Концепция социализма в экономическом наследии Ленина и Сталина

       Но уже, как называл их В.  И. Ленин, «старые кооператоры»  из числа социалистов-утопистов  осмыслили не идентичность, более  того, прямую противоположность  принципов, лежащих в основе, с  одной стороны, капиталистического  предприятия, а с другой - кооперации  как социально-групповой общности. Добровольное объединение людей  в ассоциации (фаланстеры Фурье,  общины Оуэна и др.) на основе использования общей, групповой собственности представлялось достаточным, чтобы освободить их совместный труд от эксплуатации и сделать всю их жизнь счастливой. В кооперативном принципе был угадан основной принцип соединения индивидуальных и общих интересов в грядущем социалистическом обществе[14;143].

       Однако способ утверждения этого  принципа в качестве всеобщего,  предложенный «старыми кооператорами», оказался утопичным. Они мечтали  о том, что социалистические  кооперативы мирным путем, лишь  силой примера преобразуют капиталистическое  общество. Эти мечтания марксисты  всегда называли смешными фантазиями, наносящими политический вред  революционной борьбе пролетариата. Как показал Ленин в борьбе с общинными и артельными иллюзиями народников, в условиях капиталистически развивающейся России даже семейная кооперация является «основанием капиталистической кооперации». 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

     2. КОНЦЕПЦИИ ПОСТРОЕНИЯ СОЦИАЛИЗМА  ПО И. СТАЛИНУ

     2.1 Уход от Ленинской концепции  социализма

     Сталин  любил подчеркивать свою верность идеям  Ленина. Но в действительности он сознательно  или невольно отступал от них, схематически спрямлял их жизненную диалектику, нередко переворачивал их социально - гуманистическое содержание. Это  проявилось уже на XII съезде партии (апрель 1923 г.), где Сталин впервые  выступил как Генеральный секретарь  ЦК, а Ленин был прикован болезнью к постели.

       По Ленину, партия - авангард класса  в том смысле, что она наиболее  глубоко и точно выражает собственные  коренные интересы этого класса, возглавляет его борьбу за  их реализацию. Для Сталина партия - тоже авангард класса, но в ином смысле: класс - это «армия», которую партия «находит», от которой она зависит, но которой она должна овладеть, руководить; для этого «необходимо, чтобы партия облегалась широкой сетью беспартийных массовых аппаратов, являющихся щупальцами в руках партии,  при помощи которых она передает свою волю рабочему классу, а рабочий класс из распыленной массы превращается в армию партии»[15; 243].

       Профсоюзы, кооперативы, союзы молодежи, делегатские собрания работниц, совпартшколы и комуниверситеты, армия - все это лишь «аппараты» партии, «приводные ремни», соединяющие ее с классом. А рабочий класс с помощью государственного аппарата соединяется с более массовым классом, крестьянством. В госаппарате и в других массовых аппаратах партия должна поставить на важнейшие посты людей, умеющих понимать ее директивы, принимать их «как свои родные» и проводить их в жизнь. Тогда политика обретет смысл, перестанет быть «маханием руками» и «мы добьемся того, для чего мы ввели так называемый нэп...».

       Как видим, если, по Ленину, партия  должна правильно выражать то, что народ сознает, то, по Сталину,  народ должен неукоснительно  воплощать волю партии; партийные  кадры служат проводниками этой  воли с помощью «щупальцев»  - аппаратов и в этом смысле  «решают все». Тем самым ленинская  концепция строительства социализма  как живого творчества самих  масс заменяется политикой созидания  социализма массами, действующими  лишь по указаниям верху, под  постоянным контролем «кадров», быстро превращавшихся в специфический  слой бюрократии.

       На том же XII съезде Сталин узаконил  новый механизм подбора и расстановки  кадров. При Секретариате ЦК имелся  малозначительный орган по учету  и распределению основных партийных  работников - учраспред. До сих пор он занимался преимущественно кассовыми мобилизациями коммунистов по заданиям ЦК. Теперь Сталин предложил значительно изменить функции учраспреда, охватив его деятельностью «все без исключения отрасли управления и весь промышленный комсостав», расширив при этом сам «аппарат учраспреда как в центре, так и на местах...». Учраспред становился аппаратом аппаратов, от которого зависит продвижение новых кадров.

       Этот инструмент партийного руководства  приобрел огромное практическое  значение в условиях разбухания  партии, численность которой всего  за два года (1924 - 1925) возросла    472 тыс. до 1 млн. 88 тыс., что способствовало  создании в ней социальной  опоры для политических  амбиций    Сталина  и его окружения. Сталин взял под свой личный  контроль работу учраспреда, преобразованного затем в орграспред. И через несколько лет значительный слой новых партийных, советских и хозяйственных кадров был обязан своим назначением лично ему. Преданность себе этого слоя Сталин имел возможность проверить в деле: при восстановлении чрезвычайных  мер   («чрезвычайщины») по решению продовольственного вопроса и при взвинчивании темпов индустриализации. То и другое укрепляло его позиции в борьбе за абсолютную личную власть в партии и государстве.

     2.2 Сталин как «популяризатор» ленинизма

     Слова «теория», «теоретик» в молодости  у Джугашвили вызывали внутренний трепет. «Верная теория, — говаривал Мартов, — всегда дружит с истиной». Теперь ему эта фраза была понятна; он приобщился, прикоснулся и к теории, и к теоретикам. В 1907 году, в Лондоне, входя в церковь Братства, где  проходил V съезд РСДРП, и глядя на непривычные для православного готические очертания храма, Сталин вдруг вспомнил одну из притч Соломона: «Милость и истина да не оставляют тебя; обвяжи ими шею твою, напиши их на скрижали сердца твоего…» Он был в юности прилежным семинаристом, и годы скитаний не выветрили из сознания библейских постулатов. Милость была ему ни к чему: сентиментальности он никогда не любил. А вот истина… Ему казалось, что на съезде он не очень обогатился ею. Долгие споры «об отношении к буржуазным партиям», «о классовой солидарности», «о роли пролетариата в буржуазной революции» казались ему отвлеченными, плохо связанными с русской действительностью.

     А она напомнила о себе, эта действительность, во время работы съезда весьма властно. Прервав заседание съезда, председательствующий вдруг объявил, что на завершение работы, оплату помещения, проживание в гостинице и обратный путь делегатам  не хватает денег в партийной  кассе и что один либерал согласился дать вексель на три тысячи фунтов стерлингов при условии возвращения  под немалый процент и если под векселем подпишутся все делегаты… После паузы все громко заговорили, соглашаясь. Более десяти лет пришлось ждать этому добровольному меценату возвращения своих фунтов. Он рисковал: далеко не все революции в истории свершались как по заказу.

     Однажды в перерыве заседания Джугашвили оказался рядом с Лениным, Розой  Люксембург и Троцким, спорившими о  «перманентной революции». Но раздался звонок, приглашавший на заседание, и  Ленин шуткой закончил спор:

     — Наверное, Роза знает русский язык немного хуже, чем марксистский, поэтому у нас с ней и  есть кое-какие разногласия… Но это дело поправимо!

     Джугашвили  смутно понимал суть «перманентной  революции» и не включился в этот мимолетный спор. А ведь здесь тоже должна быть истина. А сколько таких  истин нужно революционеру? Они  ему теперь, пожалуй, особо нужны, хотя он и не собирался писать их на скрижали сердца своего. К этому  времени делегат съезда с совещательным  голосом Джугашвили уже был автором  двух-трех десятков простеньких статей и первой своей, как он считал, крупной  теоретической работы «Анархизм  или социализм?». Сталин этой работой  в душе гордился, хотя ещё никто  из «литераторов» в Лондоне с  ней не был знаком.

     Мог ли Сталин знать, что через тридцать с небольшим лет он будет единогласно  избран почетным академиком Академии наук могущественной страны? Мог ли он даже подумать, что светила мировой  науки — члены Академии преподнесут  ему в день 60-летия фолиант-панегирик  почти в восемьсот страниц, где  слова «гениальный ученый», «гениальный  теоретик», «величайший мыслитель» будут повторены бесчисленное множество  раз?! Академики М.Б. Митин, А.Я. Вышинский, Б.Д. Греков, А.В. Топчиев, А.Ф. Иоффе, Т.Д. Лысенко, А.И. Опарин, В.А. Обручев, А.В. Винтер и другие скажут в этой величественной книге, сколь огромен вклад И.В. Сталина в развитие теории научного коммунизма, философии, политической экономии, сколь велико методологическое значение его идей для науки вообще.

       «Величайший мыслитель и корифей  науки», как было записано в  протоколе № 9 общего собрания  Академии наук СССР от 22 декабря  1939 года, между тем был и остался  на долгие годы догматическим  популяризатором марксизма, примитивным  толкователем ленинских идей. Но  к тому времени, когда он  станет академиком, когда будут  приниматься решения, прославляющие  Сталина как «светоча мировой  науки», не воля разума будет руководить этими почтенными людьми. Коронация генсека интеллектуальным венцом станет лишь одним из проявлений тех уродств, которые породило обожествление «вождя».

     Ирония  судьбы! В 1949 году академик П.Н. Поспелов напишет статью «И.В. Сталин — великий  корифей марксистско-ленинской науки», а спустя несколько лет он же по поручению ЦК подготовит ошеломляющие разоблачительные выводы, которые лягут  в основу знаменитого доклада  Н.С. Хрущева на XX съезде партии[6; 154-156]. Ну а пока вернемся в 20-е годы…

     Оказавшись  во главе ядра ЦК, Сталин быстро почувствовал, что кроме организаторских качеств, которыми он обладал, «твердой руки», которую  уже почувствовали многие в аппарате, ему нужно проявить себя и как  теоретику. С одной стороны, переход  к новому этапу борьбы за созидание  нового общества требовал теоретического осмысления широкого круга вопросов. Все было внове: в экономической, социальной и культурной областях. Ленинская концепция социалистического  строительства как бы давала возможность  видеть завтрашний день, но и требовала  конкретизации применительно к  практике ближайшего будущего.

     С другой стороны, Сталин понимал, что  лидер партии, а он хотел им стать  не формально, а фактически, должен иметь устойчивую репутацию теоретика-марксиста. Он понимал, что подавляющее большинство  его статей не оставили какого-либо следа в общественном сознании. Многие из них были посвящены тому или  иному эпизоду, моменту многоцветной действительности. В этой мозаике  лозунгов, идей, призывов, которые выплеснула революция, сталинские скучноватые  статьи просто терялись. Правда, ко времени, когда Сталин стал постепенно утверждаться в руководстве партии после Ленина, им было опубликовано и несколько  теоретических работ. Одну я уже  называл — «Анархизм или социализм?». О том, каков её теоретический, философский  уровень, можно судить лишь по одному фрагменту: «…буржуазия постепенно теряет почву под ногами, — писал Сталин, — и с каждым днем идет вспять… как бы сильна и многочисленна ни была она сегодня, в конце концов она все же потерпит поражение. Почему? Да потому, что она как класс разлагается, слабеет, стареет и становится лишним грузом в жизни. Отсюда и возникло известное диалектическое положение: все то, что действительно существует, т.е. все то, что изо дня в день растет, — разумно, а все то, что изо дня в день разлагается, — неразумно и, стало быть, не избегнет поражения». Удручающий примитивизм и наивность этих умозаключений очевидны. Правда, это не помешало академику Митину назвать данный фрагмент «классической характеристикой нового»[9; 40].

     Малозаметными остались и такие его теоретические  работы, как «Марксизм и национальный вопрос» (1913 г.), «Октябрьский переворот  и национальный вопрос» (1918 г.), «К вопросу  о стратегии и тактике русских  коммунистов (1923 г.) и некоторые другие. Сталин довольно скоро почувствовал, что он не в состоянии внести нечто  принципиально свое в теорию марксизма, что могло бы стать подлинно новым  словом в великом учении. Он все  больше убеждался, что гений Ленина предвосхитил очень многое; мысль  Владимира Ильича приподняла завесу над дальними далями. К какой бы сфере деятельности ни приходилось  прилагать свои усилия, Сталин видел  в ней следы ушедшей далеко-далеко вперед тени вождя. Мысль генсека  не смогла даже приблизиться к мысли  гения.

     Ожесточенная  междоусобица, которая не переставала  потрясать партию в те годы, потребовала  от Сталина максимально прибегнуть к широкой пропаганде ленинского наследия, его идей и выводов. Так  к нему пришла мысль прочесть небольшой  курс лекций «Об основах ленинизма» в Свердловском университете. Вскоре после смерти Ленина эти лекции были прочитаны. В апреле и мае 1924 года их опубликовала «Правда». Пожалуй, именно они принесли Сталину определенное признание как «теоретику»[17; 99].

     Образованность  не только основной массы населения  — крестьянства, но и рабочего класса, партийцев была низкой. Им была нужна  азбука ленинизма. Только предельная популярность, доходчивость, ясность, простота могли  обеспечить понимание ленинских  идей. Сталин к решению этой задачи оказался готов. Его «бинарное» мышление пригодилось как нельзя лучше. Телеграфно короткие фразы. Никаких мудреных терминов. Отсутствие глубины. Но ясность, ясность, ясность… Лекции после публикации были хорошо приняты. Их широко использовали агитпропы для ликвидации политического невежества населения. В последующем «Вопросы ленинизма», «Об основах ленинизма» были канонизированы и превращены усердными сталинскими пропагандистами в догматический цитатник. Работы и впрямь походили на мозаику из цитат. Пожалуй, если их убрать из сборников, то в некоторых из них остались бы лишь знаки препинания. Однако одно издание следовало за другим[8; 104].

     В этих работах Сталина немало положений, на которых формировалось мировоззрение  миллионов советских людей. Хотя существенно, что генсек, трактуя  ленинские идеи, серьезно перекроил  многие из них. Так, раскрывая сущность диктатуры пролетариата, он фактически сделал акцент лишь на её насильственной стороне, начисто «освободив» её от демократического содержания. Сегодня, например, нельзя без содрогания читать страницы сталинской работы «О политике ликвидации кулачества как класса», зная, что стояло за этим.