Ливонская война

Свой военно-политический план Грозный обставил большой торжественностью и блеском: пышные празднества сопровождали объявление Магнуса королем Ливонии и женихом царской племянницы. Чтобы показать свое расположение к Ливонии и ее новому правителю, Грозный отпустил с ним на родину множество пленных немцев, сидевших по тюрьмам и сосланных на поселение во внутренние области Москвы.

Всеми этими  мерами царь действительно достиг благоприятного впечатления.

Грозный спешил использовать новосозданное орудие борьбы за Ливонию. Не успели в Москве провозгласить Магнуса королем, как уже царь послал его на осаду Ревеля с 25-тысячной армией; позднее. Магнус простоял под Ревелем почти 7 месяцев, громил крепостные стены русской тяжелой артиллерией, но не мог взять город, которому шведские корабли подвозили припасы и снаряды.

Отступление от Ревеля не остановило энергии Грозного. В 1571 г., тотчас же за нашествием Девлет-Гирея, мы его опять видим в Новгороде, полкам приказано собираться в Орешке у Ладожского озера и у Дерпта, чтобы вести войну со шведами в Финляндии и Эстонии. В следующем году (1572 г.) он снова, как в 1563 г. под Полоцком, становится во главе командования и бросает в бой лучшие отряды своих опричников. К этому времени относится своеобразный план вербовки для Москвы военных наемников, обученных европейскому бою.

Материал для  наемнических отрядов могла теперь доставить сама Ливония, где, благодаря  непрерывному военному положению, разоренные люди и отвыкшая от работы молодежь охотно принимались за солдатское ремесло. Типичную фигуру того времени представляет и первый в Москве предводитель наемников, которому Грозный поручил вербовку, Юрген Фаренсбах (или Юрий Францбек, как его окрестили русские): ливонский дворянин, совсем еще молодой, но успевший побывать на службе чуть ли не во всех европейских странах, — в Швеции, Франции, Нидерландах, Австрии, — Фаренсбах попал в плен к русским и прямо из тюрьмы получил свое новое назначение; он набрал семитысячный отряд ливонских и чужеземных так называемых гофлейтов (буквально «дворовых людей») и впервые показал свое искусство против татар на Оке, где, под начальством Воротынского, удалось отразить новое нападение Девлет-Гирея.

Успехи Ивана IV в Ливонии в 1572–1573 гг, объясняются  полным бездействием Польши и Литвы, где со смертью Сигизмунда II должна была прекратиться соединявшая оба государства династия Ягеллонов. С 1571 г. царь готовится к войне с Ливонией и восстанавливает разрушенную врагом крепость Таурус, стоявшую против Вильны, — старый испытанный Москвою способ подготовки кампании, применявшийся со времен Ивана III к Нарве, Казани и Полоцку. Между тем кончина Сигизмунда II в 1572 г. поставила на очередь вопрос об избрании короля. Для польско-литовской аристократии явился удобный мотив, чтобы предложить Ивану IV остановить враждебные действия: паны ставили на вид возможность объединения обеих держав, польско-литовской и московской, под одной династией. В свою очередь для Грозного открылся повод развить большую дипломатическую кампанию с целью окончательного закрепления за собой Ливонии.  

В 1575 г., не дожидаясь  окончания переговоров об избрании на польско-литовский престол, Иван IV возобновил наступление в Ливонии. Опять все направлено на Ревель, опять впереди идет Магнус. Зимой 1575–1576 гг. русские отряды переходят  по льду на острова Эзель, Даго, Моон, берут Гапсаль, Пернов и Гельмет. В 1576 г. русско-татарская армия три раза подступала к Ревелю.  

Эти походы обнаружили огромность запасов царя. К началу осады у русских было 2000 бочек  пороху. Они выпустили по городу до 4000 ядер и зажигательных снарядов. Отбивши два приступа, ревельцы в ужасе обратились к германским городам: с мольбой о помощи, указывая на свое положение как передового поста всех европейских государей и городов на Балтийском море: русские придут еще и еще раз; если Ревель перейдет под власть московитов, падет вся Ливония; тяжко выдерживать напор яростного врага; особенно после неудач он «подобен дикому медведю, который, будучи ранен, делается еще отважнее и страшнее».  

Избрание Батория  и крушение плана раздела Польско-литовского государства между Москвой и Габсбургами вызвало Ивана IV на последний, как ему казалось, решительный «великий» поход 1577 г. В январе этого года 50000 русских снова появляются под Ревелем с крупными орудиями. Летом, после больших приготовлений в Новгороде и Пскове, выступил сам царь. На этот раз ему все как будто благоприятствовало. Даже крымские татары были на его стороне и, одновременно с его нападением на прибалтийские владения Литвы-Польши, произвели набег на Волынь и Подолию. В самой Литве нашлись люди, которые готовы были перейти на сторону Москвы.  

Иван IV был так  уверен в предстоящем успехе, что  теперь изменил свою политику относительно Магнуса. В течение 7 лет применял он своего «голдовника» в качестве промежуточного звена между основными  русскими землями и прибалтийским берегом; по новому договору Магнусу были отданы земли к северу от реки Аа, тогда как область между Аа и Двиной царь оставил за собой; вассала отодвинули в тыл на вторые роли, а царь выступил опять непосредственным завоевателем. Когда недовольный этим Магнус попытался действовать самостоятельно и стал захватывать города на свой страх, Грозный написал ему откровенно: «Если ты недоволен Кесью (Венденом) и другими городками, которые тебе даны, и ты поди в свою землю Езел, да и в Датскую землю за море, а нам тебя имати нечего для, да и в Казань тебя нам ссылати; то лутчи только поедешь за море, а мы с божьей волей очистим свою отчизну Вифляндскую землю и обережем».  

Воители не знали  теперь никакой пощады: страну жгли и разоряли, чтобы не оставлять противнику никаких опорных пунктов. Шел двадцатый год адской, неслыханно длинной войны. Забыты были все средства привлечь расположение местного населения. Осталась лишь одна мысль о завладении территорией, хотя бы только с остатками народа. Перед опустошительным ужасным налетом все никло, все бежало в отчаянном страхе. Передовой отряд князя Трубецкого, при своем первом натиске, дошел до Крейцбурга на Двине. Следом за ним сам царь берет один замок за другим, Мариенгаузен, Люцин, Режицу, причем немецкие наемники переходят на службу к Москве. Далее были взяты Крейцбург, Зесвеген, Кокенгаузен, отпавший Венден, где отчаявшиеся защитники сами взорвали себя на воздух, Ронебург. Все эти крепости сдавались без сопротивления. Только под Кокенгаузеном Радзивил с небольшим отрядом кавалерии пытался дать отпор, Хоткевич держал свой четырехтысячный корпус вне Лифляндии, не решаясь встретиться с 30000 царского войска. К концу 1577 г. сдалась Ивану IV вся Лифляндия, кроме Риги, Трейдена, Динамюнде. В письме, отправленном Курбскому из Вольмара, Грозный называет себя наследственным владетелем Лифляндской земли немецкой речи. Международное положение Москвы тоже не оставляло желать ничего лучшего: в 1578. г. Иван IV заключил соглашение с Крымом, императором и Данией; последняя признала за царем Лифляндию, а также право на будущее приобретение Курляндии. [122]  

Правда, в торжестве  Грозного чувствовалась непрочность. Свой последние победы он выиграл  на бессилии противников, особенно Польши, совершенно расстроенной продолжительным отсутствием короля (1572–1576 гг.). Между тем Московское государство дошло до последней степени истощения. У него, как показали ближайшие события, едва хватало сил для обороны собственной территории; несмотря на все успехи в Лифляндии, царь не решился итти за Двину на покорение Курляндии. Не успел он удалиться в Александрову слободу и распустить свое войско, как поляки, осмелев, вернулись в Лифляндию и стали брать назад одну крепость за другой. 
 

7)  Третий этап войны.  Иван Грозный и  Стефан Батория. От побед к кризису. 
 

Гейденштейн любопытно  характеризует знаменитого противника Грозного, Стефана Батория, которому выпало на долю нанести тяжелый удар государству, созданному двумя великими Иванами. Перед нами выступает крупный  военный, дипломатический и административный талант, по своей гибкости пригодный действовать как раз в трудной обстановке шляхетских республик и в то же время способный развернуться только в беспокойный военный век, когда вся Европа составляла громадный рынок вербовки, когда уже не война вызывала солдат, а воинственно настроенные, незанятые и неспособные заняться мирным трудом люди создавали войны и до бесконечности тянули их.  

Стефан Баторий  — один из предводителей пестрых  наемных отрядов, начиная от Колиньи, Александра Фарнезе и Морица Оранского и кончая Валленштейном, мастеров военной техники, державших армию верой в свою счастливую звезду, и на самом деле бесконечно изобретательных и изворотливых. В войске Батория встречаются чуть ли не все нации Европы: помимо поляков, литовцев, русских и венгерцев, которых он набрал в своих старых и новых владениях, под его знамена стекаются немцы, бельгийцы, шотландцы, французы, итальянцы. Очень трудно было держать дисциплину среди этих искателей счастья и добычи, выходцев из всех стран Европы, составлявших собственно организованные массы мелких предпринимателей и торгашей. При взятии Полоцка в 1579 г. поляки и венгерцы, единственно занятые жадной заботой, как бы не потерять своей доли добычи, выстраиваются в боевом порядке и бросаются друг на друга. Перед сдачей Великих Лук в 1580 г. венгерцы, рассчитывая при штурме получить город на разграбление, убивают русских парламентеров, спустившихся со стены осажденной крепости.  

Не менее трудно было политическое положение Батория. Шляхта не хотела ни служить в войске, ни платить налогов: в автономных сеймиках менее всего находилось охотников вникать в интересы государства. Как тут было осуществить план нового короля, состоявший в снаряжении хорошей ударной армии, которую следовало быстрым натиском повести в центральные области Московского государства, чтобы отрезать Ливонию и вырвать ее у Грозного!  

Оригинальный  проект Батория — создать постоянное войско из крестьян королевских имений — не прошел. Шляхетские сеймы предлагали королю, вместо того, никуда не годное посполитое рушение, т. е. поголовное ополчение, вместо денежной повинности натуральную.  

Король должен был не только торговаться с вальным, т. е. общим, сеймом о налоге, но еще  объезжать отдельные воеводства и заключать частные соглашения с особенно непокорными сеймиками, напрасно стараясь внушать шляхетским корпорациям областей, более отдаленных от театра войны, что отвоевание Ливонии имеет общегосударственное значение, что земледельческая страна должна иметь свои вывозные порты и т. д. Каждый год возобновлялась борьба с сеймами, ставившая под угрозу полного крушения раз избранную королем систему. Во время самых походов Баторию приходилось сталкиваться с бесконечными взаимными перекорами панов, у которых были свои понятия относительно распределения коронных должностей: эти притязания гораздо более стесняли короля, чем местнические счеты, составлявшие особенность Москвы.  

Баторий сумел  удержаться в этих шатких условиях; мало того, искусно использовать таланты  шляхты, увлечь большую часть ее к ведению войны, начертавши перспективы польской великодержавной политики. После его смерти это дело попадает в слабые руки бесталанного Сигизмунда III, но все, что смог осуществить его малоспособный преемник, — завоевание Смоленска, Северской области и временное занятие Москвы — исполнено силами и личностями, которые набрал и вдохновил Баторий. У него был верный глаз на способных людей и обаяние, привлекавшее их. Из военной школы Батория вышел его неизменный спутник, сначала канцлер, потом гетман, Замойский, «завоеватель городов», дипломат, политический оратор. Учеником Батория был и молодой Жолкевский, восходящая звезда короткого державно-политического периода Польши, уже не нашедший настоящего применения своим разнообразным дарованиям.  

Шляхту пришлось привлекать обходными путями, записью в отряды добровольцев, наймом на частные средства короля и магнатов; это были ливрейные люди, как во времена Алой и Белой Розы в Англии. Частные войска создавали новые затруднения верховному командованию. Когда, при виде грабежа Полоцка, вспыльчивый Баторий хватил саблей солдата, тащившего добычу, оказалось, что это был наемник, состоявший на службе гетмана Мелецкого; важный сановник обиделся на короля.  

В карьере Батория  немалую роль сыграла удача. Трансильванский  воевода занял престол Ягеллонов и взял на себя руководство войной, тянувшейся уже двадцать лет, когда его великий противник успел дойти до полного истощения. С уверенностью можно сказать, что борьба носила бы совершенно иной характер, если бы Грозный и Баторий встретились в 1566 г., в эпоху первого земского собора, когда организация военной монархии была в расцвете, когда и служилые и торговые люди объявляли о своей готовности энергично продолжать военные действия. Правда, Баторий, воитель по призванию, популярный среди солдат командир, представлял собою именно такого государя, какого жадно вызывал в своем воображении Пересветов. Зато Иван IV своими качествами техника и военного администратора мог по-своему уравновесить блестящие данные Батория, как стратега и тактика. Вся беда состояла в том, что кадры его войска крайне уменьшились, сократились донельзя финансовые средства.  

В. Новодворский, исследователь борьбы за Ливонию  в 1579–1582 гг., объясняет неудачи Москвы в последние три года войны  исключительно подавленным состоянием Ивана IV; у царя было громадное войско — до 300000, которое он не решился пускать в дело вследствие полной своей растерянности; вот почему Баторий со своими сравнительно незначительными силами мог беспрепятственно делать одно завоевание за другим. Новодворский вполне прав, когда говорит об угасании личности Грозного, преждевременной старости: перед нами уже не тот человек, который в 50-х, 60-х годах развернул такую мощь военной и торговой державной политики. Но бессилие, бездеятельность, утрата веры в свое счастье, обнаруженные царем, находятся в тесной связи с действительным крушением его дела.  
 

Очень характерно, что вожди наемников, служившие  Ивану IV, Магнус и Фаренсбах покинули его и перешли к Баторию: они  почуяли, что дело царя проиграно.  
 

До решительного столкновения с Баторием Иван IV относился  к своему противнику с необычайным  пренебрежением. В 1577 г. Баторий был  занят осадой отпавшего от Польши Данцига и не мог воспрепятствовать  походу Грозного на Лифляндию. Когда  польский король жаловался, что царь, без объявления войны, забирает у него ливонские города, Иван IV отвечал: нечего королю беспокоиться о Ливонии, старой московской вотчине, когда его самого взяли с неведомого Семиградского воеводства только для занятия польской короны и Литовского великого княжества.  

При переговорах  о вечном мире Иван IV ставит большие  требования, между прочим, выдачу ему  Киева, Канева и Витебска. Он выдвигает  по этому поводу новую династическую  теорию: литовские Гедиминовичи происходят от полоцких Рогволодовичей. 

Когда в 1580 г. Замойский  взял крепость Велиж, «провианту, фуража, пороху и военных снарядов было найдено  в этом городе так много, что не только наделили все наше войско, но еще осталось всего столько, сколько  нужно было для гарнизона».  

Несмотря на исключительные трудности борьбы в  этом районе, Батсрий решает напасть  именно здесь. Прежде всего он руководится  стратегическими соображениями: отрезать от Москвы Ливонию и угрожать одновременно Смоленску, Пскову и Новгороду. Другое побуждение состояло в том, чтобы разрушением крепостного клина, вдавшегося в литовскую территорию, освободить движение торговых караванов, направлявшихся по главным артериям торговых сношений Литвы, по Днепру, Двине и ближайшим их притокам.