Концепция социализма в экономическом наследии Ленина и Сталина

     Сборник за сборником выходили в Государственном  издательстве политической литературы. Редакторы не смели без Сталина  что-либо менять, уточнять, поправлять. Поэтому, читая, например, выпущенный одиннадцатым изданием в 1945 году сборник «Вопросы ленинизма», сталкиваешься с местами, от которых берет оторопь. Сталин полемизирует, ругает, критикует; шельмует Зиновьева, Троцкого, Каменева, Сорина, Слуцкого, Бухарина, Рыкова, Радека, многих, многих других, будто они живы: «давайте послушаем Радека», «Троцкий говорит уже два года», «Каменев имеет в виду», «А как говорит Зиновьев?», «Эти факты известны Зиновьеву», «Бухарин опять говорит»… Конечно, мы знаем, что эти работы Сталин написал тогда! когда все эти люди, как тысячи и миллионы других, были живы. Но с тех пор прошли годы, а Сталин продолжает полемизировать со своими оппонентами, которых он распорядился уничтожить. Аргументы, которые выдвигает Сталин, борясь теперь уже с тенями ушедших людей, предстают не просто научно несостоятельными, но и в высшей степени кощунственными. И хотя в книге то и дело: жирным шрифтом набрано: «Аплодисменты переходят в овацию», «Гром аплодисментов», «Все встают и приветствуют любимого вождя», «Громовое «ура!» (и все это было), не покидает ощущение, что сама книга — из кошмарного сна. Уничтожить своих теоретических оппонентов и продолжать измываться над мертвыми мог лишь человек, полностью преступивший общечеловеческие нормы морали. Поэтому даже верные суждения, которые встречаются в примитивном популяризаторстве Сталина, не могут не восприниматься как кощунство[5; 271].

     Когда Сталин готовился прочесть, а затем  опубликовать свои лекции, он ещё не был полностью в плену идеологических предрассудков, которые затем сам  усиленно культивировал. Так, например, невозможно представить, чтобы Сталин мог позволить в конце своей  жизни то, что он написал о ленинском  стиле в 1924 году. В середине 20-х  годов он мог, не греша против истины, утверждать, что стиль ленинизма  состоит в соединении русского революционного размаха и американской деловитости. «Американская деловитость — это та неукротимая сила, — писал генсек, — которая не знает и не признает преград, которая размывает своей деловитой настойчивостью все и всякие препятствия, которая не может не довести до конца раз начатое дело…»[3; 97]. Думаю, что если бы кто-нибудь публично сказал в более поздние годы сталинские слова: «Соединение русского революционного размаха с американской деловитостью — в этом суть ленинизма в партийной и государственной работе», то ему пришлось бы об этом горько пожалеть. В 20-е годы мысль Сталина, пусть и без полета и озарения, все же ещё не была полностью стянута обручем воинствующего догматизма[4; 65].

     Здесь в самую пору сказать о складе интеллекта Сталина, хотя к этому  вопросу я ещё вернусь. Он сформировался  под влиянием догматической религиозной  пищи, практики революционной борьбы, выборочного ознакомления с работами основоположников научного социализма. Можно утверждать, особенно по «знаменитой» четвертой главе «Краткого курса» истории партии, что он до конца  так и не разобрался в соотношении  теории и метода, взаимосвязи объективного и субъективного, сути законов общественного  развития. Его утверждения, что все  в природе и обществе запрограммировано  железной необходимостью, явно смахивают  на фатализм: «Социалистический строй  последует за капиталистическим как день за ночью. Марксистская теория — это компас на корабле, который обязательно доплывет до другого берега, но с компасом — быстрее[16; 154]. Сталин высмеивает тех, кто прислушивается к «требованиям разума», «всеобщей морали», и воспевает вульгарный материализм, замешенный на насилии. Конечно же он утверждает, что «примером полного соответствия производственных отношений характеру производительных сил является социалистическое народное хозяйство в СССР…». Его аргументация всегда звучит либо как утверждение, либо как приговор.

     Вся история, изложенная в «Кратком курсе», — это цепь побед одних и  поражений других — шпионов, двурушников, врагов, преступников. Сталин все уложил в прокрустово ложе схемы: в жизни  должно быть так, как в теории. Той, которую он излагает. Подобный подход, говорили Маркс и Энгельс, может свести идеологию к «ложному сознанию». К счастью, в конечном счете судьба марксистско-ленинской идеологии неподвластна Сталину. Все, что происходит, по логике Сталина, — это закономерность: рост коммунистических партий — да; разгром «правого уклона» — несомненно; «предательство» социал-демократических партий — естественно и т.д. Творчеству, воле, игре воображения, дерзости сознания в главе не оставлено места.

     Сталинский  интеллект — в плену схемы. Судите сами: три основные черты  диалектики, четыре этапа развития оппозиционного блока, три основные черты материализма, три особенности  Красной Армии, три основных корня  оппортунизма и т.д. Да, в учебных  целях это, пожалуй, и неплохо. Но «инвентаризировать» всю теорию и сводить её к нескольким чертам, особенностям, этапам, периодам — все  это обедняет обществоведение, делает мировоззрение догматическим.

     В сталинских работах с определенного  времени стали просматриваться  ритуальные элементы. В мышлении Сталина  трудно выделить оттенки, переходы, оговорки, оригинальные идеи, парадоксы. Мысль  «вождя» однозначна: все, что выходит  из-под его пера, — это развитие марксистско-ленинской теории. Каждое его изречение — программа. Все, что не согласуется с его установками, — подозрительно, а скорее всего — враждебно[21; 144]. Вульгаризация, упрощенчество, схематизм, прямолинейность, безапелляционность придали взглядам Сталина примитивно-ортодоксальный характер. Есть все основания утверждать, что у Сталина не возникало сомнений в «гениальности» того, что он говорил. Одно из доказательств подобного вывода — уже упоминавшаяся любовь к собственному цитированию. Однако при всем этом интеллекту Сталина была, пожалуй, присуща и сильная черта: его практический характер. Каждое теоретическое положение (часто весьма механически) генсек пытался увязать с конкретными запросами и потребностями социальной практики. Скажу сразу, не всем работам других марксистов присуща эта конкретно-практическая направленность. Но у Сталина эта практическая заостренность, подчеркну ещё раз, не носила диалектического характера. Механицизм, автоматизм действия, часто смахивающий на фатализм, нередко придавали карикатурный характер сталинским трудам. Выступая на первом Всесоюзном совещании стахановцев, Сталин говорил: «Очень трудно, товарищи, жить одной лишь свободой. (Одобрительные возгласы, аплодисменты.) Чтобы можно было жить хорошо и весело, необходимо, чтобы блага политической свободы дополнялись благами материальными. Характерная особенность нашей революции состоит в том, что она дала народу не только свободу, но и материальные блага, но и возможность зажиточной и культурной жизни. Вот почему жить стало у нас весело, и вот на какой ночве выросло стахановское движение». Комментировать такую «аргументацию» источников стахановского движения, думаю, нет нужды. Вульгарность и примитивизм долго насаждались в сознании. Мы порой ещё не отдаем отчета в том, сколь тяжелые и далекие последствия влекло за собой такое «засорение» сознания людей.

     Выбор методов борьбы за социалистическое переустройство общества сопровождалось в 20-е годы активизацией теоретической  работы руководителей партии. В «Правде», «Большевике» регулярно появлялись статьи Троцкого, Зиновьева, Каменева, Сталина, Калинина, Ярославского, других деятелей партии, пытавшихся взглянуть на ситуацию и перспективы социалистического строительства. Некоторые из них весьма преуспели в публикации своих трудов. Так, Троцкий за десять лет после революции успел издать 21 том своих сочинений (с пропусками). «Правда» 4 декабря 1924 года сообщала о начале издания Ленинградским отделением Госиздата сочинений Зиновьева в 22 томах. Комиссия по изданию сочинений оценила их как своего рода «рабочую энциклопедию». Здесь же, в «Правде», помещена информация о выходе сборника «Октябрь. Избранные статьи В.И. Ленина, Н.И. Бухарина и И.В. Сталина». Особенно много появлялось в это время материалов, подготовленных Бухариным, — «Противоречия современного капитализма», «О новой экономической политике и наших задачах» и другие статьи[10; 101].

     Сталин  стремился не отставать. Однако большая  часть его статей в 20-е годы была посвящена не столько популяризации  ленинизма, сколько полемике с руководителями различных группировок, оппозиций, фракций. Здесь Сталин чувствовал себя как рыба в воде. Пожалуй, благодаря  борьбе с оппозициями, напористой, громкой  критике своих вчерашних сотоварищей  он и стал «теоретиком». Об этом справедливо  писал Троцкий в своей книге  «Сталинская школа фальсификаций». В ней отмечалось, что на борьбе с троцкизмом Сталин стал «теоретиком». В полемике, бесчисленных схватках, разоблачениях «оттачивалось» мышление Сталина. Выступления на партийных  съездах и конференциях, пленумах, заседаниях Политбюро были жесткими, решительными, по большей части непримиримыми. Хотя порой Сталин, исходя из тактических  соображений, и позволял себе либеральные  «послабления». Так, 11 октября 1926 года Сталин выступил на заседании Политбюро  с докладом «О мерах смягчения  внутрипартийной борьбы». Правда, эти «смягчающие меры» свелись к формулированию пяти ультимативных пунктов, которые должны принять лидеры оппозиции, если они хотят остаться в ЦК.

     В полемике с идейными оппонентами  Сталин преображался: появлялось красноречие, хлесткость выражений, подчас носящих  личный, оскорбительный характер. Характеристики «болтун», «клеветник», «путаник», «невежда», «пустозвон», «подпевала» Сталин употреблял без всякого смущения. Генсек даже гордился репутацией грубого, но непримиримого борца за единство партии, против фракционности, за чистоту ленинизма. Выступая с заключительным словом на XIV съезде партии, Сталин, как мы помним, подверг резкой критике Каменева, Зиновьева, Сокольникова. Словно присваивая себе право на грубость, как атрибут генсека, Сталин под одобрительный смех делегатов заявил: «Да, товарищи, человек я прямой и грубый, это верно, я этого не отрицаю».

     Повторяю, часто эти «прямота и грубость»  носили попросту оскорбительный характер. Так, в ответе юристу С. Покровскому, пытавшемуся выяснить отношение  Сталина к теории пролетарской революции, генсек в самом начале своего письма называет его «самовлюбленным нахалом». На такой же ноте Сталин и заканчивает свой ответ: «…Вы ни черта, — ровно ни черта, — не поняли в вопросе о перерастании буржуазной революции в революцию пролетарскую… Вывод: надо обладать нахальством невежды и самодовольством ограниченного эквилибристика, чтобы так бесцеремонно переворачивать вещи вверх ногами…». Такими были стиль и язык критики Сталина. Даже серьезные аргументы, которые он использовал в борьбе против оппозиции, часто обрамлялись грубыми эпитетами. Генсек с полной уверенностью судил: здесь истина, а здесь заблуждение. Основоположники научного социализма никогда себе не позволяли такого. Ведь иначе бы получилось, как писал Рабиндранат Тагор:

     Перед ошибками захлопываем дверь.

     В смятенье истина: как я войду теперь?

     По  мере утверждения своего авторитета и повышения политической значимости поста генсека Сталин все чаще прибегал к использованию в качестве аргументов собственных высказываний. В этом случае они уже представали  как истина в высшей инстанции. Но чем дальше, тем меньше Сталин это  замечал. Так, дав определение ленинизма  в своих лекциях в Свердловском университете, Сталин в работе «Вопросы ленинизма фактически превозносит эту дефиницию как совершенную и универсальную. Далее он многократно прибегает к собственному обильному цитированию, сопровождаемому неизменными оценками: «все это правильно, т.к. целиком вытекает из ленинизма» и т.д. Порой поражаешься, сколь высоко ставит и ценит собственные выводы генсек. В последующем это станет правилом: отсылать читателей к своим статьям и книгам. Так, в ответе Покоеву «О возможности построения социализма в нашей стране» он не только полностью умалчивает, что эта идея целиком принадлежит В.И. Ленину, но и не скрывает, что именно он, Сталин, является автором этой концепции. Не утруждая себя особыми аргументами, генсек в post scriptum без обиняков говорит: «Взяли бы «Большевик» (московский) № 3 и прочли бы там мою статью. Это облегчило бы Вам дело». А что касается собственно ответа Покоеву, то наряду с верными положениями Сталин напирает на одну идею: «рабочий класс в союзе с трудовым крестьянством может добить (выделено мною. — Прим. Д. В. ) капиталистов нашей страны»; «оппозиция же говорила, что добить своих капиталистов и построить социалистическое общество мы не сможем; если мы не рассчитывали добить (выделено мною. — Прим. Д. В. ) наших капиталистов… то мы зря брали власть…» и т.д. Акцент на «добивание» в 1926 году остатков эксплуататорских классов слишком очевиден. Представляется, что в то время это не было главной задачей. Со временем «добивание» созреет до глубоко ошибочного тезиса об обострении классовой борьбы по мере продвижения вперед, к социализму. «Битье» и «добивание» скоро станут едва ли не главным занятием Сталина.

     Несмотря  на очень посредственный, примитивный уровень теоретических обобщений, выходивших из-под пера Сталина, он очень любил давать определения, формулировать дефиниции. Можно было бы назвать такие широко известные его определения: о сущности ленинизма, о сущности наций, о политической стратегии и тактике, о сути уклонов и т.д. Возможно, какую-то роль в популяризации основ ленинизма они сыграли. Но, как человек, весьма склонный к догматическому мышлению, Сталин буквально канонизировал определения, мог построить целую речь на доказательстве непонимания тем или иным оппозиционером какого-либо вопроса.

     Но, пожалуй, самое негативное в теоретическом  «творчестве» Сталина заключается  в том, что он фактически отбросил гуманистическую сущность социализма, постепенно обосновал, если так можно  выразиться, «жертвенный социализм». Эти мировоззренческие установки  генсека со временем позволят ему с легким сердцем пойти на неслыханные массовые репрессии, на широкое применение насилия как главного социального рычага в строительстве социализма. По сути, анализ теоретических взглядов Сталина и особенно способов и методов их материализации позволяет сделать вывод, что генсек постепенно отошел от ленинизма. Звучит парадоксально, но это факт: Сталин, оставаясь большевиком, в конце концов не станет ленинцем! И это — руководитель партии! Среди многих разновидностей социализма — утопического, мелкобуржуазного, казарменного, научного — Сталин создал нечто свое. Его социализм — это социализм бюрократический, несущий в себе черты и догматического, и казарменного. Одним словом — сталинский. Нет, он не смог, не сумел, не успел все деформировать в живой ткани социализма, который строили миллионы. Но сегодня мы знаем, что считать социалистическим общество, где только высока степень обобществления, где коллективное выше личного, где все планируется «сверху», нельзя. Подлинный социализм это когда в центре внимания — ЧЕЛОВЕК. Теоретически ленинская концепция социализма — это демократия, гуманизм, человек, социальная справедливость. Подобный подход никогда не может сочетаться с насилием, отчуждением народа от власти, вождем-полубогом. Но такой социализм ни при Ленине, ни после него так и не был построен. Слова, слова…

     Справедливости  ради нельзя не отметить, что над  своими статьями, речами, репликами, ответами генсек трудился сам. Свидетельства  его помощников, в разное время  работавших с ним, других ответственных  лиц из аппарата Генерального секретаря  дают основания сделать вывод: при  огромной загруженности Сталин весьма много работал над собой. Ему  ежедневно по его специальным  заказам делали подборку литературы, приносили вырезки из статей, сводки по материалам местной партийной  печати, обзоры зарубежных изданий, наиболее интересные письма.