Конфликт на КВЖД 1929

Сигналом  к новой волне провокаций в  ОРВП послужил захват телефонной станции  КВЖД. 22 декабря 1928 г. отряд харбинской полиции во главе с инспектором Главного радио-телефоно-телеграфного управления Цзэн Бином занял помещение телефонной станции КВЖД. Для оправданния этого акта произвола китайские власти ссылались на, якобы, принадлежность станции городу, на пункты городских положений о частных телеграфных предприятиях.

28 декабря  Л.М. Карахан вручил поверенному в делах Китая в СССР Ляо Шичуну ноту, в которой потребовал немедленного освобождения станции, так как "безусловное и несомненное право КВЖД на свою телефонную станцию и на ее эксплуатацию вытекает одинаково из точного текста Пекинского и Мукденского соглашений и контракта 1896 г., и из многолетней практики толкования и практического применения соответствующих договоров" [231]. Полное право КВЖД на телефонную станцию было подтверждено и в последнем соглашении от 20 июня 1927 г. - об организации телефонных сообщений [232]. 
По предложению советских членов правления вопрос о принадлежности телефонной станции обсуждался на заседаниях Правления 27 и 28 декабря 1928 г. Поскольку китайские члены Правления отклонили протест советской стороны, то 29 декабря было принято решение передать этот вопрос, согласно п.11 Мукденского соглашения, на рассмотрение обоих правительств "для справедливого и дружественного разрешения" [233]. 

Дипломатический комиссар МИД Китая в Харбине  Цай Юньшэн предложил советскому правительству обсудить этот вопрос в порядке непосредственных переговоров в Харбине и получил на это согласие. Однако дальнейшего развития эта инициатива не имела: как и неоднократно ранее, китайская сторона попросту проигнорировала желание СССР решить данный спорный вопрос путем переговоров [234]. А власти ОРВП продолжали оправдывать захват станции ее принадлежностью городу [235].

В китайской  и европейской прессе стали активно  распространяться сведения о якобы  ведущихся советским правительством переговорах с Францией и США  о продаже им КВЖД [236]. Карахан заявил, что слухи эти "фабрикуются в Токио или Лондоне... Японцы явно заинтересованы в поощрении дальнейшей агрессии китайцев". В телеграмме полпреду СССР в Японии А.А. Трояновскому он разъяснил советскую позицию: "Наша политика в Маньчжурии по-прежнему сводится к недопущению обострения отношений с китайцами и к попыткам по всем спорным вопросам добиться приемлимого компромиссного решения" [237]. Этой позиции советское правительство придерживалось еще десять месяцев - до перехода Особой Дальневосточной армии Блюхера советско-китайской границы (17 ноября 1929 г.). Надо отметить, что срок это немалый, если учесть, что все эти месяцы китайская сторона допускала самые грубые нарушения советско-китайских соглашений и норм международного права. К фактам подобного произвола китайских властей относится и налет на советское генконсульство в Харбине в конце мая 1929 г.

27 мая  около 14 часов в здание советского  генконсульства в центре Харбина , по ул.Гиринской, внезапно ворвался отряд китайской полиции. Несмотря на протест консула Б.Н. Мельникова, полиция арестовала находившихся в здании посетителей и произвела обыск всех помещений, кроме кабинета Мельникова. Китайские и русские служащие харбинской полиции открыто забирали деньги и вещи, принадлежавшие консульству и сотрудникам. Против вице-консула Знаменского было даже применено физическое насилие. Все арестованные 39 человек - советские граждане, проживавшие в Маньчжурии, сотрудники Управления КВЖД и различных советских хозяйственных учреждений [238]. Никто из сотрудников консульства арестован не был.

28 мая  полицейские власти ОРВП опубликовали  официальное разъяснение происшедшего. По агентурным данным, полученным  Полицейским управлением, 27 мая в  подвальном помещении генконсульства должно было проходить заседание "последователей III Интернационала с участием коммунистов, проживающих на восточной линии КВЖД". Для предотвращения этого мероприятия и задержания участников совещания как нарушивших статью Мукденского соглашения о запрете "коммунистической пропаганды" на линии был послан наряд полиции. Но участники совещания успели сжечь протоколы заседания и документы. Пепел - в печах и каминах - был сфотографирован, и эти материалы широко распубликованы в местной прессе. По утверждению полиции, в консульстве были найдены "документы с пропагандой", оружие и опий. Всего в собрании участвовали - 41 сотрудник консульства и 39 посторонних. Последние были арестованы и доставлены в Полицейское управление [239]. Один из якобы обнаруженных документов - "Разговор по прямому проводу представителя Коминтерна в Харбине с Владивостоком-Москвой" - содержал разъяснение методов военной и террористической работы в Маньчжурии [240], причем был почему-то напечатан на машинке с буквой "ять". Надо отметить, что документ был сработан столь грубо, что представители иностранных консульств и большинство русских эмигрантов отнеслись к нему крайне скептически. Английская и японская пресса прямо назвали публикуемые китайскими газетами документы подлогом [241]. Но китайские власти были настроены весьма решительно. Только за опубликование харбинскими "Новостями дня" телеграммы из Мукдена, выражающей сомнение в подлинности документа, газета была закрыта [242].

Совершенно  очевидно, что интерес Москвы к  событиям в Китае был очень  велик, в том числе и с точки  зрения распространения идеологии  коммунизма на Дальнем Востоке. Действительно, Советский Союз осуществлял значительную помощь Гоминьдану времен Сунь Ятсена, затем КПК. Однако в данном случае речь идет о грубой провокации, а  не о реально существующем положении  дел - о якобы ведущейся из советского консульства (а ранее посольства в Пекине) подрывной работе.

Исследователь Р.А. Мировицкая считает, что налеты на советские учреждения в Китае совершались не для того, чтобы извлечь из сейфов такого рода документы (некоторые из "компрометирующих" СССР материалов были подлинными - о помощи китайскому национально-освободительному движению, в том числе и оружием). Тем не менее об этом было известно в мире, и потому такие документы не могли сами по себе представлять сенсацию. Одна из целей налета, по вполне обоснованному мнению Мировицкой, выдать за подлинные специально сфабрикованные документы о так называемом советском заговоре против Китая. 6 августа 1929 г. китайская миссия в Вашингтоне опубликовала меморандум о советской деятельности в Маньчжурии, в котором сообщалось, что Советский Союз готовил физическое уничтожение нанкинских лидеров, что были подготовлены склады взрывчатых и ядовитых веществ для захвата власти в Маньчжурии и т.п. [243] 

Сразу же после налета товарищ председателя Правления КВЖД В.Г. Чиркин заявил протест  Главноначальствующему ОРВП. 29 мая заведующий Дальневосточным отделом НКИД Козловский вручил ноту Поверенному в делах Китайской республики в СССР Ся Вэйсуну. Но китайское правительство в телеграмме МИД от 31 мая 1929 г. отказалось признать справедливость протестов советского правительства, утверждая, что в консульстве происходило тайное собрание и даже с участием самого консула, а это - нарушение советско-китайских соглашений 1924 г. [244] Советская сторона продолжала возмущаться провокационными действиями властей ТВП. Нота Л.М. Карахана от 31 мая 1929 г. была составлена в очень резких выражениях. Карахан указывал, что "беззаконный полицейский налет на генконсульство СССР в Харбине произошел после длительной подготовки в форме провокационной кампании, поднятой против Советского Союза... и нашедшей себе выражение не только в безответственных выходках в прессе, но и в клеветнических выступлениях официальных и полуофициальных лиц и учреждений Национального правительства" [245]. Советский дипломат напомнил о предшествовавших обыску совконсульства насильственных действиях китайских властей против советских учреждений и граждан, начиная с налета на посольство СССР в Пекине до убийства советских людей в Кантоне в декабре 1927 г. Поэтому советское правительство более не считало себя связанным нормами международного права в отношении китайского представительства в Москве и китайских консульств на советской территории. Однако как нанкинское, так и мукденское правительства остались глухи к предупреждениям советского руководства. Репрессии в отношении советских людей в Маньчжурии приобретали все более жесткий характер.

10 июля 1929 г. харбинская полиция заняла центральный телеграф КВЖД, произвела обыски ряда квартир советских граждан и арестовала 9 ответственных советских сотрудников дороги [246]. Затем китайские власти закрыли отделения Госторга, текстильсиндиката, нефтесиндиката и Совторгфлота. Председатель Правления КВЖД Люй Чжунхуан отстранил от должности Управляющего дорогой А.И. Емшанова и его помощника. Также были уволены советские сотрудники - начальники основных служб дороги, на их должности назначены бывшие сотрудники аппарата Б.В. Остроумова - из русских эмигрантов. Таким образом китайские власти практически захватили КВЖД, по сути аннулировав Пекинское и Мукденское соглашения. Теперь они единственные распоряжались дорогой, ни о каком совместном управлении не могло быть и речи. 
По всей линии китайская полиция производила обыски и аресты совслужащих (всего было арестовано более 200 человек); закрывала профсоюзные и кооперативные организации рабочих-железнодорожников. Около 60 советских граждан, в том числе Емшанов и Эйсмонт, были высланы в середине июля в СССР [247]. Управляющим дорогой был назначен член Правления инженер Фань Цигуань [248].

13 июля  советское правительство выступило  с очередной нотой, в которой  Советский Союз опять предлагал  решить все спорные вопросы  путем созыва советско-китайской  конференции, причем китайские  власти должны были немедленно  отменить все незаконные распоряжения  в отношении КВЖД, освободить  всех арестованных совграждан и прекратить все преследования советских организаций [249]. Эти требования оставались неизменными на протяжении всего конфликта - до подписания Хабаровского протокола. Тогда же в первый раз советская сторона потребовала от китайского правительства отвести сосредоточенные у советской границы и приведенные в боевую готовность маньчжурские войска и белогвардейские отряды [250]. 

Однако  китайские правящие круги, как в  Нанкине, так и в Мукдене, не собирались отступать. Исследователь Сон До Чжин приводит убедительный анализ причин, по которым китайские власти пошли на конфликт с СССР. Первой из них было общее для Чан Кайши и Чжан Сюэляна заблуждение относительно готовности СССР использовать силу для защиты своих интересов. Другим фактором было их стремление с помощью захвата КВЖД укрепить свое внутреннее и международное положение. Успешный для нанкинского правительства исход конфликта с СССР давал основания активизировать усилия по аннулированию неравноправных для Китая международных соглашений, добиться своего международного признания. Для Чан Кайши акция на КВЖД позволяла не допустить союза Чжан Сюэляна с Фэн Юйсяном и ослабить правителя Маньчжурии, поставив его в зависимость от нанкинского правительства. Чжан Сюэлян в случае победы в конфликте стал бы более независимым от Чан Кайши, что повысило бы его политический авторитет в Китае [251]. Однако жесткая позиция китайских властей весной-летом 1929 г. объяснялась не только указанными выше обстоятельствами. Нанкин и Мукден хотели, с одной стороны, уничтожить соглашения 1924 г. и единолично управлять КВЖД, с другой - получили поддержку со стороны ряда государств (прежде всего, США, Англии и Франции). Так, в июне 1929 г. китайское МИД пыталось выяснить мнение дипкорпуса о возможности занятия китайцами части территории советского посольства в Пекине. По мнению советского представителя И.И. Спильванека, китайцев в этом направлении подталкивали японцы [252]. Многие высказывания западной прессы имели характер прямых подсказок для китайского руководства. В частности, ряд иностраннных публикаций содержали уже готовые формулировки для оправдания насильственных действий китайской стороны (например, требование немедленного согласия СССР на выкуп дороги Китаем); или гарантировали китайцам неприменение Советским Союзом ответных силовых действий, т.к. последний был участником пакта Бриана-Келлога [253].

Советско-китайские  переговоры завершились 22 декабря 1929 г. подписанием "Хабаровского протокола  об урегулировании конфликта на КВЖД". Он состоял из 9 пунктов и дополнительного  соглашения. По первому пункту на КВЖД восстанавливалось положение, существовавшее до конфликта, на основе соглашений 1924 г. Арестованные советские граждане освобождались китайскими властями все без исключения, в том числе  и осужденные 15 октября 37 человек, а  советское правительство освобождало  всех арестованных китайских граждан  и интернированных китайских  солдат и офицеров. Также все уволенные  или самоуволившиеся советские сотрудники дороги имели право вернуться на свои должности. Хотя вопрос о возобновлении дипломатических отношений не обсуждался, совконсульства открывались на всей территории ТВП, а китайские -- на советском Дальнем Востоке.

Оставшиеся  нерешенными вопросы - возобновление  в полном объеме дипломатических  и консульских отношений между  двумя странами, реальные гарантии соблюдения соглашений и интересов  обеих сторон - переносились на советско-китайскую  конференцию по урегулированию всех спорных вопросов, назначенную на 25 января 1930 г. в Москве [300].

В очередной  раз в советско-китайских соглашениях  была достигнута договоренность по вопросу  о белой эмиграции. В соответствии с пунктом 4 Хабаровского протокола  китайские власти должны были немедленно разоружить русские белогвардейские  отряды и выслать из пределов Трех Восточных провинций их организаторов, чьи фамилии назывались в дополнительном соглашении. Подлежали немедленной высылке: П.Д. Макаренко, И.А. Пешков, Н.П. Сахаров, К.П. Нечаев, Ф.Д. Назаров, И.Ф. Шильников, В.В. Плотников, а также Д.Л. Хорват и Б.В. Остроумов [301].

Казалось  бы, конфликт получил разрешение и  ситуация на КВЖД нормализовалась, а  китайские власти впредь будут строго выполнять достигнутые соглашения. Однако нанкинское правительство в очередной раз стало на путь нарушений своих обязательств. Позиция же Чжан Сюэляна была несколько другой. Генконсул СССР в Шэньяне А.А. Знаменский сообщал в НКИД, что Чжан Сюэлян и другие должностные лица ТВП считают необходимым строгое выполнение Хабаровского протокола. Получив жестокий урок, Мукден был против дальнейшей конфронтации с СССР. Л.М. Карахан в беседе с китайским делегатом на советско-китайской конференции летом 1930 г. подчеркнул, что мукденское правительство является "единственной силой в Китае, прочно заинтересованной в установлении и сохранении добрососедских отношений с СССР" [302].