОхранительные заботы Петербурга на Западе, по существу, ограничиваются в это время ближними подступами к империи и далее Германии не распространяются. Еще более сузив круг своих попечений такого рода, царское правительство с любой точки зрения не совершило бы греха, поскольку, усердно заботясь о сохранении территориально-политического статус-кво в Центральной Европе, оно явно брало на себя часть «чужих» и малопочетных по тем временам хлопот. В объединении той же Германии как «снизу», так и «сверху» никак не были заинтересованы французские правители, да и британские едва ли всерьез желали тогда столь крупного смещения в балансе сил на континенте. Стороннику «самостоятельной политики» в данном случае скорее следовало бы пожалеть, что «единство» России с двумя соседними монархиями не было ослаблено к середине 40-х годов более основательным и более равномерным по отношению к ним обеим образом. Кто знает, может быть, это побудило бы Николая I воздержаться в последовавший бурный период от некоторых своих охранительных подвигов, которые, принеся империи эфемерное усиление влияния на континенте, очень дурно воздействовали на рассудок самодержца. Рррррррррррррррррррррр ррр рррррр ррр ррррррр рр рр  ррр рОсуществление прусским монархом своего политического проекта  не могло серьезно повлиять на общий характер русско-прусских отношений, если бы не предубеждение Николая I против всякого рода «народных представительств». Созыв в Пруссии в апреле 1847 года объединенных ландтагов никакой непосредственной угрозы европейскому равновесию не таил. Это была запоздалая и неудачная попытка Фридриха Вильгельма IV спасти свое королевство от революционных потрясений. Особого «тяготения» к Англии берлинский двор также не выказал. Отзыва о проекте прусский король еще в 1845 году просил отнюдь не у Роберта Пиля, а у Николая I как «хранителя священной воли и намерений» его отца и предшественника²⁵, свидетельствуя тем самым российскому императору свою лояльность и верность «старинным принципам»». Уже после созыва ландтагов в оправдательном письме царю Фридрих Вильгельм вполне справедливо утверждал, что не дал своим подданным «ни современной конституции, ни обещания дать конституцию»²⁶. РРРРРРРР РРРР РРР РР   рНа деле это «единение» гораздо серьезнее пострадало уже от дальнейших революционных событий, но и проведенная накануне их в королевстве «крупная реформа», конечно, не оказала на русско-прусские отношения благотворного воздействия. До того они также не были совсем безоблачными. В первой половине 40-х годов их омрачали прежние разногласия «на почве интересов материальных» и «постоянные недоразумения» между властями двух держав в вопросе о выдаче российской стороне «политических преступников». Дела такого рода поддавались вполне приемлемому для обеих сторон урегулированию. Однако, чтобы скомпрометировать себя перед «принципиальным» самодержцем, даже очень небольшой склонности к уступкам «духу времени» было вполне достаточно. Прусское правительство еще до проведения реформы много потеряло в его глазах, проявив очевидное желание уклониться от выполнения своей доли охранительных обязанностей в самых «близких» царизму польских делах. Гораздо предпочтительнее выглядела другая союзница, которая также давала царю поводы для неудовольствия,  но по крайней мере не была тогда склонна поддаваться проискам «революционного демона». Ррррррррррррр рррр рр рТем не менее и берлинскому двору все же пришлось принять участие в исполнении Теплицкого соглашения 1835 года по Кракову и ликвидации республики. Участие это было формальным. Подавление восстания в вольном городе весной 1846 года осуществили русские и австрийские войска. Прусский король только дозволил им действовать от своего имени, а затем повелел подписать акты об упразднении Краковской республики и аннексии ее Австрией. Последнее ему делать особенно не хотелось, и, чтобы убедить его «в неотложной необходимости покончить скорее с краковским вопросом», двум императорам пришлось отправить в Берлин специальных посланцев²⁷. Рроророророооооооо оооо оооо ооооооооо оооооо оооо оАннексия Кракова, естественно, вызвала протесты со стороны морских держав. Однако тюильрийский кабинет делал это для проформы, и Гизо, вручая свою декларацию российскому представителю, прямо заявил ему, что «французское правительство не даст себя увлечь порывами общественного мнения и никаких серьезных затруднений не сделает». Более энергичным был протест Пальмерстона. Между Парижем и Лондоном произошло своего рода перераспределение ролей. Первый готов был уже блокироваться с тремя северными дворами, второй выступал в роли оппозиции.  РРРР Р ОСоединение «короля баррикад» с охранительным блоком произошло в следующем году, когда в центре внимания европейского ареопага оказались уже швейцарские дела - война между федеральными властями, добивавшимися большей централизации страны, и католической лигой («Зондербундом»), желавшей восстановления прежнего порядка. После долгих дискуссий в декабре 1847 года в Париже между Францией, Австрией и Пруссией была достигнута договоренность о вооруженном вмешательстве в конфликт. К этому решению присоединилась и Россия, не принимавшая в деле активного участия²⁸. Свершить задуманное, однако, не пришлось. Воспользовавшись тайными советами Пальмерстона, швейцарское правительство успело разгромить своего противника. Луи-Филиппу не удалось напоследок выступить в роли международного жандарма. Дни его правления были уже сочтены. Революция стояла у порога. Ааааааааааа О ТвИз третьей главы следует, что четвертое десятилетие XIX века ознаменовалось бурными проявлениями тех политических сил, которым суждено было в конечном счете похоронить европейский порядок, покоившийся на трактатах 1814-1815 годов. Тяжелым испытанием для «венской системы» явились революции 1848-1849 годов, вскрывшие целый ряд международных и межгосударственных противоречий, развивавшихся внутри нее. Континентальные державы Западной Европы, в том числе и оба партнера царской России по консервативному альянсу - Пруссия и Австрия, вышли из революционной купели в той или иной степени преобразившимися. Весьма существенные сдвиги произошли в их государственных организмах, новые персонажи, более чувствительные к веяниям времени, сменили последних приверженцев принципов легитимизма у кормила власти. Национальные или псевдонациональные, подчас более чем амбициозные, задачи выдвинулись на первый план в политике многих европейских государств, предвещая основательную перекройку европейской политической карты, суровую борьбу за лидерство на континенте, новые конфликты и войны. Россия тоже не осталась в стороне от этого движения, хотя и не претерпела никаких изменений в своем внутреннем устройстве. Принятый Петербургом впоследствии курс ближневосточной политики, приведший его к войне, свидетельствовал, что прилипчивый и лукавый «дух времени» смущал главного защитника статус-кво в Западной Европе картинами из «времен очаковских и покоренья Крыма».